Ник Перумов Череп на рукаве - Дерьмо ты, оказывается, - повторила Далька. Я ничего не ответил. За дюнами солнце мед­ленно опускалось к горизонту, море потемнело, вдали, за линией рифов, уже заблестели огоньки китовых вожаков. Сегодня их ночь, мерцанием они приманивают самок, зовут предаться любви... - Меня аж передёргивает, как подумаю, что... что с тобой спала, - услыхал я. Холоду в Далькином голосе хватило бы на плавучий рыбозавод средних размеров. - Жополиз имперский. Срань помоеч-ная. Как тебя отец из дома-то не выгнал... Отец-то как раз и выгнал, но Далька об этом пока ещё не знала. Зашуршал песок, и я невольно напрягся - Далька от­личалась темпераментом, чего доброго, пнёт в висок, с неё станется. Взвизгнула яростно вздёрнутая "молния". Далька ли­хорадочно одевалась, бормоча вполголоса такие слова, что её мама, наша, между прочим, учительница русского и литературы, точно упала бы в обморок. - Предатель, - припечатала она напоследок. Я молчал. Не поворачивал головы, смотрел на море. Далеко-далеко, на самом пределе доступного взору, громадный кит выметнул из воды стотридцатитонное те­ло, развернул светящиеся плавники, описал плавную ду­гу, плюхнулся обратно, подняв облако пылающих искр. Красиво, чёрт побери. Когда ещё доведётся такое увидеть? За спиной в отдалении взвыли турбины Далькиного вертолёта. Казалось, даже машина сыплет в мой адрес от­борными ругательствами. Пусть. Теперь уже всё равно ничего не изменишь. Бу­маги поданы и подписаны, аванс получен. И даже одеж­да, небрежно брошенная рядом прямо на песке, - не обычные разноцветные шорты с футболкой. Пятнистый комбинезон имперского десанта. С серебристым черепом на фоне чёрного щита, красующимся на левом рукаве. Отступать некуда, позади Москва. Хотя, конечно, с потерей Москвы не потеряна Россия, как сказал когда-то светлейший князь Смоленский Михаил Илларионович Кутузов... Киты в море резвились всё вольней, тёмные волны почти что пылали, освещённые их телами. Ночь любви... Интересно, а на что рассчитывал я, когда звал Дальку на наш остров? Повалять девчонку на песке - так ска­зать, на прощание? Неужто я думал, что она меня пой­мет? Что скажет - молодец, так и надо было? Нет, конечно. Никогда бы Далька такого не сказала. Далька, давний член интербригады "Бандера Росса". Ну да, той самой, знаменитой, чьей главой была небезыз­вестная террористка Дариана Дарк, которую когда-то ло­вили чуть ли не все имперские силы безопасности... Так что мне совершенно нечего надеяться на Далькино прощение или хотя бы понимание. В её глазах - и не только в её - ныне, присно и во веки веков я - гнусный предатель, имперский... гм, блюдолиз. Конечно, отцу ни­кто не дерзнёт бросить такого в лицо. Дуэли не миновать, а с отцом до сих пор на рапирах никто не сравнится. Ку­мушки, конечно, не упустят случая пошипеть, но... Солнце коснулось моря нижним краем диска, алые сполохи ползли вдоль вовеки недоступной черты, за ко­торой, как я верил мальчишкой, у Солнца есть настоя­щий дом и жена, ждущая его каждый день с многотруд­ной работы. Однако пора. Далька улетела. Теперь тут только и ос­талось, что наблюдать издалека за китовыми любовными играми, коль скоро уж со своими ничего не получилось. Пора, пора. Нечего рассиживаться. Мои пальцы сколь­знули к шее, к висевшей рядом с нательным крестом на­глухо зашитой крошечной кожаной ладанке. В ней нащупали ключ. Это то, с чем я не расстанусь никогда и ни за что. Таких вещей у меня несколько. То, что связывает меня с настоящей жизнью. Я встал, подобрал комбинезон и ботинки. Ничего не скажешь, ботинки отличные. Вроде как ничего не весят, а в драке зафигачишь - так мало не покажется. И не жмут нигде, и нога в них никогда не потеет, и не промокают они, и в огне не горят, и по любой кислоте идти в них можно. Славные ботинки. Немцы делают, на Новой Ба­варии, а уж в чём-чём, а в солдатской снаряге швабы толк знают. Мой вертолёт стоял, странно окривев и завалившись на левый бок. Я вгляделся и присвистнул. Шина прореза­на - не иначе Далька постаралась. На прощание, так ска­зать. Ну ничего, шина - не главная турбина, дотянем и сядем... Завтра, с зарёй, мне полагалось быть на сборном пун­кте. Машину оставлю в столице, кто-нибудь, отец или братья пригонят её обратно. Мне вертолёт больше не по­надобится. Как и ничто другое с гражданки. Пройдёт со­всем немного времени, и эта жизнь покажется мне раем. На меня станет орать идиот фельдфебель, заставляя дра­ить нужники зубной щёткой, или отрабатывать ружейные приёмы в три часа ночи, или полировать парадные сапоги до абсолютного блеска, проверяя люминометром их отра­жающую способность; болван лейтенант, желая выслу­житься, на маневрах погонит нас в полное змей и прочих гадов болото, да притом ещё подставит под огонь собст­венной артиллерии (как всем известно, на учениях в Им­перии используют настоящие снаряды и патроны - кому не повезло, тому не повезло. Родные получат компенса­цию). Я буду задыхаться в дурно пригнанном противога­зе, блевать от тряски в железном брюхе десантного транс­порта, высаживаться в охваченных мятежом городах, что­бы пройти их из конца в конец, оставляя за собой только трупы и пожары - для вящей острастки. Я буду носить на рукаве эмблему Третьей Десантной дивизии "Totenkopf", "Мёртвая голова". Когда-то давно она именовалась 3-й танковой дивизией СС и стала недобро знаменитой именно под этой самой эмблемой: сереб­ряный череп на чёрном геральдическом щите. И ещё - "Gott mit uns" на бляхе парадного ремня. "Мёртвая голова" печально прославилась не только на полях сражений. Её создали в октябре 1939 года из четы­рёх существовавших охранных полков, что "действовали" в местах, названия которых не требовали и никогда не потребуют ни переводов, ни пояснений: полк "Oberbay-ern" - Дахау, "Brandenburg" - Бухенвальд, "Thuringen" - Сашенхаузен, "Ostmark" - Матхаузен, к которым приба­вился пятый полк: "Dietrich Eckhardt". Дивизию возгла­вил Теодор Эйке, инспектор концентрационных лагерей и охранных частей СС. Формировали её в Дахау, предва­рительно "очищенном" от заключённых. Боевое креще­ние она приняла во Франции: 16 мая 1940 года дивизию перебросили из армейского резерва для поддержки 15-го танкового корпуса генерала Гота. 21 мая под Камбрэ "Мёртвая голова" едва не стала мёртвой на самом деле - фланги "Totenkopf" и 7-й танковой дивизии оказались смяты ста тридцатью контратакующими английскими и французскими танками. Прежде чем тяжёлая артиллерия и пикирующие бомбардировщики отразили этот отчаян­ный натиск, многие солдаты "Мёртвой головы" бежали в панике. ...Потом они отыграются на пленных. На солдатах Ко­ролевского Норфолкского полка, захваченных после ожесточённого боя. Потеряв в том столкновении семнад­цать человек убитыми, эсэсовцы осатанели. Около ста англичан, попавших в плен, были расстреляны из пуле­мётов по команде оберштурмфюрера СС Фрица Кнох-лейна, за что тот и был в своё время повешен англичана­ми уже после войны. А потом... Потом они маршировали по Прибалтике. Я никогда не бывал на Земле, но историю тех дней проштудировал вплоть до номеров полков. 2 июля в Латвии передовой батальон "Мёртвой головы" столкнулся с частями рус­ской 42-й стрелковой дивизии. Потеряв 10 человек уби­тыми и больше ста ранеными, "мёртвоглавцы" отступили. И потом они сражались без всякой славы. Зимой 1942 года "Мёртвая голова" вместе с ещё пятью дивизиями по­пала в окружение под городом, название звучит для меня почти как музыка: Демянск. Из потерянных за время "по­хода на восток" двенадцати с половиной тысяч человек половина полегла под Демянском. Потом, потом, потом... будет Курск, будет ещё много всего, будет Будапешт, будет Вена, где "Totenkopf" и за­кончит свой бесславный путь. ...Много, много позже, когда забубённые эти имена вновь замелькают в официальных документах, Новая Им­перия предпримет попытку отмыть чёрного кобеля. Будет отброшено многое. Например, две зловещие руны SS в названии. Принятые в СС знаменитые обер-, штурмбанн-и прочие "фюреры". Их заменили обычные армейские звания. Я выучил это и ещё многое другое наизусть. Империя, Кайзеррейх пока ещё не успела особенно основательно почистить частные книжные собрания. А мои отец, дед и прадед - все собирали исторические труды. Во всех до­ступных им формах. Я выучил это потому, что в дивизии, созданной изна­чально из лагерных вертухаев, нам, само собой, будут тал­дычить совсем другое. И всё-таки я иду туда... Так надо. На этих "мёртвых головах", "лейбштандар-тах", "викингах", "дас райхах" и прочей нечисти стоит Империя, которой я отныне служу. А Далька... что ж Далька. Каждый выбирает, всякий день, всякий миг. Она тоже выбрала. Её интербригады - это, конечно, романтично и здо­рово, и красная лента вокруг головы очень шла Дальке, но я не сомневался - стоит интербригадовцам учинить что-нибудь этакое, их повяжут сразу и не посмотрят, что организация "Памяти интернациональных бригад" ле­гальна, разрешена, действует с ведома властей как плане­ты, так и имперской администрации, выпускает две газе­ты - по старой традиции бумажную, мемориальную, и основную, сетевую. Да, многими интербригадами - как, например, Даль-киной Шестой - руководили люди, которых трудно было заподозрить в симпатиях к Империи. Взять ту же Дариану Дарк. Родом со всё ещё "независимой" планеты, где обо­сновались "новые пуритане". В своё время повоевала с имперцами на Каледонии, принимала участие в Босвортском и Жлобинском мятежах, но потом "отошла от ак­тивного вооружённого противодействия", подписала "лич­ный мир" с Империей и занялась "моральной борьбой". В частности, возглавляла эту самую Шестую интербрига­ду, штаб-квартира - на Иволге, главной планете нашего Восьмого сектора. Далька долго пыталась зазвать меня на их сходки. Я под всякими благовидными предлогами уклонялся, пока Далька не начала злиться. Но мне там показываться было никак нельзя. С такой анкетой не то что в десант, в стройбат имперский не попадёшь. Двигатели я запускал с некоей опаской. Если разгне­ванная Далька успела походя шину пропороть, так могла и булыжник в турбозаборник метнуть. Тем не менее всё прошло благополучно. Я поднял ма­шину в воздух, сделал прощальный круг над островком, над лагуной, над резвящейся и выпускающей разноцвет­ные светящиеся фонтаны китовой вольницей и взял курс на Новый Севастополь. * * * В город я прилетел, когда уже совсем стемнело. Вода в Северной бухте мягко светилась голубоватым, верный признак, что в гавань опять зашёл косяк радужной мор­ской форели. С земным прародителем у неё общим оста­лось разве что только название. Мигали огоньки на мач­тах, алые, золотистые, изумрудные, плясали ослепитель­ные миражи над весёлым кварталом, солидно и ровно горели вывески больших универсальных магазинов. Чуть восточнее, в районе батареи номер тридцать, которую имперцы отчего-то называли "форт Максим Горький" (и чего они в нём нашли? госка смертная, я его читать даже под угрозой "пары" не мог) вовсю полыхал фейерверк - наверное, у кого-то свадьба или день рождения. Я поду­мал, что в своё время мечтал устроить такой вот фейер­верк для Дальки... и сцепил зубы. Ни к чему сейчас вспо­минать всё это. В вертолёте я переоделся. Замасленный комбинезон, старые сандалии - разгуливать в имперском камуфляже по ночному Севастополю небезопасно, несмотря на все усилия коменданта и патрулей. Машину я посадил на общественной площадке. Отец держал для нас ангар, но сейчас я и помыслить не мог по­смотреть в глаза техников. Дражен не то что руки не по­даст, а точно попытается голову оторвать. Сергей, Зденек, Мирчо - туда же. Лучше там даже и не возникать. Вертолёт застыл, накренившись. Придётся всю колес­ную пару менять. Барабан я точно изуродовал. Пожилой механик с тремя золотыми шевронами - тридцать лет беспорочной службы - угрюмо принял от меня ключи, дал расписаться в ведомости. На меня он почему-то старался не смотреть. Неужели тоже знает?.. Торопливо расплатившись, я поспешил убраться вос­вояси. У меня оставалась одна ночь. Последняя ночь свобо­ды. Можно было направиться в весёлый квартал, отвести душу в виртуалке, или же, махнув рукой на порядочность, по обычаю всех уходящих на войну (а какая-нибудь война у нас всегда сыщется) забыться в оплаченных женских объятиях. Размышляя так, я добрел до стоянки такси. Бежевых машин с шашечками - в силу давней-предавней тради­ции - было мало, народ на Новом Крыму в большинстве своем добропорядочный и основательный, спешки с суе­той не любящий и вовсе не расположенный куда-то там тащиться на ночь глядя. Чтобы дела делать, как известно, день есть. - Куда поедем, приятель? - окликнул меня шофер. Я помотал головой и ускорил шаги. Мне некуда ехать в этом городе. Ни в пивные, ни в бары, ни в бордели, ни в виртуалку. И потому я сейчас, таща за собой тюк с имперской формой, быстро, не теряя ни минуты, скорым спортивным шагом двинусь на вербовочный пункт. Ни к чему эти последние часы свободы. Не "они" говорят мне, когда прийти. Я сам выбираю своё время. ...От аэроплощадок до сборного пункта было почти три часа ходьбы, но я даже не заметил расстояния. При­знаться, я тогда вообще мало что замечал вокруг себя. Видел только лица. Мама, отец, дед, бабушка... Далька... братья, сестры... Я был старшим, неделимый майорат пе­решёл бы после отца ко мне - теперь им распоряжаться станет Георгий, второй по старшинству после меня. На­верное, это правильно. Брат всегда любил заниматься "делами", то есть хозяйством на морских плантациях и рыбозаводах. Нетто - и брутто-тонны для него звучали как музыка, а повышение на один процент выживаемости молоди деликатесных донных ползунов приводило в пря­мо-таки оргиастический восторг. Так что отец, конечно, был прав. Семье так будет лучше. Намного лучше. ...Я вспоминал. Наверное, это неизбежно - вспоми­нать, когда твоя жизнь меняется резко и, пожалуй, необ­ратимо. Семья собралась вся - включая самых младших. Едва войдя, я столкнулся взглядами с младшей сестрёнкой, Танюшкой, чудным голубоглазым и блондинистым со­зданием одиннадцати лет от роду. Глаза смотрели недо­умённо и испуганно. Она не понимала, что тут творится, почему её оторвали от игр с подружками и заставили си­деть на странном, внезапно случившемся семейном обеде, который не обещал ничего весёлого. Отец сидел во главе стола. Раздражённо крутил в ру­ках вилку, не глядя на меня. На другом конце застыла мама - словно статуэтка из слоновой кости. Со спины маму до сих пор принимали за девушку - несмотря на то, что у меня насчитывалось в общей сложности девять бра­тьев и сестёр. Я был десятым, или, точнее говоря, пер­вым. Поскольку был старшим. Георгий, второй брат. Всегда был правой рукой отца в "делах". Смотрит вниз, на меня глаза не поднимает. Лена, третья сестра. Тоже правая рука, но на сей раз - мамина. Вечно возилась с малышами, и её никогда не требовалось ни заставлять, ни понукать - живых дети­шек она предпочитала куклам. Губы у неё подрагивают, вот-вот заплачет. Света. Посверкивают старомодные круглые очки в ар­хаичной металлической оправе. Пальцы судорожно мнут кружевные манжеты чёрного строгого платья - сестру явно выдернули с какого-то собрания. Ларион. Ну, он ещё мальчишка. Хотя взгляд уже как у настоящего волчонка. Остальные - мелкота. Александр, Людмила, Виктор и младшая Танюшка. Они ещё школьники. Я вошёл последним. Полученная утром записка гла­сила, что семья собирается в пять, и я не опоздал - но, похоже, остальные успели раньше. Может, их и созывали пораньше?... Никто не взглянул на меня. Даже отец. Он заговорил, по-прежнему упорно не отрывая глаз от скатерти, словно надеялся разглядеть там невесть что. - Я взял на себя труд проинформировать остальных о твоём решении. Я попытался как можно более независимо пожать плечами. - Может, с этим стоило бы подождать, отец? Я хотел, чтобы мой голос звучал твёрдо и уверенно, но, увы, не получилось. С моим отцом, когда он в гневе, так запросто не поговоришь. - Нет, - на сей раз отец поднял глаза. Глаза у него казались белыми от бешенства. - Нечего ждать и тянуть. Ты опозорил всю семью. Всех нас. Говорю это не для те­бя - тебе уже ничего не поможет и тебя ничем не испра­вишь. Говорю для остальных, надеясь, что смогу приба­вить им хоть немного ума и понимания. - Что это за спектакль, отец? - Я слегка возвысил голос. - Даже если тебе не нравится моё решение... - Твоё решение?! - взревел он. - Предательство - это твоё решение?! Идти на службу к этим... этим... - отец Потряс кулаком, не находя, наверное, слов. - Мы граждане Империи, отец. Новый Крым подпи­сал договор. Ты забыл, что там и твоя подпись?... - Неужели ты думаешь, что мы хоть на минуту сми­римся?! Если бы мы тогда его не подписали, на месте Се­вастополя осталась бы радиоактивная пустыня. И ни тебя, ни твоих братьев и сестёр - никого не осталось бы в живых! Я не нашёл ничего лучшего, как пожать плечами. Поймал краем глаза взгляд Танюшки - голубые глаза стали похожи на озёра от застывших в них слез. Мама сидела, по-прежнему не шевелясь. И молча смотрела перед собой на сверкающе-пустую тарелку. Се­годня в ход пошёл "торжественный" сервиз, который у нас доставали только в особенных случаях: дни рожде­ния, Рождество и так далее... Сегодня, значит, тоже "особый случай". Отец перевёл дыхание. Схватил графин с водой, налил в хрустальный бокал, шумно выпил. Впечатал бокал в стол, вновь поднял на меня глаза, и я вновь не выдержал его взгляда. - Мы решили, - на скулах отца заиграли желваки. В свои сорок пять (я появился у них рано, когда маме было всего восемнадцать, а отцу - на два года больше) он выглядел очень внушительно. Никогда не занимался накачиванием мускулов, а завяжет узлом любого культуро-каратиста. - Мы решили, что тебе здесь больше места нет. Мама вздрогнула, Света стащила с носа очки, яростно принявшись протирать и без того идеально чистые стёк­ла. Пальцы её дрожали. Я вновь пожал плечами. - Ты ничего не докажешь, отец... - Тебе здесь больше места нет, - отчётливо повторил он. - И ты больше не первый наследник. Подпишешь добровольный отказ от наследства и передачу своей доли семейных акций Георгию. - Не имеешь права! - Очень даже имею. По закону о неделимости майо­рата, - злорадно сообщил он мне. - Юра... - страдальчески прошептала мама, обраща­ясь к отцу. - Что "Юра"?! Он нас предал! Предал и продал! Пусть управляет Георгий. У него и способностей к этому куда больше. - Я могу сказать? - вдруг зазвенел голос Лены. - Или тут говорят только трое? Отец метнул на мою сестру недовольный взгляд. - Говори, да не заговаривайся. - Почему никто не даст сказать Русу? Наверное, у него были причины! - и умоляющий взгляд на меня. Ну не молчи, ну скажи же, что всё это не так, что всё это ошибка!.. Нет, дорогая сестричка. К сожалению, это не ошибка. Я поступаю в имперскую армию. И тогда мне дейст­вительно нет места среди вас. Отец принадлежал к узкому кругу самых богатых рыбопромышленников Нового Кры­ма, казалось бы, ему и им подобным как хлеб и воздух нужен был мир с Империей, хорошие отношения с воен­ными, рынки сбыта и прочее, прочее, прочее. Однако... в недалёком прошлом мой почтенный отец возглавлял бое­вое крыло Армии Русского Сопротивления. До самого подписания мирного договора с Империей, согласно ко­торому Новый Крым "добровольно" входил в её состав, а все жители планеты спустя не столь уж длинный "испы­тательный срок" получали права гражданства. Ну а пла­нета, само собой, - представительство в Рейхстаге, верх­ней палате (два депутата) и места в Бундестаге (пропор­ционально народонаселению, но, само собой, не меньше чем одно). Так было. Шла война. Настоящая партизанская вой­на. Но потом неожиданно среди самых что ни на есть ра­дикалов, "непримиримых", возникло движение "умерен­ных", ратующих за достижение почётного мира с Импе­рией. И, что самое удивительное, им удалось добиться своего. Партизанская война прекратилась, имперцы и Но­вый Крым подписали договор, нам было даровано граж­данство... Всего этого добилась узкая группа людей, которых по-прежнему называли "умеренными". И возглавлял их мой достойный батюшка. Бывший глава "непримиримых". Ему тогда было немногим меньше, чем мне сейчас. И я уже был на свете. Но к творившемуся со мной это никакого отношения не имело. - Что ж, отец, - я как можно более независимо по­жал плечами. - Ты совершаешь ошибку, но... Я докажу тебе, что я лучший сын, чем ты - отец. Давай бумаги. Я всё подпишу. - Не здесь, - прошипел он, тяжело и исподлобья глядя на меня. - Не здесь. В Деловой Палате. Завтра. В присутствии положенных законом свидетелей. Чтобы всё как полагается зарегистрировать. Так что обратной дороги тебе не будет. Майорат отныне и навсегда закреп­ляется за Георгием и его потомками. Он хороший сын и настоящий русский человек. Не то что... - отец скри­вился. Я видел, как Георгий вздрогнул и ещё сильнее вжал голову в плечи. Да, он прирождённый коммерсант, насто­ящий знаток всего морехозяйства, окончил, как и я, био­логический факультет нашего университета, а сейчас вдо­бавок получает степень в Деловом Администрировании. Но мы с ним всегда были в прекрасных отношениях. Он младше меня всего на год, в детстве, всем на удивление, мы никогда не ссорились, всегда играли вместе и всё де­лили пополам - кроме девушек. Тут наши вкусы реши­тельно разошлись. Я любил длинноногих блондинок, Ге­оргий - пышных брюнеток... - Иди, - сказал отец. - Иди... только крест фамиль­ный сними. - Папа! - не выдержали разом и Света и Лена. - Молчать! - гаркнул на них отец. - Ничего не по­нимаете, сороки! Какой он после этого православный! - Сестрички... не злите его, - я медленно расстё­гивал ворот. - Пусть будет, как он хочет. Всё равно я от нашей веры не отступался, и Господь Вседержитель в том свидетель. А какой крест носить... право слово, неважно. Я положил золотой крестик на край стола. Больше мне здесь делать нечего. Те немногие вещи, которые я хо­тел бы сохранить, уже спрятаны в надёжном месте. Об ос­тальном я не заботился. Книги разве что... но их, в конце концов, можно и новые купить. - Прощайте, - сказал я, повернулся и пошёл к две­рям. Только тут Танюшка позволила себе зарыдать в пол­ный голос. Вербовочный пункт располагался, естественно, в са­мом центре Нового Севастополя. Прямо через площадь от Городской Думы и канцелярии городского головы. Раньше там стояла старая больница, самая первая из всех, построенных на Новом Крыму. Имперцы больницу взорвали, отгрохали вместо неё за городом громадный госпитальный комплекс, а на площади появился "Штаб гарнизона Вооружённых Сил Империи, планета Новый Крым". На фронтоне раскинул крылья хищный одногла­вый орёл, сидящий на римском лавровом венке, внутри которого вставало солнце. Само здание имперцы отстро­или из монументального красноватого гранита, на от­полированных поверхностях сверкали блики покачиваю­щихся на ветру оранжевых фонарей. Вперёд выпирали мощные контрфорсы, узкие окна, словно бойницы, по­дозрительно косились на окружающие дома, далеко не столь же ухоженные, чистые и отполированные. Напротив, через площадь, наискось от кафедрального собора святого благоверного князя Александра Невского стояло здание городских Думы и Управы. С двуглавым орлом на фронтоне и бело-сине-красным триколором. На груди орла - щит со вставшим на дыбы медведем. А на крыльях - гербы поменьше: Георгий Победоносец со змеем, "Пагоня" Руси Белой и трезубец-сокол Рюри­ковичей - от Руси Малой. Я привычно перекрестился на кресты собора и поско­рее отвёл взгляд. Как же мало у нас осталось. Страшно подумать. От ве­ликой некогда нации и Империи - Российской, само собой, - протянувшейся одно время от Одера до Юкона, от Новой Земли до туркестанских гор, - только и уберег­ли после всех потрясений и бурь - эту одну-единствённую планетку. Есть, конечно, ещё пара - Славутич и Воль­ный Дон, но там человеку лучше даже и вообще не жить. Ни растительности, ни воды. Одни рудники. И народу там раз в сто меньше, чем у нас. Конечно, можно сказать, планета ведь всяко боль­ше, чем одна шестая часть суши, но дело-то в том, что сейчас одна планета, даже такая "курортная", как Новый Крым, - это всё равно как одна оставшаяся от России гу­берния, к примеру, Таврида... Всё, всё растеряли. И остановились на самом послед­нем рубеже, за которым только пропасть, и неважно уже, как погибать - от вражеской пули или сорвавшись в без­дну. Остановились. И какое-то время даже стояли, не гну­лись, не кланялись пулям. Были свободны. Были сами по себе. Были - до тех пор, пока из пепла Смуты не подня­лась новая империя, гнусаво провозгласившая: Gott mit uns (нем. - с нами Бог Надпись на бляхах ар­мейских ремней фашистского вермахта.) . И наш последний рубеж пал. Конечно, кое-кто сражается до сих пор. Десятка два отдалённых и бедных планет, где обосновались либо осо­бо фанатичные секты, либо столь безумные националис­ты, что даже имперцы сочли за лучшее пока бороться с ними маркой, а не пулей, вводя экономические санкции и отгораживаясь торговыми барьерами и таможенными пошлинами. Не так давно одна из "неприсоединивших­ся" запросила пощады и внесла в имперский сенат про­шение о принятии её в состав. Само собой, была немедленно принята. Остальные пока держались. ... Я вспоминал. Хороший момент для воспоминаний. Словно это было вчера. Мне тринадцать лет, и нам прислали высочайше одобренные учебники. В том числе и по истории. Империя с некоторых пор была очень оза­бочена унификацией "воспитательного процесса", все, разумеется, во имя "уменьшения центробежных тенден­ций". Нам тоже прислали. Целый транспорт школьных учебников. Единая программа. Единые "идеологические ориентиры". Единое воспитание. Единая человеческая раса. Единая Империя, которая, само собой, юбер аллее! Я до сих пор помню брезгливую усмешку нашей учи­тельницы истории, Нины Степановны. Мы не слишком почтительно звали её за глаза Степанидой, а она обижа­лась. В школе, где она работала до того, как перейти в на­шу сто восемьдесят пятую, её ласково именовали Ниноч­кой. Она держала красивую, блестящую множеством кра­сок и лакированной обложкой книгу словно какое-то мерзкое насекомое, к примеру помоечного таракана. Или, скажем, дохлую крысу. Тоже, соответственно, помоеч-ную. Она молча стояла перед нашим классом, и никто, даже неугомонный Пашка Константинов, не рискнул не то что зашептаться с соседом, но и даже вздохнуть. - Ребята, - негромко сказала Нина Степановна, не отрывая взгляда от книги. - Мы с вами ещё не изучали всерьёз Отечественную войну. Мы должны были заняться этим только через два года, в девятом классе Но я вижу, что начинать придётся прямо сейчас. То, что сказано в этой книге, - неправда. Большая ложь. Книгу написали наши враги. Они хотят, чтобы вы выросли... послушны­ми. А мы, русские, послушными никогда не были. Тут много лжи, в этой книге. Многое искусно спрятано. Мно­гое вам будет не найти самим. К сожалению, стандартные тесты вам придётся сдавать именно по этим учебникам. Так что зубрить всё равно придётся. Но это даже хорошо. Мы начнём изучать новый предмет. Историю правды. Поднимите, пожалуйста, руки те, у кого в семье оста­лись... реликвии. Письма с фронта... старые книги... фо­тографии... Медленно поднялась одна рука. Сащка Фёдоров. Дру­гая, Колька Андреев. Алка Вецпер, моя соседка по парте. Ирка Андреева, самая красивая девчонка класса. Ещё, ещё, ещё... Аккуратненькая белокурая умница Маша Смирно­ва. И другая Смирнова - только Наташа, Аня Кноринг, Лена Будрина, Юля Пинус, Нина Здуновская, Герка Со-куренко, Паша Смирнов, Гена Хролов, Володя Баяндин... Руки подняли почти все. Почти в каждой семье оста­лись тщательно сберегаемые Письма. Да, именно так, с большой буквы. Не письма - а Письма. Письмами с ма­ленькой буквы были все остальные. Но не эти, запаянные в прозрачный пластик. "Хранить вечно". Всё-таки много успели сделать тогда, в последние дни... - Так вот, - продолжала Нина Степановна. - Вот что написано в этом, с позволения сказать, учебнике, - она обвела нас всех взглядом, а потом вдруг резко пере­била себя, - но, надеюсь, вы понимаете, что говорить, если сюда нагрянет инспекция... - и заговорщически нам подмигнула. Она не боялась никого и ничего, наша Нина Степа­новна. За что потом и поплатилась. Она окажется до кон­ца связанной с "непримиримыми", с теми, кто даже пос­ле подписания договора с Империей пытался подрывать радиоуправляемыми фугасами мышиного цвета броне­транспортёры с чёрно-белыми крестами. Она была их связной. И хранила дома оружие. И взрывчатку. Один из последних приговоров по делу "о вооружённом сопротив­лении" был вынесен именно ей. Она получила двадцать лет каторги на Сваарге. За весь процесс она не произне­сла ни единого слова. Не ответила ни на один вопрос. От­казалась от предложения написать кайзеру прошение о помиловании. Хотя все понаехавшие имперцы в один голос утверждали, что его величество очень озабочен и ждёт только формального повода, чтобы помиловать по­жилую учительницу, чья отправка на каторгу будет крайне негативно воспринята общественным мнением метро­полии, не говоря уж о "нововоссоединившихся плане­тах". Она не попросила. И отправилась на каторгу. Гор­дая, прямая. Несломленная. Зная, что обратно уже не вернётся... Но до этого было ещё далеко. А тогда она читала нам из присланного учебника... "Никогда ни Германский Рейх, ни германская нация не были врагами других наций. Германская армия воева­ла с бесчестными политиками, ввергшими свои народы в ужасную войну. И чтобы как можно скорее покончить со страданиями людей по обе стороны фронта, офицерами Генерального Штаба была создана теория "молниенос­ной войны". Она позволяла быстро окружить армии про­тивника, принудить их к сдаче без большого кровопроли­тия. Рассмотрим для примера операцию германской армии на Балканском полуострове..." "Никогда германский народ не испытывал никаких отрицательных чувств к великому русскому народу, кото­рый не раз оказывался союзником германского народа, как, например, во время Освободительной Войны 1813 - 1815 годов или во время Франко-Прусской войны 1870 го­да... И во время Второй мировой войны германская на­ция не сражалась с русским народом. Война велась против коммунистического режима Советского Союза, режима, причинившего неисчислимые бедствия своим собствен­ным гражданам, ограбившего рабочих, отобравшего зем­лю у крестьян и уничтожившего всех образованных лю­дей, несогласных с его политикой..." И так далее и тому подобное. Ложь, сплетённая с правдой, - самый страшный вид лжи.... Но мы знали правду. Знали, кто дошёл до Берлина. И что война прекратилась отнюдь не в результате "сек­ретных пятисторонних переговоров полномочных пред­ставителей в Берне, завершившихся подписанием мирно­го договора в Потсдаме, предопределившим грядущее воссоединение великой Германии". Мы помним наше знамя цвета крови над серыми куполами поверженной вражьей столицы. Мы помним, пока мы живы. Или, вернее, можно ска­зать - мы, русские, будем жить, покуда помним всё это. ...Вокруг имперского штаба день и ночь вышагивали патрули - просто так, для порядка. Вздохнув, я двинул прямиком ко входу - двери в два человеческих роста, резной дуб, начищенная бронза; хоть сейчас в музей. Как известно, Империя там, где её армия. Следова­тельно, там, где на ветру трепещет имперский штандарт с угрюмым орлом, непременно должна стоять лагерем и пехота означенной империи. Старая как мир истина. У нас на Новом Крыму народу не так уж много, и у нас оставили не корпус, не дивизию и даже не полк. Всего-навсего отдельный десантно-штурмовой ударный батальон "Танненберг" из состава той самой Третьей Де­сантной дивизии "Мёртвая голова", в которой, собствен­но говоря, мне и предстоит служить. И, кстати говоря, помимо всего прочего, солдаты и офицеры батальона "Танненберг" слыли большими спе­циалистами по контрпартизанской борьбе. Одно утешение - батальон "Танненберг" был именно "батальон", то есть Battalion, а не Abteilung (нем. - батальон, имеющий в составе менее пяти рот. Battalion - батальон пятиротного состава.). А ещё, само собой, у нас открыли вербовочный пункт. Тоже старая как сама идея империй истина - новых сол­дат следует искать в том числе и там, где теряешь старых. Вербовщики по первости устроились отдельно от шта­ба, в уютном особнячке. Особнячок этот вначале регуляр­но забрасывали презервативами с краской - здоровен­ный штурмовик в бронежилете и с "манлихером" поперёк широченной труди только ухмылялся, ловко уворачива-ясь от летящих в него разноцветных снарядов. Выкрики толпы, похоже, нимало его не трогали. Потом нашим надоело кидаться. У всех мало-помалу нашлись другие дела - Империи тоже требовалось пить-есть, желательно повкуснее, и цены на нашу рыбу, кра­бов, осьминогов, кальмаров и ползунов медленно, но верно поползли вверх. Империя платила исправно. А вербовочный пункт продолжал тихо-смирно себе существовать, никому, собственно говоря, не мешая. Им­перия не вводила всеобщей воинской повинности, ей - удивительное дело - якобы хватало добровольцев. Разу­меется, с других планет. Потом имперцы выстроили этот штаб, куда переехали и вербовщики. А ещё потом настал день, когда к этим ду­бовым с бронзой дверям подошёл и я. В тот день... ...Внутренние стеклянные створки разъехались, про­пуская меня за КПП. Давным-давно уже не стоит здесь на посту штурмовик. Пост упразднили за ненадобностью. Никто больше ничего не швырял в окна. Всем надоело. Любая забава приедается... Имперцы ввели круглосуточные патрули. Правда, патрули эти, насколько я мог понять, в основном занима­лись проверкой увольнительных у имперских солдат, чем как-то следили за нами, новокрымчанами. Внутри было пусто и прохладно. Как и положено, красовался на стене Орел-с-Венком-и-Солнцем; а между окон, над чистыми столами - нет, никаких кричащих плакатов, никаких "взвейтесь!" да "развейтесь!" - только голографии: военная техника, танки, корабли, штурмови­ки, бомбардировщики. Не на параде, отнюдь. В бою. Не­которые так и вовсе даже подбитые. ...Танки, завалившиеся в кюветы, расплескавшие во­круг себя землю штурмовики... правда, их неизбежно ок­ружала (и в гораздо большем числе) сожжённая техника врага. Один снимок так и назывался: "Погибаю, но не сда­юсь!" Подпись, словно нарочно, сделана была на рус-ском, а не на общеимперском, в основе которого, как из­вестно, лежали английский и немецкий языки. Тяжёлый "PzKw-VII" застыл, высоко задрав хобот пушки. В броневых плитах я насчитал двенадцать сквоз­ных пробоин, машину расстреливали чуть ли не в упор, когда не осталось даже и следа от силового щита и актив­ной брони. Гусеницы исчезли, сметённые взрывами, опорные катки сорвало с осей и разбросало по сторонам, борта покрыты жирной копотью. Несмотря на это, "пан-церкампфваген" так и не взорвался. А вокруг него, чуть впереди и дальше, застыло никак не меньше двух десят­ков чужих машин - разорванных чуть ли не напополам прямыми попаданиями шестидюймовых оперённых сна­рядов и ракет "королевского тигра". Снимок был хорош. Даже в гибели "тигр" казался ве­личественным и грозным. И невольно думалось - что уж если погибать, то именно так, за рычагами боевой маши­ны, когда вокруг догорают остатки чужих. Вербовщики поворачивали дело так, словно они даже и не лгут. Да, у нас погибают. Но смотрите все, как у нас погибают!.. Достойный мужчины, воина финал. Ты сде­лал всё что мог. Кто сможет - пусть сделает больше. ...И, наверное, такая смерть - лучше, чем от Альцгеймера. Кое-где под голографиями попадались набранные мелким шрифтом пояснения. Под привлёкшим моё вни­мание "королевским тигром", например, - "Танк 503-го отдельного танкового батальона, героически погибший при ликвидиции Жлобинского инцидента". Или вот здесь, ниже: "Штурмовики "Хе-129-бис" уходят на подав­ление огневых точек противника. Ликвидация последст­вий Утрехтского инцидента". Они называли их "инцидентами". Не восстаниями, не мятежами. Инцидентами или же просто "событиями". "Трагические Босвортские события лишь усилили спло­чённость граждан нашей Великой Империи вокруг Его Императорского Величества кайзера..." За большим серым столом, под портретом Его Импе­раторского Величества кайзера Вильгельма III сидела девушка в форме - блондинка, "блицметал", чёрный парадный мундир с серебряным аксельбантом, широкие серебристые же погоны, на них две четырёхугольные "ро­зетки" - девушка пребывала в чине обер-лейтенанта. Между прочим, сей младший офицерский чин десантных войск приравнивался к гауптманну или риттмейстеру обычной пехоты или даже танкистов, так что... На левой стороне мундира девушки тянулся двойной ряд орденских колодок. Как говорится, весь набор. "За пролитие крови" и "За отвагу", "Мужество и честь" тре­тьей степени, так, так... а вот это уже интереснее. "За взятие Утрехта" - значит, наша "блицметал" была там, подавляла самый крупный за всё время существова­ния Империи военный мятеж, относительно хорошо, со шведской основательностью, организованный и подго­товленный. Говорят, на месте Утрехта не осталось даже руин. Го­ворят также, что "Танненберг" не взял тогда ни одного пленного. А что случилось с тамошними - нет, даже не с мятежниками, а со всеми остальными, кто прятался по подвалам, в ужасе ожидая, чем же всё это закончится, - до сих пор в точности никто не знает. Слыхал я, что их продали в рабство Чужим. Только тут я поймал себя на мысли, что во всех дета­лях рассмотрел регалии dame (имперск. - госпожа.) обер-лейтенанта, погоны, нашивки и прочее - но мне и в голову не пришло взгля­нуть ей в глаза. Прикинуть хотя бы, хорошенькая или нет. Чёрт возьми, мне даже было всё равно, какие у неё ноги!.. Словно вовсе и не женщина передо мной оказалась, а так, манекен из витрины ателье военного платья "Венок и Солнце". - Чем могу служить, гражданин? - услыхал я сдер­жанно-холодный голос. Гражданин. Ну да, Новый Крым уже лет десять как за­служил право на имперское гражданство. Потому что уже давным-давно у нас не было никаких беспорядков. Да, имели порой место несчастные случаи с патрулями... но это ж, как говорится, единичные примеры, исключения, подтверждающие правило. И далеко, далеко не все пла­неты в ближайших и дальних окрестностях пользовались этой привилегией. На Бете Ворона до сих пор осадное по­ложение, на Сигме Колесницы только-только режим смяг­чили до "частичного поражения в правах". Оттуда тоже возьмут в армию... но, говорят, такие ребята долго не жи­вут. Попадают почему-то в самые горячие места. Зато уж те, кто себя показал, - они да, они карьеру сделают. - Желаю... э-э-э... добровольно выражаю желание вступить... э... в ряды доблестных имперских вооружён­ных сил, - стараясь, чтобы это прозвучало не слишком по-идиотски, сказал я. Глаза госпожи обер-лейтенанта я разглядел только сейчас. Красивые глаза. Большие глаза, серые, правда, чуть холодноватые. Больше, чем у Дальки. Госпожа обер-лейтенант чуть склонила голову набок, молча и с удивлением меня рассматривая. С брезгливым таким изумлением, словно я произнёс в её дамском при­сутствии совершенно непозволительные слова. Не знаю, что уж она там себе подумала, - но из-за стола она соиз­волила встать, подошла ко мне вплотную, пристально взглянула на меня снизу вверх. Очень так хорошо снизу вверх, но при том я ни секунды не сомневался, что меня, если надо, в момент завяжут тройным морским скользя­щим узлом, причём я даже пикнуть не успею. Не самая приятная уверенность, можете мне пове­рить. - А почему бы тебе не пойти и просто не утопиться в вашем замечательном море, гражданин? - вдруг спокой­но сказала она. - Ты сберёг бы имперской казне немало марок, гражданин. Признаюсь честно, от таких её слов я, как бы это вы­разиться, обалдел. Не нашёлся даже, что сказать. Хлопал глазами, словно рыба-весталка, и молчал. Госпожа обер-лейтенант обошла меня кругом, при этом лицо её выражало такое презрение, словно перед ней оказалась целая куча, пардон, китовых экскрементов, ну, песчано-мелководного кита, как все понимают. Зем­новодного то есть. - Ходят тут всякие, - тоном заправской торговки с нашего Привоза сообщила мне госпожа обер-лейтенант. Точнее, не мне, а раскорячившему крылья на стене Орлу-с-Венком-и-Солнцем. - Ни мозгов, ни характера, ни, на худой конец, просто мускулатуры! А имперский паёк все хотят. И что у меня за работа - с такими исключитель­ными ослами дело иметь?.. Наверное, после этих слов ожидалось, что от стыда мои бедные уши покраснеют, почернеют, засохнут, свер­нутся в трубочки, отвалятся и улетят по ветру, а сам я елико возможно быстро очищу помещение, закрыв за собой дверь с той стороны. Однако я помещение не очищал. Глазами хлопал, что правда, то правда, краснел - тоже верно, но всё-таки не уходил. Обер-лейтенант выждала, наверное, целых две или три минуты. Потом раздражённо, с грохотом выдернула ящик, с отвращением швырнула на стол красную, белую и жёлтую формы. - Заполняй, - процедила она сквозь зубы. - Запол­няй, а я стану рассказывать, что тебя ждёт, гражданин. Как-никак, мне за это Империя деньги платит. Я принялся за дело, а госпожа обер-лейтенант в это время мерила комнату шагами, методичным неживым го­лосом повествуя об ужасах, что ждут меня, окажись я на­столько глуп, что таки решусь пойти на службу Его Импе­раторского Величества. Можно было подумать, что бед­няжке приходится повторять это по двадцать раз на дню, хотя я точно знал, что за все годы с Нового Крыма завер­бовалось всего пять человек. Я становился шестым. Впору вешать голографическое фото на доску почёт­ных граждан.. * * * Тренировочный лагерь "Танненберга" расположился на самом северном и самом большом из наших островов. Когда Новый Крым только заселялся, остров в шутку назвали Сибирью, и нелепое имя приклеилось, да так, что и не отодрать. Мало кто вспоминал, что официально ост­ров прозывался Островом Адмирала Нахимова, причём на имперских картах указывалось именно это название, а на наших, местных, изданных на Новом Крыму, поперёк всего зелено-коричневого изогнувшегося дракона тяну­лось: "Сибирь". Сибирь заселена была совсем слабо. Несколько кро­шечных городков, наверное, с тысячу ферместв. Единст­венная на Новом Крыму горная цепь, вытянувшаяся вдоль северного побережья. Немного леса, я имею в виду обычного леса, а не тропических джунглей, заполнявших, к примеру, место Нового Севастополя, когда пионеры только ступили на планету. "Танненберг" держал одну роту в столице Нового Крыма, боевые, кадровые вторая, третья и четвёртая роты, разделённые на взводы и отделе­ния, базировались по всей планете, во всех сколько-ни­будь значимых пунктах. Плюс к тому пятая рота, учебная, как раз и стояла в сибирском тренировочном лагере. Там же, где помещались штаб, части усиления, инженерный взвод, взводы связи, разведки, рота тяжёлого оружия, ме­дицинский взвод и тылы. Имперцы не делали секрета из своего расположения, каждый мальчишка знал, сколько их и где они. Было в этой открытости что-то сугубо неправильное. Не так должны вести себя завоеватели на покорённой планете. Другое дело, что планете, похоже, не так уж и хотелось освободиться. Меня могли облить презрением за намерение посту­пить на имперскую службу, но самим застрелить, к приме­ру, патрульного - это, само собой, было выше "их" сил. Из Нового Севастополя я летел обычным рейсом "Столичных Авиалиний". Вербовщики просто заброни­ровали мне место на лайнере, и восемь часов спустя я уже стоял на бетоне Владисибирска, городка, служившего ад­министративным центром острова. Оттуда меня увозили уже на армейском вертолёте. Я был единственным рекру­том на борту. Напротив сидел мрачнейшего вида верзила с погонами штабс-вахмистра - чёрное поле, серебряная окантовка, три серебряных же четырёхугольных "розет­ки". В имперской армии это - очень много, почти что офицерский чин. * * * (Имперская "табель о рангах": 1 - гренадёр (десантник, кано­нир, сапер, санитар и пр ), 2 - обер-гренадер, 3 - ефрейтор, 4 - обер-ефрейтор, 5 - штабс-ефрейтор, 6 - унтер-офицер, 7 - унтер-фельдфебель (унтер-вахмистр в десанте), 8 - фельдфебель (вах­мистр), 9 - обер-фельдфебель (обер-вахмистр), 10 - штабс-фельд-фсбель (штабс-вахмистр) - высший из неофицерских чинов. Далее уже идёт "белая кость": 11 - юнкер (кандидат на офицерский чин), 12 - лейтенант, 13 - обер-лейтенант, 14 - гауптманн (ригтмейстер в частях разведки и спецназначения), 15 - майор, 16 - оберст-лейтенант, 17 - оберет (высший из старшего офицерского состава). Дальше следует генералитет: 18 - генерал-майор, 19 - генерал-лейтенант, 20 - генерал, 21 - генерал-оберст, 22 - верхушка по­служного списка генерал-фелдьмаршал.) * * * Верзилу звали Клаус-Мария Пферцегентакль, и ему предстояло сформировать пятый учебный взвод пятой - учебной же - роты "Танненберга". Остальных рекрутов должен был доставить "Маргроу", старый штурм-транс­порт, ныне таскавший пушечное мясо Империи с плане­ты на планету. Откуда я об этом узнал? К моему полному удивлению, господин штабс-вахмистр Пферц... выложил мне всё это, едва вертолёт оторвался от земли, тем же мрачным, ли­шённым выражения голосом, которым он зачитывал мне правила безопасности полётов. Рекруты пошли полное барахло, гудел он, глядя куда­то поверх моей головы. Никуда не годятся, даже на ми­шени. Дохнут как мухи. С ними ничего даже не успева­ешь сделать. Их даже нет смысла наказывать - вешают­ся, топятся, бросаются на колючую проволоку, которая, само собой, под током. А потом ему, честному вахмистру Пферц... приходится соскребать с асфальта их дерьмовые кишки и прочую требуху, потому что все остальные рек­руты тут же зеленеют, блюют и отделениями падают в об­морок, словно монахини при виде голого мужчины. И ни­какими силами, ни стеком, ни плетью, ни даже пожар­ным гидрантом их невозможно привести в чувство. Короче, всё было отвратительно. До чего ж надо дойти, чтобы гонять вертолёт за одним-единственным рекру­том, да ещё вдобавок с этой самой планеты, где нет ниче­го, кроме воды да уродских китов, от которых его, чест­ного штаб-вахмистра Империи, уже тошнит. Я молчал. Рекруту, ещё даже не рядовому, не полага­ется заговаривать с господином штабс-вахмистром. Си­дел, выкатив глаза, как велит устав, и молчал. Слушал. Получалось, что я влип. У рекрута не было никаких прав. Его можно убить на учениях, и никто не понесёт наказания. "Несчастный случай в обстановке повышен­ного риска". Его можно заставить выполнять сколь угод­но глупую команду, и он не сможет пожаловаться выше­стоящему командиру. "Приказы не обсуждаются, они вы­полняются". Наверное, господин вахмистр ожидал ужаса в моих глазах. Наверное, он ожидал, что я расплачусь и буду умолять его порвать контракт, - голубой конверт с им­перским орлом, где лежали все мои бумаги, господин вах­мистр нарочито держал на виду. Наверное, это была пос­ледняя возможность избегнуть службы - отец говорил мне, такое случалось. Несостоявшемуся рекруту предла­галось только оплатить расход горючего для вертолёта. Однако я молчал. Не открывал рта. Даже для поло­женного уставом "Осмелюсь обратиться, господин штабс - вахмистр". И настал момент, когда господин штабс-вахмистр Клаус-Мария Как-его-там выдохся. Устал перечислять беды и напасти, долженствующие обрушиться на мою бедную голову. Замер, словно даже в некотором недоуме­нии. Побарабанил пальцами по жёсткому сиденью. Под­крутил усы. Прокашлялся. Я молчал. Рекруту не полагается открывать рта. Господин штабс-вахмистр Пферц... усмехнулся и полез в карман маскировочной куртки за сигарой. Акку­ратно срезал кончик, щёлкнул зажигалкой, раскурил, вы­дохнул дым - разумеется, прямо мне в лицо. Движения у него были подчёркнуто отточенные, словно раскуривание сигары входило в список обязательных строевых при­ёмов. - Разрешаю обратиться, рекрут, - процедил наконец господин штабс-вахмистр, окутываясь сизым сигарным дымом. - Осмелюсь доложить, господин штабс-вахмистр, не могу знать, о чём обращаться! - елико возможно выпу­чив глаза, отбарабанил я. - Не можешь знать, швабра крымская, - передраз­нил меня Клаус-Мария. - Ну, раз так, то я тебя спрошу. Как будущий твой старший мастер-наставник. Зачем ты пошёл на имперскую службу, рекрут? Я смотрел твоё до­сье. Из богатой семьи. Твой папочка мог отваливать тебе на карманные расходы больше денег, чем я получаю де­нежного довольствия за год. Свобода. Красивые девчон­ки. Незамутненное будущее. Старший наследник. А ты идёшь и записываешься в солдаты. Можешь не сомне­ваться, шкуру с тебя спустят, и не раз. Так на кой тебе этот дьявол, рекрут? Для меня это вопрос не праздный. Может быть, нам с тобой придётся идти в бой, рекрут. Прикрывать друг дру­гу спину. И я, знаешь ли, не желаю, чтобы мою спину продырявил бы какой-нибудь паршивый инсургентишка, продырявил бы только потому, что такой вот рекрут, как ты, валялся бы без чувств от страха и с полными штанами дерьма. Вопрос понятен, рекрут? Отвечай! Теперь отмолчаться я уже не мог. - Разрешите отвечать, господин штабс-вахмистр? - О господи, тупица крымская! Я тебе это приказал уже! Говори давай! - Осмелюсь доложить, господин штабс-вахмистр, желаю служить Империи. Испытываю влечение к воен­ной службе. Мечтаю получить офицерский чин. Ведь Империя не делает различий в крови и рождении. - Прям как по уставу шпаришь, - очередной клуб сигарного дыма. - Оставь это дерьмо девочкам-вербов­щицам. Им паёк отработать сложно. Вот и готовы слу­шать всякий бред. Только я, Клаус-Мария Пферцеген-такль, не из таковских. Я твоего брата рекрута повидал столько, сколько тебе за всю жизнь не увидеть. И могу сказать, где чушь собачья, а где настоящие слова. Ну, давай, рекрут, колись. Говорю тебе, мне моя спина дорога. Не желаю подставлять её под пули из-за чьей-то там глу­пости, трусости или измены. Говори правду, рекрут. Что тебя сюда понесло? - Осмелюсь доложить, господин штабс-вахмистр, старший мастер-наставник, не имею чести быть наслед­ником неделимого майората, - отрапортовал я. - Мой уважаемый отец счёл за лучшее поставить во главе семей­ных предприятий моего брата. - Гм... - прищурился вахмистр. - Уже теплее, рек­рут. Уже лучше. Это мы проверим, не сомневайся, так что лучше тебе не врать. Перевод, разумеется, легально за­фиксирован, должным образом оформлен в присутствии необходимых свидетелей и всё такое прочее? - Так точно, господин штабс-вахмистр! - А почему же твой почтенный батюшка такое учи­нил? Оставил старшего сына без гроша в кармане? Ты что, пил? Или в карты играл? Или за девками гонялся?.. - Никак нет, господин штабс-вахмистр! - Тогда что же? - Мой брат отличается большими способностями к ведению дел, господин штабс-вахмистр. Мне это скучно, господин штабс-вахмистр. Я не смог бы управлять семей­ной собственностью на должном уровне, господин вах­мистр. А у меня много братьев и сестёр, господин штабс-вахмистр, девочкам нужно приданое, мальчишек надо определить в хороший университет... - Во-во, - проворчал вахмистр. - В хороший уни­верситет... богатые, все вы одним миром мазаны. Спаси­бо его императорскому величеству, у меня о подобном го­лова не болит. Выслужил имперскую стипендию своим отпрыскам. Ладно, рекрут, будем считать, ты мне отве­тил. Когда рекруту некуда возвращаться, это хорошо. А что хорошо для "Танненберга", хорошо и для меня. От­бой, рекрут. Можешь сесть вольно. Скоро на месте будем. ...Не знаю, поверил он мне или нет, но расспросы прекратил. И молча курил, сигару за сигарой, всё то вре­мя, пока вертолёт молол винтами воздух, направляясь к тренировочному лагерю "Сибирь". * * * Тренировочный лагерь ничем не отличался от сотен и сотен других таких же, похожих на наш, словно одно­яйцевые близнецы. Стандартные бараки, крашенные ка­муфляжными разводами. Колючая проволока вокруг. Ну и так далее. Не стоит даже описывать. Любой, бывший в армии, с лёгкостью додумает всё остальное. ...После неизбежных душа и медосмотра меня погна­ли к каптенармусу. В этой должности состоял пожилой уже вольнонаёмный немец, которого все звали просто Михаэлем. Обмундирование мне, против моего ожида­ния, выдали новое, а не хб/бу, в дополнение к тому ком­плекту, что я получил ещё в вербовочном пункте. - Не напасёшься на вас, - только и запомнил я вор­чание каптенармуса. - Горит на вас всё, что ли?.. Старый Михаэль был совершенно прав. На нас всё го­рело. Точнее говоря, на нас всё старательно жгли. * * * - Раз-и-два-и-три-и-четыре, ногу ровней! Шаг твёр­же! Зборовски, плечи! Ригланд, осанка! Келхау, брюхо втя­ни! Келхау, тебе говорю, втяни, урод, пока не схлопотал!.. Раз-и-два-и-три-и-четыре, чётче шаг! На пле-чо!.. Отста­вить!.. Стадо беременных макак, а не рекруты. Разве так выполняется команда "На плечо!" в движении?.. Раздва-кряк, как, согласно уставу, должна выполняться выше­сказанная команда? - Осмелюсь доложить, господин штабс-вахмистр, моя фамилия Росдвокрак, господин старший мастер-на­ставник! - А-а-атставить! Рекрут Раздвакряк, если я сказал, что твоя сраная фамилия, которую только на туалетной бумаге и печатать, Раздвакряк, значит, так оно и есть! Два наряда вне очереди. Чистить "очко". Что молчишь, рек­рут?.. Забыл, как отвечать в таких случаях? Ещё нарядов подкинуть, память твою оживить?.. - Виноват, господин штабс-вахмистр, есть два наряда вне... - Три. За непонятливость. - Есть, господин старший мастер-наставник, три на­ряда вне очереди... - Уже лучше. Ну, так что у нас там насчёт команды "На плечо!", Раздвакряк? - Э-э-э... осмелюсь доложить, господин вахмистр, команда "На плечо!" в движении выполняется в три приёма. Приём первый... - К построению, обезьяны, к построению! Ста-ано-вись! Ра-авняйсь! Смир-рна! Шагом... арш! Так, хорошо, уже лучше, лучше. Теперь - песню! Запевай! Запевай... Петь эту погань... ничуть не изменившуюся за все долгие годы.... - А тебе особое приглашение требуется, Фатеев?! - гаркает штабс-вахмистр. И я подхватываю вместе с ос­тальными... Die Fahne hoch die Reihen fest geschlossen S. A. marschiert mit ruhig festem Schritt Kam'raden die Rotfront und Reaktion erschossen Marschier'n im Geist in unsern Reihen mit... Хочется как следует прополоскать рот. Чем-нибудь обеззараживающим. Пять десятков здоровых глоток не­музыкально орут во всю мощь, компенсируя тем самым полное отсутствие как слуха, так и голоса. Другое дело, что во всём взводе, наверное, один я понимаю, что это за песня... И почему ни один порядочный человек вообще-то петь её не станет, находясь в здравом уме и трезвой па­мяти. Die Strassefrei denbraunen Batallionen, Die Strassefrei dem Sturmabteilungsmann. Es schau'n auf s Hackenkreuz voll Hoffung schon Millionen. Der Tag fur Freiheit und fur Brot bricht an. ( "Сомкнув ряды, подняв высоко знамя, Штурмовики идут, чеканя шаг..." Начальные строчки "Хорст Весселя", одного из "гимнов" Тре­тьего Рейха. Автор приносит свои извинения всем, кого могло ос­корбить приведение этих строк в романе, однако в данной ситуации они совершенно необходимы.) Ну и так далее и тому подобное. Уже не столь инте­ресно. ...Уж лучше эта: Es braust em Ruf wie Donnerhall, wie Schwertgeklirr und Wogenprall: "Zum Rhein, zum Rhein, zum deutschen Rhein! wer will des Stromes Hiiter sein?" Lieb Vaterland sollst ruhig sein, fest steht und treu die Wacht, die Wacht am Rhein. (Начальная строфа "Стражи на Рейне". Автор счёл за лучшее вставить это без перевода.) Конечно, официальный имперский не тождествен тогдашнему немецкому. Нас заставляли учить три языка. "Классический немецкий", против него я ничего не имел. Шиллера, Гёте и Гейне надо читать в оригинале. Обще­имперский, без него не обойдёшься. Новокрымский уни­нерситет наперекор всем эдиктам и приказам продолжал учить на русском, а вот если выберешься со своей плане­ты... Эсперанто так и не прижился как универсальный язык, хотя мы его тоже учили. Несколько планет исполь­зовали его в качестве официального. ...Я повалился на койку. Мутило невыносимо, голова кружилась, и казалось - подняться на ноги я не смогу уже никогда. Вот уж не думал, что окажусь таким слаба­ком. Всегда тренировался, всегда считал, что уж импер­ские нормативы выполню с лёгкостью - они ведь долж­ны были быть рассчитаны на совсем ни к чему не готовых новобранцев, которые в жизни своей ничего тяжелее вилки в руках не держали. Куда там. Похоже, нормативы специально сделали не­выполнимыми. Ну скажите мне, кто способен с ходу от­жаться от пола сто раз или подтянуться на турнике пять­десят раз?.. Но телесные боль и немочь - это ерунда. Пока ты ве­ришь в своё дело. А я верю. Верил и верю. ...Разумеется, имперские нормативы не мог выпол­нить никто. Наверное, они такими и были задуманы - показать новобранцам, что никто из них ни на что не пригоден, и внушить уважение к старослужащим, с лёг­костью выполнявшим те же ужасавшие нас нормативы. * * * ...Скоро я начал привыкать. Человек привыкает ко всему, особенно если ему некуда возвращаться. Мне было некуда. Само собой, я не получал никаких писем. Друзья отвернулись, Далька. само собой Я не ходил в увольни­тельные. Добровольно записался на дополнительные за­нятия рукопашным боем по воскресеньям - у того само­го господина штабс-вахмистра, сиречь старшего мастер-наставника Клауса-Марии Пферцегентакля. Остальные рекруты наслаждались воскресной свободой, или, во вся­ком случае, её иллюзией. Вокруг тренировочной базы воз­ник небольшой военный городок, где можно было найти все те нехитрые удовольствия, что Империя считала до­пустимыми для своих солдат. Разумеется, все виды вирту­альных развлечений, ста рое доброе казино и, конечно же, ну, конечно же, - девочки. С чувством известной гор­дости я узнал, что шлюх сюда пришлось завозить с дру­гих, куда более бедных планет. Ни одна уроженка Нового Крыма не соблазнилась длинной имперской маркой. Что, конечно, делало нам честь... Девушек было много и на все вкусы. Высокие и низ­кие, стройные и "приятной полноты", молчуньи и хохо­тушки, блондинки, брюнетки, шатенки и рыжие; говори­ли, даже есть пара лысых, на особо утончённых любите­лей. Самое смешное, что от солдат девушки не получали ничего - только расписку "об оказании услуг", каковая расписка впоследствии предоставлялась в канцелярию базы для получения "соответствующего вознаграждения согласно действующему законодательству". Что, в свою очередь, не позволяло "подружкам" уклоняться от уплаты подоходного налога (хоть и срезанного втрое по сравне­нию с остальными гражданами Империи). Я к "феечкам", сам;о собой, не заглядывал. И после пятого подряд воскресенья, проведённого в казарме и спортивном зале, получил приказ явиться к политпсихо-логу нашей роты. Гауптманну фон Шульце. Dame гаупт-манну. Был понедельник - как известно, день тяжёлый. Я проверил, достаточно ли надраены ботинки и пугови­цы, кокарда на берете, пряжка на ремне, и пошёл являть­ся. Ничего хорошего, само собой, я от вызова к начальст­ву не ждал, но с другой стороны - ко мне не так и просто подкопаться. Взысканий у меня нет, даже две благодар­ности за отличия в строевой и физической подготовке. Дисциплину не нарушаю. Со штабс-вахмистром господи­ном Клаусом-Марией Пферц... не спорю, в отличие от рекрута Росдвокрака, не забывающего всякий раз напо­мнить господину вахмистру, что его фамилия никак не Раздвакряк, и потому непрерывно чистящему "очки" в туалете. Бояться мне нечего. Тем не менее предчувствия у меня были самые дурные. Я постучался в дверь - по уставу, три стука умерен­ной силы, не больше, услышал уставное же "Входите!" и открыл дверь. Dame гауптманн была воистину бой-бабой. С неё за­просто можно было б ваять Валькирию для нового Им­перского Театра имени Рихарда Вагнера. Высокая и ши­рокоплечая, с монументальным, точно и впрямь из мра­мора вырезанным лицом. Красивым, геометрически правильным лицом. В идеально пригнанном мундире с рядом орденских колодочек, причём не за выслугу лет, а так называемых "боевых", которые можно заслужить, только побывав под огнём. И я уже успел узнать, что такие колодочки по блату не заработаешь, будь ты любов­ницей хоть самого государя императора. - Dame hauptmann, по вашему приказанию рекрут... - Отставить! - скомандовала dame голосом, каким только возглашать наступление Рагнарёка. - Вольно, рекрут Можешь сесть. Хотя вызов я тебе отправила по всей форме, разговор у нас неофициальный. Пока. Я сел на краешек жёсткого стула, всем видом своим изображая полную и абсолютную готовность. Неважно к чему. - С тобой всё в порядке, рекрут? - вперив в меня взгляд истинно арийских серо-голубых глаз, осведоми­лась валькирия. - Как идёт служба? Мой стандартно-уставной рапорт о том, что служба идёт хорошо, жалоб у меня нет и я всем доволен, госпожа гауптманн прервала небрежным взмахом руки. - Отставить, рекрут. Что у тебя за первый месяц службы ни одного взыскания и уже две благодарности, я знаю. У меня к тебе вопрос как у политпсихолога, офице­ра, лично ответственного за морально-психологическое состояние личного состава. Почему не ходишь к девоч­кам, рекрут? Почему отказываешься от положенных уста­вом увольнительных? Это необычно, рекрут, и это меня тревожит. Вижу, ты удивлён. Ладно. Поскольку ты парень явно неглупый, скажу тебе вот что. Исследования импе­раторских военных психологов показали неопровержи­мую отрицательную зависимость всех показателей солда­та от его, солдата, физиологической удовлетворённости. Выражусь проще, рекрут: солдат, не трахающий девок, - плохой солдат. Солдат с проблемами. Солдат, у которого возрастает психофизическое напряжение. Которое затем приведёт к срыву. А нам, "Танненбергу", этого не надо. Я посмотрела твои анкеты, рекрут, - ты охарактеризовал себя как гетеросексуального индивида, имеющего стан­дартные тендерные предпочтения. Выражаясь простыми словами, тебе, согласно твоим утверждениям, не нужны ни малолетки, ни старушки, ни мальчики. Так в чём про­блема, рекрут? Я решительно не желаю, чтобы в один прекрасный день у тебя зашли бы шарики за ролики и на практических стрельбах ты бы открыл огонь по своим то­варищам. Всё понятно, рекрут? Жду ответа. И не вздумай ссылаться на то, что, мол, это твоё личное дело. В бата­льоне "Танненберг" у рекрутов личных дел нет и быть не может. Вот дослужишься хотя бы до фельдфебеля, тогда и личные дела появятся. А пока - отвечай! Я сидел словно проглотив аршин и, согласно уставу, ел глазами начальство. - Осмелюсь доложить, госпожа гауптманн, у меня была девушка, на гражданке. - Знаю, - dame гауптманн не сводила с меня при­стального взгляда. - Далия Дзамайте. Православная. Подданная Империи. Активный член интербригад. Кри­минальный файл чист. Политически неблагонадёжна, но в специальном надзоре не нуждается Не выпучивай гла­за, рекрут, ты отлично знаешь, что такую категорию име­ют все граждане Империи новокрымского происхожде­ния за исключением тех, кто делом доказал свою предан­ность трону и его величеству. Ну, так и что? - Осмелюсь доложить, госпожа гауптманн, мы по­ссорились. Но я не хочу изменять ей со... случайными знакомыми. Я надеюсь добиться примирения. - Ага, - теперь уже госпожа гауптманн не то что "ела", а прямо-таки грызла меня глазами - "Желаю до­биться примирения"... И ты считаешь, что нормальная для всякого мужчины твоих лет полигамия не даст тебе это сделать? - Так точно, госпожа гауптманн! - отчеканил я. - Это вытекает из твоих религиозных предпочтений? - осведомилась она. - Я не нашла в православии ничего специально осуждающего "блуд", я имею в виду - нечто отличное от других конфессий. - Никак нет, госпожа гауптманн! - гаркнул я, являя прямо-таки чудеса усердия в точном и скрупулёзнейшем следовании уставам. - Это вытекает из моего воспита­ния, госпожа гауптманн, так считают мои родители... Пока ты ещё надеешься помириться с... ты не должен .. ну, вы понимаете. - Я понимаю, - холодно кивнула она. - Ну так вот, рекрут, должна тебе сказать - мне это совершенно не нравится. Я не собираюсь ждать, когда у тебя семенная жидкость из ушей потечёт и ты окончательно взбесишься от воздержания. Необходимость твоего полноценного функционирования как боевой единицы в составе "Танненберга" требует уравновешенного психофизического состояния, каковое без регулярной и упорядоченной по­ловой жизни достичь невозможно. Таковы официальные взгляды Академии Военной Психологии, и я намерена точно следовать изданным ею методичкам. Одним сло­вом, чтобы в следующий понедельник в бухгалтерию по­ступил листок учёта соответствующих услуг за твоей под­писью. Не поступит - пеняй на себя. Всё ясно, рекрут? Ты наш принцип знаешь - "не можешь - научим, не хо­чешь - заставим". Я сидел, точно деревянный, выкатив глаза, и не шеве­лился. Когда dame гауптманн закончила, я гаркнул что было мочи: - Да, госпожа гауптманн, будет исполнено, госпожа гауптманн! Разрешите идти? - Постой, - вдруг сказала она. - Ты вот тут гарка­ешь, так что у меня аж уши закладывает. Ты меня не по­нял, рекрут. Придётся тебе прямым текстом всё объяс­нять. Проблемы свои на гражданке оставляй, рекрут. Не тащи их с собой. Армия на то армия, чтобы начать всё сначала. Это не в порядке приказания, а всего лишь доб­рого совета Боюсь, ты ему не последуешь, но даю его всё равно. Чтобы самой спокойней было Всё ясно, рекрут? Киваешь? Тогда нале-во, крру-гом, за дверь шагом марш! В следующий понедельник я бухгалтерию запрошу, так и знай. * * * Я привыкал. Всё-таки я был не заморышем-недокормышем, как большинство других рекрутов, привезённых в "Танненберг" с куда менее благополучных планет. В строю учебки я стоял на правом фланге. Высшее обра­зование тоже сказывалось - университет наш малень­кий, не чета столичным имперским, но учат там на со­весть. А я окончил его с отличием, получив диплом, по давней традиции именовавшийся "красным". Большинство же моих товарищей по взводу не осили­ли даже средней школы. Так что невольно приходилось подпрягаться и помогать старшему мастеру-наставнику господину штабс-вахмистру Клаусу-Марии Пферц-как-ero-там, потому что зачёт в армии, как известно, "по пос­леднему". Стрелять я умел и любил с детства, плавал как рыба, ничем, впрочем, не выделяясь тут среди остальных моих сверстников, рождённых на Новом Крыму. И ещё - я от­крыл для себя секрет выживания "в рядах": ты должен ве­рить во всё, что ты делаешь, и относиться ко всему с пол­ной серьёзностью. Потому что иначе неизбежный армей­ский маразм затянет и тебя тоже. Солдат есть автомат, к ружью приставленный, - так, если я не ошибаюсь, гова­ривал небезызвестный Фридрих Великий, король Прус­сии. Многажды битый, правда, русскими войсками, о чём нынешние официальные историки предпочитали умал­чивать или ссылаться на "неоднозначность источников". Само собой разумеется, в следующий понедельник бухгалтерия получила от "подружки" соответствующим образом оформленный "листок". Само собой разумеется, у нас с девушкой ничего не было. Я просто сказал ей, что устал и хочу элементарно побыть в тишине, посидеть на кухне и попить чайку. Ничего больше. "Танненберг", на­деялся я, не дознается, как именно я провожу время. Де­вушка донести бы не должна - зачем ей это? Ничего не делала, смотрела себе мыльную оперу, а денежки - и не­малые - в это время капали себе да капали. Кто ж от такой халявы откажется, думал я... В понедельник господин штабс-вахмистр устроил нам двадцатикилометровый марш-бросок в полной выкладке. Разумеется, с зачётом "по последнему". Разумеется, пос­ледние три километра мне пришлось тащить на закорках вконец выбившегося из сил рекрута Раздвакряка А после марш-броска, едва только мы выползли из бани, меня подозвал уже наш собственный лейтенант. Командир пятого учебного взвода, где погонялой состоял господин штабс-вахмистр Клаус-Мария Пферцегентакль. Приказание явиться мне передал рекрут из другого учебного взвода, сказав, что лейтенант ждёт меня на по­лосе препятствий и чтобы я поторопился. Морда у рекрута была при этом донельзя злорадная. Я знал, что меня считали "командирским подлизой" - правда, исключи­тельно за то, что не могли со мной сравниться ни на бего­вой дорожке, ни в тире, ни на перекладине. Я побежал являться. Лейтенант стоял возле грязевого рва, жевал стебелёк. Не в обычной форме, какую носили почти все офицеры учебной роты, в полевом; камуфляже, надевавшемся, толь­ко если командиру предстояло делать что-то вместе и на­равне со своими солдатами. Чётко по уставу, за шесть шагов до офицера я перешёл на строевой шаг, впечатывая каблуки в землю так, что ле­тели брызги. Отрывисто вскинул ладонь к берету, отра­портовал. - Вольно, рекрут, - сказал лейтенант. Выплюнул стебелёк, заложил руки за спину. - Я посмотрел твой фор­муляр, рекрут. Весьма похвально, должен сказать тебе. Весьма похвально. Всё сдано на "отлично с плюсом". У нас в роте давно уже не было такого рекрута. Тебя прямо для журнала снимать можно. Знаешь "Императорский де­сантник"? Вот там тебе самое место. Никогда не показывай, что понял иронию или скры­тый смысл. Ты - рекрут, солдат, автомат, к винтовке при­ставленный. Вот и веди себя соответственно. Выкатив глаза и поедая оными начальство, я гаркнул: - Премного благодарю, господин лейтенант! Тот как-то не слишком хорошо нахмурился. Стянул губы в тонкую беловатую линию. Выразительно поднял бровь. - Рекрут, - проникновенно сказал лейтенант. - Не прикидывайся идиотом. Человек с высшим образованием и высшими оценками по всем предметам просто не мо­жет быть таким. О да, ты сейчас идеальный солдат. Дру­гие командиры взводов завидуют мне чёрной завистью. А у меня очень сильное ощущение, что я говорю с чело­веком, вступившим в ряды имперских вооружённых сил исключительно с подрывными намерениями. Я молчал. И лишь усердно пялил глаза. - Что молчишь, рекрут? Язык проглотил? - Осмелюсь доложить, господин лейтенант, не могу знать, что говорить! Вы ведь не задали мне никакого во­проса, господин лейтенант. - Ишь ты! - усмехнулся лейтенант. - И верно, не задал. Университетский диплом не скроешь. Хорошо, ре­крут. Вот мой тебе вопрос - можешь ли ты доказать, что вступил в ряды не с подрывными целями? - Никак нет, не могу, господин лейтенант, - отра­портовал я. - Осмелюсь доложить, господин лейтенант, невозможно доказать существование несуществующего. Но точно так же невозможно доказать его несуществова­ние. Я стараюсь быть хорошим рекрутом, господин лей­тенант, вот и всё. Вы знаете, что я уже не наследник се­мейного дела и капиталов. Мне остаётся только искать счастья в иных местах. А Империю я полагаю как раз таким местом, господин лейтенант. - Твой отец лишил тебя наследства, я знаю, - кив­нул головой лейтенант. - Особый отдел проверил это об­стоятельство особенно тщательно. Ты действительно вы­черкнут из всех бумаг. Твои акции переведены на второго брата, Георгия. Всё верно. Но ты - образованный, име­ешь опыт работы. Почему не попытался устроиться к кому-то другому? На Новом Крыму немало процветаю­щих морехозяйств, пусть даже и не столь обширных, как латифундия твоего почтенного батюшки. - Осмелюсь доложить, никто не принял бы меня на работу, господин лейтенант. Сделать так - нанести не­смываемое оскорбление всей моей семье. С моим уважае­мым отцом стараются не ссориться. Считается, что ему виднее. И если он не доверил управление семейным де­лом мне, почему же должны доверять другие? - Резонно, - кивнул лейтенант. - Но необязательно сразу же становиться главным управляющим. Можно на­чать снизу. Доказать, проявить себя... А потом, глядишь, И твой отец изменил бы мнение. - Господин лейтенант, мне... мне скучна коммерция. Я не хочу бултыхаться в садках и пересчитывать молодь. Рыбу я предпочитаю в варёном или жареном виде, но никак не в живом и плавающем. Лейтенант кивнул. - Ладно, рекрут Считай, что ты меня убедил. Пока не появилось прямых доказательств измены, я особистам тебя не отдам. А то они уже рвутся в бой... со своими опе­ративными разработками. . В его голосе звучало плохо скрытое презрение - из­вечное презрение боевого офицера неважно какой армии к секуристам и сигуранцам всех мастей и калибров. - Ты на самом деле хороший рекрут, - сказал он, пристально глядя мне в глаза. - Ты хороший рекрут, так не становись же плохим шпионом. Шифровка 1. Салим - Баклану Прибыл Устроился. Салим. Шифровка 2. Баклан - Салиму Ничего не предпринимать вплоть до специального указания. Искать контакты в верхах. Баклан Сказать, что в казарме меня не любили, - значит ни­чего не сказать. Не просто не любили - тихо ненавидели. За что? - за всё. Что мог отжаться от пола пятьдесят раз и не запыхаться, сделать "подъём переворотом" тридцать раз, когда у остальных едва-едва два-три раза получалось. Что ни разу не запутался в последовательности сборки-разборки штурмовой винтовки и на стрельбах выбивал девяносто очков из ста с предельной дистанции. Я ста­рался не терять бдительности. "Темная" - дело такое, что и чемпион мира по рукопашному бою не справится. А я, само собой, чемпионом не был. В учебной роте "Танненберга" было пять взводов. По пятьдесят пять рекрутов в каждом. Пятьдесят пять рекру­тов, штабс-вахмистр и просто вахмистр, его заместитель. Во взводе - пять отделений, по десять человек, и один­надцатый - командир. Ефрейтор. Из рекрутов. Получаю­щий пятнадцатипроцентную надбавку к окладу жалова­нья и имеющий право на два дополнительных дня отпус­ка. Достаточно много, чтобы к этому стремиться. Когда я только оказался в "Танненберге", меня удиви­ло полное отсутствие "истинных арийцев" среди рядовых нашего взвода, в то время как офицерские списки кишмя кишели фонами и баронами. Я оказался не прав. Четыре других взвода наполовину состояли из имперцев, как мы привыкли их называть. Большинство - тоже фоны. Так они начинали служ­бу. Я с удивлением узнал, что без двух лет солдатчины даже самого разбаронистого барона не примут ни в одно военное училище. Но хватало и просто парней "стержневой нации", как их официально именовали имперские спра­вочники. Эти явно готовились в Клаусы марии пферц... то бишь в вахмистры. Так что выделялся только наш взвод. И, само собой, вечно оказывался в хвосте по всем показа­телям. Светловолосые и сероглазые имперцы, фоны и не­фоны, как выяснилось, не ботфортом трюфеля хлебают. Из всего нашего взвода с ними потягался бы один я да ещё пара-тройка ребят, по происхождению вроде б не то че­хов, не то поляков - они и сами не знали. Но меня, само собой, терпеть не могли. И все обиды, причиненные их странам - когда на Земле ещё были страны - моей Рос­сией, - помнили наизусть. И охотно перечисляли. По поводу и без повода. Остальные в нашем взводе - недо-кормыши-китайцы, другие из Азии - ещё "не набрали мышцу", как говаривал герр штабс-вахмистр. Служба шла своим чередом. Это было как спорт, толь­ко для меня ставка была куда больше. Не так уж трудно оказалось выделиться на фоне остальных в моём отделении. Очень быстро я получил значок "обер-рекрута" - узкую поперечную полоску серебристого цвета на чёрный погон. За, как говорится, успехи в боевой и политической подготовке. ...Это было наше первое задание. Полоса препятст­вий, но не обычная наша тренировочная. Преодолеть эту, новую, поодиночке было невозможно. Перед нами чуть ли не до самого горизонта тянулся настоящий хаос - и глубокие рвы, заполненные жидкой грязью, и за­копчённые остовы зданий, где в пустых оконных проёмах гудел огонь - для наших тренировок напалма не жалели. Паутины колючей проволоки, и нелепо торчащие пря­мо посреди поля скалы, обойти которые нельзя по усло-ниям игры, и раскинувшееся болото, над которым подни­мались зеленоватые дымки испарений - кусочек знаме­нитых живых болот Дельты Дракона, приближаться к которым предлагалось лишь исключительно после "высо­котемпературной пламенной обработки до уровня гаран-тированного выгорания органики". Какие-то джунгли, которых я не узнал. Ну и, само собой, деревянные стены метров шесть высотой, свисающие с железных балок ка­наты, лабиринты решёток, с разлитой по земле горящей нефтью, и прочие прелести. На холмике, как мне показа­лось, я различаю забетонированное пулемётное гнездо, но эту мысль я отмёл как бредовую. Не собирается же "Танненберг" погнать всех своих рекрутов под кинжаль­ный огонь! - Взво-од!.. слушай мою команду! - проревел над самым ухом господин штабс-вахмистр. - По отделени­ям... согласно списку... разберись! Дела-ай - раз! Надо сказать, дрючили нас всё-таки не зря. Почти никто не налетел друг на друга, не сцепился автоматами, не въехал соседу по носу трубой гранатомёта и даже при этом почти все ухитрились выстроиться по росту. Но repp Клаус-Мария Пферц... само собой, остался недоволен. - Стая страдающих запором гиппопотамов! - гарк­нул он. - Стыд, позор и поношение!.. Слушай сюды, гамадрилы геморройные. Перед вами - полоса препятст­вий. Дистанция - десять километров. Норматив - два часа. Зачёт - по последнему. У вас - стандартный комп­лект снаряжения имперского десантника, каковым, мо­жет быть, сподобится стать один из всех вас - в лучшем случае. Имеется: винтовка штурмовая модели 98-kurtz или "манлихер эр-пять" с подствольным гранатомётом калибра пятьдесят пять, пятью снаряжёнными магазина­ми и двумястами патронами в пачках. Десять гранат, нож десантный универсальный, топорик, лопатка сапёрная малая, кошка пятилапчатая с тросиком, медпакет, уст­ройство переговорное, прицел нашлемный комбиниро­ванный всепогодный, индивидуальные средства защи­ты - встроенная в шлем дыхательная маска и бронеком-бинезон. Используя всё это, а также любые подручные средства на ваше усмотрение, отделения должны преодо­леть полосу. Отделение, пришедшее первым, получает лишний день отдыха и сможет немедля отправиться к де­вочкам - разумеется, если уложится в норматив. Отделе­ние, пришедшее последним, моет сортиры неделю и пла­тит пять процентов месячной зарплаты тем, кто придёт первыми. Кто-то сделал попытку горестно застонать - по-мое­му, рекрут Раздвакряк, или попросту Кряк, как уже все стали называть его, - но под грозным взглядом штабс-вахмистра тотчас осёкся. - Как, без сомнения, должно быть понятно даже таким орангутангам, как вы, патроны выданы боевые. То же. относится и к гранатам. Если постреляете друг друга - так вам, идиотам, и надо. Империя сэкономит немало денег, выдав однократную компенсацию вашим скорбя­щим, так их так через коромысло, родственникам - вме­сто того, чтобы оплачивать ваши жалкие попытки остать­ся в живых на имперской службе и далее. Ну и, понятное дело, вам встретятся препятствия, - господин штабс-вахмистр кровожадно подкрутил ус, - которые тоже будут использовать настоящие боеприпасы. Никаких шу­мовых эффектов. Взрывпакеты - это для бойскаутов. Вам, соответственно, разрешается палить и взрывать всё, что только сможете. Дозволены все приёмы. Главное - пройти дистанцию. Это как на войне, дорогие мои шимпанзята. Всё ясно? По дистанция-ам... разберись! Наше пятое отделение получило крайнюю "дорожку". Пять "трасс" были разделены массивными обдерно-ванными валами с колючей проволокой наверху. - Заходить на дистанцию соседа запрещается. Кара­ется снятием со всеми вытекающими. Поворачивать назад запрещается. В случае ранений - действовать по обстановке, курсы оказания первой помощи вы прослу­шали, медпакеты есть. Опять же, бабуины, на войне са­нитары успевают далеко не всегда. И не всегда есть воз­можность вынести раненых из боя в безопасное место. И у вас под началом могут оказаться совершенно необу­ченные ополченцы. Так что учиться надо сразу. Всё ясно? По местам... внимание... марш! И мы рванули Каждое отделение, одиннадцать чело­век, по своему "коридору". "Дистанции" плавно расходи­лись. Пока бежать было легко, но впереди - расстояние в десять километров, а день обещает быть жарким. Надры­ваться с самого начала нет смысла. Выиграет тот, кто со­хранит больше сил к финишу, а не кто уйдёт в отрыв на старте. Это всё-таки не марафон. Раздвакряк, по закону подлости, разумеется, оказав­шийся в одном отделении со мной, тотчас рванул прямо с места, пыля и загребая ботинками. Вслед за ним припус­тили остальные - узкоглазый Хань, темнокожие смуглые Сурендра и Джонамани, не то чех, не то поляк, которого почему-то звали Денеб Фомальгаут Глинка, меланхоли­ческий финн Микка Варьялайнен, румын Кеос Ташеску, турок Фатих, иранский армянин Назариан и классичес­кий африканский негр, которого с первого дня называли просто Мумбой. Вся эта публика мигом оставила меня позади. Идио­ты. Марш-бросок их, как видно, ничему не научил. Под грузом гораздо легче быстро идти, чем медленно бежать! Пришлось заорать, напоминая всем и особенно Раздва-кряку. Послушались. Примерились ко мне, зашагали чуть ли не в ногу. Назариан постоянно косился на часы, постав­ленные на обратный отсчёт метров и минут: 9700 мет­ров... 1 час 57 мин... Первое препятствие нам встретилось спустя полкило­метра после старта. Мы начали неплохо, шли ходко, доб­рых сто пятьдесят метров в минуту, создавая запас. Все пока что тянули, даже Раздвакряк. Ограждавшие "дистанцию" валы вдруг разошлись в стороны. Посреди круглого открытого пространства торчал холм, явно искусственный - с той самой пулемётной точкой, которую я заметил ещё со старта. Мы вылетели за поворот всей гурьбой, и я едва успел заорать: падайте! - как впереди загремело, затрещало, в чёрном провале амб­разуры заплясало пламя и воздух прямо у нас над голова­ми прошила длинная трассирующая очередь. Трассирую­щей она была, наверное, для наглядности. Чтобы все по­няли, что сними тут никто не шутит. Впрочем, я в этом и так не сомневался. Все так и повалились носами в пыльную траву. Пуле­мёт вновь загрохотал, прочертил дорогу перед нами ли­нией серых фонтанчиков, чётко обозначая границу, пере­ступать которую не рекомендовалось. Мумба же то ли не сообразил, то ли слишком вошёл в раж. Он рванулся вперёд с рыком, достойным короля джунглей. Винтовка у него в руках заплясала, задёрга­лась - он палил куда-то в область амбразуры, но, само собой, даже если б и попал, ни к чему это бы не привело: за пулемётом наверняка робот, которому наши пули что слону дробина. Ответная очередь должна была бы перерезать незадач­ливого Мумбу пополам. Я в последний момент успел по­валить его, да ещё и заработал пинок по голове здоровен­ным мумбовским ботинком сорок шестого размера. - Лежи, болван! - зарычал я на него. - Лежи и не мешай, урод! Он, конечно, обидится, но тут уже ничего не подела­ешь. Лёжа на боку, я лихорадочно перезаряжал гранатомёт. Время, время, время! Тут не до правильной осады. ...Гранату я выпустил почти не целясь. Прямо перед амбразурой вспухло грибовидное облако иссиня-чёрного дыма, настолько густого, что, как говорится, хоть топор вешай. Десантные дымовые гранаты - отличная вещь. Намертво блокируют оптические, инфракрасные и радар­ные системы наведения. Продержится это облако недол­го, но надо успеть... - Вперёд! - заорал я. - Подбирайтесь вплотную! В мёртвую зону! Там не достанет! Кряк, Микки, Хань, Сурендра! Влево! Остальные - вправо до предела! Уйти с биссектрисы! - Я имел в виду, само собой, биссектрису угла сектора обстрела. Пулемёт загрохотал снова, бессистемно мотая ство­лом то вправо, то влево, струя трассеров лупила по доро­ге, изгибаясь подобно хлысту. Интересно, сколько ж; на самом деле нас тут может остаться?... Но остальной взвод, хвала богородице, защитнице нашей, не подвёл. Бросились в стороны, словно мыши от кота. Я улучил момент, когда струя пуль миновала меня, и рванулся вперёд. Рядом со мной оказался Джонамани, пустил ещё одну дымовую гранату. Это было уже лишним, боеприпасы следовало экономить - никто не знал, что ждало нас впереди. Перебежали, плюхнулись носами в пыль. Что-то свис­тящее прошло над головами - словно коса над травой. Миг спустя мы ворвались в облако. Я прижал к лицу газо­вую маску, пихнул Джонамани в бок, потому что он явно собирался бежать дальше как был. Вдвоём мы оказались рядом с амбразурой, и я разрядил подствольник прямо в чёрный проём. Джонамани, правда, вознамерился выпа­лить тоже, но я видел, что его граната должна угодить в бетонную стенку жёлоба, и едва успел отшибить его "ман-лихер" в сторону. Взрыв раздался где-то внизу. Иначе нас обоих самое меньшее оглушило бы и посекло осколка­ми - граната, не надо забывать, была боевой. Пулемёт захлебнулся. Из амбразуры повалил густой чёрный дым, явно от шашки. Я кое-как собрал отделение. Перепуганы все оказа­лись преизрядно. Гоголем ходил только Джонамани, не­медленно забывший, как он едва не угробил нас обоих. - Отлично, ребята, - тяжело дыша, сказал я. - Так бы и дальше идти... - Они что, совсем гам сбесились? - тонко взвизгнул Фатих. - Перебить нас решили, да?! Пусть кто хочет дальше прорывается! А с меня довольно! Прочь отсюда, рву контракт к чертям! Не хватало мне только от своей же пули сдохнуть! - Не дури! - оборвал его я. - Никуда ты отсюда не денешься. Зачёт "по последнему", забыл? Вот выберем­ся-и вали на все четыре стороны. А пока отделением идем - и думать не моги. Верно я говорю, ребята? Остальные после мгновенного колебания поддержали меня дружным ворчанием. Отнюдь не обрадовавшим Фатиха. Другой на его месте бы поутих. Но парень оказался слишком горячим. И не нашёл ничего лучшего, как на­править мне в пузо ствол. Глаза у него стали совершенно бешеные, лицо побелело. Джонамани и Сурендра разом повисли у него на пле­чах, а Кеос пнул ногою винтовку. Пуля ушла в небо. Фатих растянулся на земле и вдруг бурно зарыдал. - Хорош, вставай давай, - как ни в чём не бывало сказал я. - Нам нельзя время терять. И так тут лишних пять минут проторчали. Индусы кое-как подняли Фатиха. Тот, словно ребё­нок, размазывал по грязным щекам злые слезы. Винтовку у него от греха подальше я забрал. Побежали. Наша "дистанция" сделала очередной поворот, и началась работа. Лабиринт противотанковых "ежей", колючая проволока, разлитая по земле горящая нефть. Отделение примерилось было рассыпаться, явно намереваясь продираться в одиночку. Пришлось снова заорать "стойте!". Опутанные колючкой "ежи" стояли слишком близко друг к другу, чтобы пробираться между ними. На это ушло бы слишком много времени. Гораздо проще было перебросить что-то через и, помогая друг другу, одолеть преграду поверху. Разумеется, никаких досок тут не имелось. В ход пошли какие-то куски фанеры, отыскавшиеся на краю дистанции. Парами, держась за руки, отделение стало проходить лабиринт. Мне пришлось идти вместе с Фатихом. Парень успел успокоиться, но смотрел на меня по-прежнему злобно. - Не дури, - сказал я ему. - Пройдём полосу - ми­лости прошу. Хочешь, будем драться. Но потом, потом, ладно?! На меня ты злобься сколько угодно, только ребят не подставляй. Они-то тут совершенно ни при чём, верно? Турок угрюмо кивнул. Так и пошло дальше. После лабиринта нам попался скелет полуразрушенного дома, где бушевал огонь. Горе­ла здесь уже не нефть, а самый настоящий напалм. И вновь - ключ к успеху крылся в том, чтобы прохо­дить препятствие не поодиночке, а всем вместе, коман­дой. Забросить наверх самого лёгкого, и чтобы он потом помог взбираться остальным. Невелика хитрость, а если в отделении каждый сам за себя, то норматива вовек не вы­полнишь. ...Пулемёт подстерегал нас, когда оставалось пройти по узкой перекорёженной железной балке. Под ней, на расстоянии четырёх метров, весело и жарко плясало чер­но-рыжее пламя. - Напалм пополам с автопокрышками, - меланхо­лично заметил Сурендра. Он вообще отличался хладно­кровием. - Не слишком приятно падать будет. Грохот очереди. Летят острые бетонные осколки. От­деление скорчилось за полуразрушенной стеной высотой не более полуметра - всё, что прикрывало нас от по-на­стоящему губительного огня. Я заметил, что первую оче­редь здесь всё-таки давали поверх голов и только потом начинали бить на поражение. "Кто не спрятался, я не виноват". Пулемётное гнездо было расположено почти идеаль­но - за грудами битого кирпича и скрученных неведомой силой в штопоры двутавр. Единственная дорога к выходу из лабиринта - аккурат посреди сектора обстрела, и чтобы отправить всё наше отделение на вечную перепод­готовку, потребуется всего лишь одна хорошо очередь. Мумба выпалил из гранатомёта - без всякого видимого результата. Если, конечно, не считать того, что пулемёт словно оглашенный поливал нас свинцом добрые пять минут. Дымовые гранаты тут бы не помогли - по балке про­ползти можно, да что толку, если она вся в отметинах от пуль и всё новые и новые то и дело высекают искры на её стальных боках? Нет и обходной дороги - снизу огонь, сверху небо, по бокам пустота. И лишь узкая полоса железной балки - вперёд, к свободе. Мир за пределами "дистанции" казал­ся нам сейчас чуть ли не райским садом. И тут меня осенило. Десять слабых ударов не равны одному сильному. Не бог весть какая мудрость, но иногда решения следует искать среди самого простого и само­очевидного. - Ребята, надо всем вместе, - сказал я. - Во-он под тот угол. Если все как следует попадём... Возражать никто не стал. Мы потратили добрых шесть минут, чтобы установить всё как следует, выверяя линии прицеливания по лазер­ному лучу нашлемного прицела, благо хорошо видимому. Да ещё и пряча поминутно голову, потому что недостатка в патронах пулемёт явно не испытывал. - По счёту "три", - скомандовал я. - Все вместе. Раз... два... три! Все подствольники глухо ахнули разом. Десять гранат ударило в основание кирпичной стены, очень удачно на­висавшей как раз над пулемётным гнездом. Взрыв раздал­ся в выемке, и стена, разваливаясь в падении, рухнула, похоронив под обломками камня и пулемёт, и груду скрывавшего его искорёженного металла. Отделение дружно завопило "хох-хох-хох-хайль!". Громче всех орал негр Мумба. Перебраться после этого по балке было парой пустя­ков. Я боялся, что у господина старшего вахмистра хватит ума заминировать её - для пущего веселья. ...Потом были и самые обычные препятствия, кото­рые как раз быстрее было штурмовать поодиночке. Прав­да, тут уже пришлось кое-кому помогать - разумеется, тому же Раздвакряку или Фатиху; гонор у парня был, а силёнок пока не хватало. Лучше других держался здоро­венный Мумба, который, кстати, первым спросил у меня, когда Кряк стал просто валиться с ног: - Что будем делать, командир? Командир. Слово сказано. ...Солонее всего пришлось в болоте. Доселе я надеял­ся, что патроны нам даны просто так, в нагрузку. Для пу­щего реализма и "обстановки, максимально приближён­ной к боевой". Оказалось, надеялся я напрасно. Болота кишмя кишели всеми мыслимыми видами хищно-зуба­стой фауны. Как заявил простодушный Мумба, перед нами наверняка были виды с vagina dentata. Правда, вы­сказал он это в совершенно иных выражениях, на бумаге принципиально невоспроизводимых. Узкая тропинка - точнее, наполовину тропа, наполо­вину мостки из чёрных прогнивших досок, старых авто­покрышек, связанных "венком", время от времени - ог­раждённые ржавой колючей проволокой мостики над по­дозрительно тихой чёрной водой. Я взглянул на часы. Нам оставалось чуть больше трёх километров, а время истекало. Тридцать две минуты до контрольного срока. - Связаться, - скомандовал я. - Если кто-то сорвёт­ся, удержим. - Странно, что эта простейшая мысль не пришла в голову никому другому. Хотя, если учесть, что шестеро в отделении родились в громадных мегаполисах и отродясь не ходили ни в горы, ни в... Мои размышления прервал громкий всплеск, и тотчас же тишина взорвалась громом выстрелов. "Манлихер" - оружие мощное, но при этом донельзя, увы, громкое. Отделение дружно палило в зубастую пасть размером с хороший чемодан, вынырнувшую из ближайшей лужи. На мгновение мне показалось, что это всего-навсего без­обидный аниматроник, но уж больно натурально летели из него ошмётки мяса и веера кровяных брызг. Захлопнув с громким стуком пасть, тварь скрылась в чёрной глубине. Парни палили от души, вода забурлила от пуль, но, само собой, без всякого видимого эффекта. - Й-я-ат-туда н-не пойду, - щёлкая зубами, заявил Раздвакряк. - Д-делайте со мной, что х-хотите, н-не пойду, и всё т-тут.. - Кряк, не дури, - зашипел Джонамани. После на­шей с ним эскапады он сильно приободрился и, похоже, возомнил, что сумеет пройти полосу, как говорится, "на голове и на глазах". - Всех подставишь! - гаркнул Кеос. - Не на плечах же тебя тащить! - закипел и обычно невозмутимый Микки. - На плечах нам его тащить всё равно придётся, - сказал я. - Так какая разница, с какого места? Километ­ром раньше, километром позже... Тут я, конечно же, кривил душой. Чем дольше Кряк продержится на своих двоих, тем больше у отделения шансов уложиться в норматив. Но выхода, похоже, у меня не оставалось. Раздвакряк, что называется, поплыл. Слова на него бы сейчас не подействовали. Ударил я, как говорится, "аккуратно, но сильно". По той указанной господином старшим вахмистром точке, которая надёжно отключает человека на добрый час, а то и больше. Кряк всхрапнул и обмяк. - Так будет лучше, - сказал я обмершему отделе­нию. - Без гнева и страсти. Пусть полежит. Я его потащу. - Нет, командир, - рявкнул Мумба. - Мы носилки срубим. - Точно! - поддержал негра Кеос. И, подавая при­мер, размахнулся топориком. ...Не прошло и минуты, как отделение двинулось дальше. У нас оставалось порядка тысячи семисот трид­цати секунд. Неприятности начались, едва мы одолели первый по­ворот "тропы". Едва выступая над тёмной гладью, среди пышных зарослей тянулась цепочка здоровенных трак­торных шин. Первая двойка - Кеос и Микки - едва ус­пела пробежать метров десять, как вода вокруг неё вски­пела от десятков полезших на тропу гибких змеиных тел, примерно в руку длиной и в руку же толщиной. Самые шустрые успели вцепиться в ботинки и штанины ребят. - А-а-а! - завопил Кеос, отчаянно паля себе под ноги. Отделение поддержало его ураганным огнём, отсекая тварей от тропы. Чёрная жижа мгновенно заполнилась беспомощно всплывшими кверху брюхом телами; другие трупы быстро тонули, разорванные тяжёлыми пулями по­чти пополам. Подскакивая и вопя, Микки с Кеосом выскочили на крошечный островок. Змеюки, понеся тяжкие потери, похоже, поняли, что надо ретироваться. Несколько самых жадных устремились было к нам, но тотчас же обратились в кровавое месиво. "Манлихеры" не подвели. Прикрывая друг друга огнём, отделение группками двинулось в глубь болота. За змеями последовали какие-то шерстистые аллигаторы, потом живые хищные лианы, потом... В сущности, ничего интересного в этом не было. Мы сбились в тесный круг, ощетиниваясь стволами, и палили во всё, что двигалось. Правда, очень скоро нам пришлось экономить патроны. За болотами начался асфальт. И танки. Старые спи­санные "гросстракторы". И странные корявые машины, кое-как слепленные из грубо сваренных вместе броневых листов, в которых я после некоторого напряжения памя­ти опознал самоделки утрехтских и уппсальских повстан­цев. Надо же, целы... Нам ничего не оставалось делать, как занять круговую оборону в очень кстати подвернувшихся развалинах ка­кого-то домишки. "Гросстракторы" открыли огонь издали, и стреляли они отнюдь не болванками, как можно было бы ожидать, а самыми настоящими боевыми стопятимиллиметровыми дурами. Отделение взвыло. Такой подлости от господина вах­мистра не ожидал даже я. Семь танков - три "гросса" и четыре повстанческих "Гросстракторы" медлительны и неповоротливы, однако при нужде проедут сквозь при­крывающие нас стены, даже не развернув башни. Броне­бойные штуки. Недаром их так долго сохраняли на вооружении... Микки выпалил из подствольника - попал "гроссу" в лоб, но, само собой, танк полз себе дальше как ни в чём не бывало. Семь. Многовато. У меня в животе стало как-то совсем гнусно. Фатих тихонько скулил, почти неслышно в рёве наползающих железных черепах. Наши гранатомёты слишком слабы, чтобы повредить танки. А единственное уязвимое место - гусеницы - на­дёжно укрыты бронированными фальшбортами. ...Снаряд взорвался совсем рядом с нашим укрывищем. Заложило уши, я на время попросту оглох. Семь танков ползло на нас со всех сторон, и я почему-то не со­мневался, что они раскатают нас в тонкий блин без вся­ких угрызений совести. Как там говорится? Несчастный случай в обстановке повышенного личного риска... - Командир! Что делать-то, командир? - завопил Мумба. А что тут сделаешь. Нет у нас ни серьёзных противо­танковых гранатомётов, ни мин, ни даже боевого газа. Газа?.. Газа! - Все, у кого ещё остались дымовые гранаты, сюда! - гаркнул я. Гранат насчиталось восемь. Лёжа мордами вниз среди груд битого опалённого кирпича, мы считали секунды и вслушивались в вязкий рёв перегретых моторов. И когда танки подошли почти вплотную, я скомандовал: - Разом! Между двумя "гроссами" вспухло облако дыма. В ко­торое мы все и ринулись, уповая на то, что пулемётчики всё-таки не среагируют достаточно быстро. И верно. Не среагировали. Когда я вырвался из обла­ка, передо мной маячила здоровенная корма одного из "гросстракторов". Он всё ещё тупо пёр вперёд. Эх, жаль, нет склянки с зажигательной смесью, незаб­венным "коктейлем Молотова", закинуть вражине на мо­торные решётки. Если бы танки сопровождала пехота - мы были б уже трупами. А так ничего, прорвались... Мы опрометью бросились наутёк - к следующему зданию. И уже окружить себя не давали... ...Последний километр дистанции не содержал ника­ких сюрпризов. Но нам надо было пробежать его очень, очень быстро, потому что до двух часов контрольного норматива оставалось всего шесть минут. Вроде как и не­мало - но не после такого марш-броска, не после такой, с позволения сказать, "тренировки"... Тяжело дыша, пропотевшие, покрытые грязью и ко­потью, мы перевалились через финишную черту. Нас встречали лейтенант, господин штабс-вахмистр - и три команды медиков. Красные кресты сразу же решительно двинулись к ва­лявшемуся на носилках Раздвакряку. Я бросил последний взгляд на часы. Мы пришли во­время. За сорок пять секунд до норматива. И, похоже, пришли первыми. Кроме нас, других рекрутов и близко видно не было. - Поздравляю, отделение, - холодно сказал лейте­нант. - Поздравляю, господа рекруты. Хотя ваше время далеко до рекорда нашей учебной роты, вы пришли пер­выми. И уложились в норматив. Поздравляю. Я бросил выразительный взгляд на остальных и дваж­ды кивнул головой. На третий кивок отделение в полную силу десяти глоток заорало уставное "Рады стараться!". Раздвакряк открыл мутные глаза. - Всё хорошо, Кряк, - нагнулся над ним Кеос. - Мы пришли первыми. И уложились во время. - А... что... меня тогда стукнуло? - слабым голосом спросил Кряк. - Я неудачно прыгнул, - сказал я. - Извини, Кряк. Так неловко получилось... - Р-разговорчики! - прикрикнул господин штабс-вахмистр. - Отделение получит свой отпуск. А ты, рек­рут, - палец герра Клауса-Марии Пферц... указал на меня, - ты, рекрут... - Он уже не рекрут, вахмистр, - прежним холодным голосом сказал лейтенант. - Он производится в ефрейто­ры. И будет командовать этим отделением - посмотрим, как ты себя покажешь, Фатеев. Так я стал командиром. Расстался с серебряной по­доской обер-десантника. Взамен неё получил на рукав камуфляжной куртки, аккурат под скалящимся черепом, треугольную нашивку ефрейтора. Ребята принялись хлопать меня по плечу, поздрав­лять, все и даже Фатих Лёд оказался сломан. "Командир­ский подлиза" привёл их к финишу первыми и, что более существенно, целыми. - Весьма хорошо, ефрейтор, - подошёл ко мне и лейтенант. Протянул руку. - Весьма хорошо. Я пожал его ладонь - крепкую, бугристую, ладонь от­нюдь не барина-белоручки. Пожал руку врага. Имперца, одного из тех, кто отнял независимость у моей родины. Я пожал ему руку. Муштра продолжалась. Настал черёд освоения де­сантной техники Насучили стрелять из всего, что имеет ствол, или направляющие, или хотя бы их подобие, и во­дить всё, что имеет колёса, гусеницы или хотя бы нечто, могущее быть к ним приравненное. Герр Клаус-Мария зверствовал в меру положенного господину старшему мастеру-наставнику, так что свои сакраментальные драе-ния отхожих мест зубными щётками мы получили. Прошло уже четыре месяца, как я носил чёрную форму "Мёртвой головы". Притерпелся и привык. Рекрут­ские ряды поредели - двое полегли на памятной всем "дистанции", один попался на воровстве у офицера и за­гремел на Сваарг, каторжную планету, ещё двоих отчис­лили "за полной неспособностью". Перевели во вспомо­гательные тыловые строительные части. Муштры там, по слухам, такой не было, зато вкалывать заставляли с утра до вечера, и притом за очень маленькие деньги. Я командовал отделением. В принципе, на это место не могли назначить никого в ранге ниже фельдфебеля, но у нас рота была учебной, и это многое объясняло В "бое­вых", кадровых ротах практически все солдаты были по крайней мере ефрейторами. Настала пора ночных тревог с боевыми стрельбами. Пора "обкатывания" танками. И бесконечных упражне­ний в лабиринтах полуразрушенных бетонных коробок, имитировавших городские здания Напалма при этом, как говорится, не жалели. Нашими противниками высту­пали аниматроники, вооружённые, правда, до зубов. Они палили, однако, из оружия куда более слабого, чем наше, не имели ни разрывных пуль, ни пуль со смещённым центром тяжести, и тем не менее раненых хватало, не­смотря на добротные кевлавровые бронежилеты, точнее, не жилеты даже, а самые настоящие комбинезоны; при этом один рекрут из другого взвода и вовсе погиб, полу­чив прямое попадание в лицо. Конечно, для настоящего боя в городе, когда против­ник отчаянно дерётся за каждый дом и палит наступаю­щим в спину из-за каждого угла и из каждого канализа­ционного люка, такие потери были бы полной чепухой. Их просто не могло бы быть. Половина роты полегла бы в первый же день. Мы ещё слишком мало умели. Нельзя сказать, что наше отделение всегда и везде держало первенство, но, во всяком случае, первые места мы получали чаще других во взводе. Жизнь становилась рутиной. Мы привыкали к свисту настоящих пуль над головой. Человек способен привы­кнуть ко всему. Даже к службе врагам своей собственной родины. * * * - Рекрут Раздвакряк! - Я, господин штабc-вахмистр! - А скажи-ка нам, рекрут Раздвакряк, в чём состоит нравственное преимущество подданных Империи перед жителями так называемых независимых миров? - Э-э-э... нравственное... э-э-э... преимущество под­данных Империи перед жителями так называемых неза­висимых миров... - Я помню, в каких выражениях я задал вопрос, рек­рут Раздвакряк. Отвечай по существу. Или, если не мо­жешь, селезень тупоумный, скажи об этом прямо, получи два наряда и не отнимай моего времени. Итак?.. - Ы-ы-ы... Нравственное преимущество в том, что жи­тели Империи... э-э-э.. едины. Они... э-э-э... имеют до­ступ... имеют... э-э-э... ко всем богатствам, созданным чело­веческой цивилизацией... ощущают... себя единым целым... - Следовательно, нравственное преимущество под­данных Империи заключается только в единстве? - Никак нет, э-э-э... господин штабс-вахмистр... но также... э-э-э... в... высоком духе... - Сядь, Раздвакряк. Селезень ты, селезень и есть. Ефрейтор Фатеев! Твоя очередь отдуваться. Раз подчи­нённые ни уха ни рыла. - Слушаюсь. Разрешите отвечать, господин штабс-вахмистр? - Отвечай, ефрейтор. И мой тебе совет - отвечай не как рекрут Раздвакряк. - Слушаюсь. Нравственное преимущество граждан Империи заключается, во-первых, в единстве человечес­кой расы, во-вторых, в наличии нравственного стержня, каковым выступает верность правящему Императорскому Дому, в-третьих, в едином культурном, экономическом и идеологическом пространстве, в-четвёртых, в чувстве безопасности, и, наконец, в-пятых, в чувстве гордости за могучую державу, внушающую страх даже Чужим. - Весьма хорошо, ефрейтор. Весьма хорошо. Учил. Сразу видно. Однако почему ж с подчинённых не спра­шиваешь? На первый раз прощаю - но если Раздвакряк и дальше плавать будет, сам у меня нужники драить бу­дешь. Всё ясно, ефрейтор? - Так точно, господин... - Отставить. Не будем терять времени. Рекрут Мумба! В чём заключается преимущество имперской формы правления по сравнению с так называемой демократией, трактуемой, согласно последним методичкам Главного Политуправления, как охлократия? Заодно можешь сооб­щить мне определение охлократии. - Господа рекруты, - сказал лейтенант. Он всегда обращался к нам только так - господа рекруты, никаких экзотических представителей африканской фауны, из­любленных фигур речи господина старшего мастера-на­ставника Клауса-Марии Пферцегентакля. - Сегодня я должен объяснять вам основные задачи Имперских во­оружённых сил. Впрочем, полагаю, что если вы добро­вольно вступили в их ряды, то должны сами представлять себе эти задачи. Я же сегодня поговорю совсем о другом. Но сперва посмотрите вот этот ролик. Он щёлкнул переключателем, закрывая жалюзи на окнах класса. Осветился большой экран. - Смотрите внимательно, господа рекруты, - прого­ворил лейтенант, отступая к стене. - Потом мы обсудим увиденное. На экране появилось изображение. Какая-то явно чу­жая планета. Правда, земного типа. Перед нами расстила­лись сплошные болота. Чёрная вода, почти сплошь покры­тая зелёным ковром кувшинок с крупными мясистыми венчиками всех цветов радуги, включая иссиня-чёрный. Встречались и довольно крупные плавающие островки, образованные, наверное, сплетениями корней, где под­нимались короткие и толстые стволы уродливых пальм. Порхали какие-то крылатые ящерицы, из воды то и дело высовывались зубастые пасти хищников, преследующих добычу. По островкам метались мелкие зверьки, чем-то напоминавшие земных утконосов. Ничего интересного. Хотя, конечно, нет, интересно. Кислородная тёплая планета - нам бы лишняя колония не помешала Особенно тем, кто вынужден замерзать сре­ди льдов. - Смотрите внимательно, - напомнил лейтенант, хотя никто итак не отрывал глаз от экрана. Небо тут тоже было зеленоватым, словно рассветная полоса. На фоне зелёного неба над дальними вершинами то­го, что я бы назвал "лесом", стали возникать тёмные точ­ки. Много. Они разлетались в разные стороны, пока не осталось двенадцать штук, которые понеслись прямо на объектив. Это оказались странного вида летательные ап­параты, размером примерно с наш Schuetzenpanzerwagen. Под днищами полыхали пакеты дюз, в стороны растопы­рились короткие крылья. Один из таких "транспортов" завис прямо над чёрной водой, и из него по выдвинувше­муся пандусу горохом посыпались вниз какие-то сущест­ва, больше всего напоминавшие сухопутных спрутов. Каж­дое из созданий заковано было в подобие металлически поблёскивающего корсета. Оказавшись в воде, спрутики очень резво поплыли, раздвигая зелёный покров. Хищных тварей они, похоже, совершенно не опасались. Камера развернулась следом за спрутовым десантом. Теперь стал виден крупный остров, где возвышались уже настоящие деревья, не примученная топями мелочь. Там, среди тёмных зарослей, что-то вдруг блеснуло, раздался гулкий треск. Прямо посреди болота, среди плы­вущего десанта взметнулся вверх столб воды, пены и пе­ремолотых в мелкую кашу листьев. Вместе в водой вверх швырнуло йодного спрута. Щупальца, словно верёвки, бессильно колотили воздух. Остальной десант мигом ответил. Головы спрутов ушли под воду, над поверхностью поднялись щупальца, сжимавшие нечто вроде небольших Faustpatrone. Миг - и утолщения сорвались с "направляющих", то, что можно было б назвать "ракетами", полетело вперёд, правда, не оставляя за собой никакого следа. Миг спустя там, где только что высились деревья, за­бушевал огонь. Он взметнулся до самых небес. Правда, это длилось только миг - пламя угасло само собой. Даже ветки не загорелись. Но теперь оттуда не прогремело ни единого выстрела. Спруты деловито скрылись в зарослях. Запись остановилась и возобновилась, когда десант Чу­жих двинулся обратно, гоня пленных - каких-то покры­тых шерстью существ, отдалённо напоминавших горилл. Насколько я смог понять, потерь осьминоги не понесли. Погибший от первого и последнего выстрела обороняв­шихся десантник оказался единственным. - Вот так воюют наши дальние соседи, - сказал лейтенант. - Мы называем их октопусами, акустическое самоназвание дбигу. Дбигу... о них я только слышал. Другие рекруты, похо­же, тоже. - Один залп из лёгкого индивидуального оружия. Почти никаких разрушений. И никакого сопротивления. Вот с каким врагом нам предстоит столкнуться, господа рекруты. Дбигу - только пример. Крылатые, земновод­ные, иные... у вас будет спецкурс. Они обогнали нас на века. У человеческой расы есть только одна надежда - , что мы, десант, и другие, мужчины и женщины, носящие / Feldgrau, окажемся не по зубам этому чудо-оружию. Не броня, не сталь и не огонь - мы, одетые в камуфляж, но­сящие на рукавах эмблемы славных дивизий, сможем противостоять Чужим, вне зависимости от того, что они пустят в ход. Народ Империи верит в нас, и мы не имеем права обмануть его доверие. ...Мне особенно понравился пассаж об "эмблемах славных дивизий"... Мы любим приписывать Чужим неимоверное, неве­роятное могущество. Чудесное оружие, непредставимая техника, материалы, всё такое прочее. Но это не так. Со­всем не так. Космос состоит из одних и тех же элементов: что наша галактика, что Туманность Андромеды. И нарушить существующие законы Бытия не можем ни мы, ни Чужие. В этом, собственно говоря, и состоит наша надежда. Что мы знаем о Чужих? Что их много, есть те, кто на­много обогнал нас, а есть те, кто отстаёт на тысячелетия, по сю пору пребывая в счастливом неведении каменного века. Однако те, кто обогнал нас, на наше счастье, заняты какими-то своими малопонятными делами, не обращая на нас особого внимания. Есть несколько цивилизаций, чей уровень космической техники примерно равен наше­му, но зато они существенно обгоняют нас во всём ос­тальном. Их развитие шло планомерно, в отличие от на­шего судорожного рывка, выведшего нас в Пространство задолго до того, как Человек Разумный оказался спосо­бен воспринимать совершенно новую картину мира. Мы слишком поторопились. Подпространство откры­ли, когда остальные отрасли знания и близко не подошли к "галактическому порогу". Опять же в отличие от Чужих, развивавшихся, как сейчас принято говорить, "гармонич­но". Да, в том-то и дело - мы вышли в глубокий космос, но это случилось слишком рано. Термояд - вот всё, что у нас было и есть. Никаких лазеров-бластеров, боевых ро­ботов и прочей мишуры. Громадные корабли, умеющие раздирать пространство, тратя колоссальные количества энергии, - не больше. Остальное - генетика, медицина, соционика - уже мелочи. Микросхемы - слишком боль­шие, компьютеры - слишком медленные, искусствен­ный интеллект так и остался выдумкой футурологов, и даже в эпоху "покорения Галактики" наше оружие было в принципе таким же, как и при Иване Грозном, "за жесто­кость прозванном Васильевичем". Старый добрый порох, старые добрые пули Снаряды, ракеты, самонаводящиеся и нет, танки, вертолёты. И, само собой, солдаты. * * * Выдержка из учебника политической истории; В настоящее время Земная Империя представляет собой унитарное государственное образование. К сегодняшнему моменту в исключительном владении Импе­рии находятся следующие звёздные системы (вставка со звёздной картой): Сириус (А и В), Ригил Кентаурус, Процион, Бега, Капелла, Арктур, Регулюс, Поллукс, Сигма Драконис (...), образуя как бы неправильную сферу диа­метром примерно в сто световых лет... * * * В то воскресенье я снова пошёл в город. Правда, лишь после того, как закончилась тренировка со штабс-вахмистром. Клаус-Мария Пферц... похоже, начал-таки отли­чать меня среди остальных рекрутов. Во всяком случае, язвительные его шуточки почти прекратились - он дело­вито объяснял мне приём, показывал несколько раз, а затем заставлял повторять до тех пор, пока мне не удава­лось его удовлетворить. То есть грамотно поставить блок от его удара или пробить его защиту. Ничего не скажешь, учил он на совесть. Получив увольнительный билет, я медленно брёл по "Невскому", как прозвал для себя главную улочку воен­ного городка, окружавшего базу. Ничего особенного тут, само собой, не было. Стандартные сборные двух - и трёх­этажные домики, с не слишком умелыми попытками раз­работчиков придать фасадам хоть какую-то индивидуаль­ность. Первые этажи все светились яркими огнями все-позможных кабачков и баров - именуемых в народе "последним рубежом". По улицам чинно, неторопливо шествовали господа офицеры с супругами - наверно, со­бирались в клуб. База и городок были явно велики для одной-единст-пенной учебной роты из пяти взводов. Кроме нас, тут сто­яли также штаб, рота тяжёлого оружия, связисты, сапёры, медики и так далее - всего около четырёхсот солдат, иключая рекрутов, да три десятка офицеров. Другое дело, что сюда, на базу, часто возвращали остальные части ба­тальона, вроде как на отдых. Сейчас у нас как раз стояла вcя третья рота - настоящая рота, боевая. Собравшаяся вместе для каких-то упражнений и сдачи неизвестных до сих пор мне нормативов. Девочки-феечки на улице не показывались. Их де­ло - сидеть в барах, не оскорбляя своим видом взоров почтенных офицерш, примерных жен и ответственных матерей. У меня сейчас, собственно говоря, было только одно дело - найти себе "партнёршу", у которой можно спо­койно посидеть остаток вечера. В сумке у меня лежала "Прохоровка" Гюнтера Гланца - с официальным штам­пом батальонной библиотеки, одобренная и разрешённая к чтению. Господам рекрутам полезно узнать о героичес­ких битвах предшественников Третьей десантной в то не такое уж и давнее время, когда она ещё называлась "Тре­тьей танковой дивизией СС "Мёртвая голова" и если и не смогла одержать под русской деревней Прохоровкой пол­ной и блестящей победы, то лишь по причине начавшей­ся высадки англо-американских союзников в Сицилии... ...Гилви мне искать пришлось недолго. Девчонка си­дела в том же самом баре, где я встретил её прошлый раз. У наших рекрутов большим успехом пользовались отче­го-то дамочки попышнее, и потому число шлюх "прият­ной полноты" всякий раз оказывалось непропорциональ­но большим Гилви явно скучала. Сидела на высоком табурете, за­кинув ногу на ногу - так, чтобы продемонстрировать торчавшие из-под короткой юбки подвязки, - и покачи­вала чёрной лакированной туфелькой на невозможно высоком каблуке. Перед ней стоял запотевший бокал со шнапсом, но не похоже, чтобы она к нему притрагива­лась. - Гилви, привет. Она повернулась, заулыбалась, откидывая со лба и глаз длинную белёсую чёлку. - О, Рус, здравствуй. Ба! Что я вижу? На повышение пошёл? Ефрейтора заимел? Поздравляю, поздравляю, мо­лодец! Ну, такое дело надо отметить. А вот что-то тут се­годня так тихо, не знаешь? Я оглядел бар - и в самом деле полупустой. Прошлый раз тут, как говорится, яблоку некуда было упасть. - Болтают, будто первый, второй и пятый взводы на ночные занятия бросили, - сказал я, усаживаясь ря­дом. - Что-то срочное. - А вы как же? - А мы, пятый взвод, - пока ничего, бог миловал. Выпьешь чего-нибудь? - Выпить? Выпить - это мы всегда пожалуйста, - Гилви обвела стойку рассеянным взглядом. Бармен возле пирамиды пузатых и стройных бутылок разом подобрал­ся, ни дать ни взять - тигр, к прыжку готовый. Tiger, tiger, burning bright, In the forests of the night, What immortal hand or eye Wrought that dreadful simmetry? (Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, Создал страшного тебя? Пер. К. Бальмонта) - Что-что? - удивилась Гилви. - Стихи такие, - объяснил я. - А по-каковски это? Близко вроде - а непонятно... - По-английски. - А-а-а... ты и английский знаешь? - Угу. Что ж тут странного? Столько книг хороших на Нём написано... - Кни-иг? А что, на общем их нет, что ли? - Не все. Блейка, например, нету. - Э, э, Рус, - испугалась Гилви. - Только не говори мне, что... - Ты что, он не запрещён, - поспешил я успокоить девчонку. - За кого ты меня принимаешь?.. - А кто вас, русских, знает, вы все как один чумо­вые, - пробурчала она. - Ну, ладно. Молодец ты, что английский знаешь. А я вот не сподобилась... - она вздохнула. Вообще, я знал, у "подружек" не было принято ныть и жаловаться на судьбу. Да и не так плохо они жили. - Ну ничего, ещё нагоню, - с нарочитой бодростью проговорила она. - Ты думаешь, чего я тут сижу? На университет коплю. Да и льготы нам, подругам, положе­ны. Слушай, чего мы тут сидим, Фреду выручку делаем? Ко мне-то пойдём, нет?.. Я аккуратно положил на стойку две монеты в одну марку каждая и поднялся. Бармен Фред проводил меня кривым взглядом. Как бы не обозлился на Гилви, что мало раскручивала солдатика... ..."Подружка" по имени Гилви жила в двух шагах от бара, в маленькой двухкомнатной квартирке - чистень­кой, аккуратненькои, где даже пыль, похоже, летала толь­ко повзводно и в установленных для полёта местах. По­всюду красовались вязаные разноцветные коврики и половики - похоже, Гилви занималась этим делом всё свободное время. - Чай будешь? - крикнула она мне, скрываясь в кухне. - Да, пожалуйста! - откликнулся я, доставая кни­гу. - И давай мне эту бумажку, которая для бухгалте­рии... Гилви вынырнула из кухни, как-то странно взглянула на меня. - Ты опять ко мне, как в читальню, пришёл, что ли? Я кивнул - Гмс... - она как-то неопределённо пожала плеча­ми, вновь отправляясь к плите. - Ну, дело твоё... - Сейчас как раз "Властителей душ" показывать ста­нут, - сказал я, заглянув в валявшуюся на подзеркальни­ке программку кабеля Гилви что-то промычала. Почти сразу же засвистел чайник, и я вошёл на кухоньку, предвкушая горячую круж­ку в руке и интересную книгу на коленях - пусть даже с ней всё время хотелось спорить и возражать её каждому слову. - Спасибо, - я принял чашку из Гилвиных рук. Ря­дом с блюдцем появился серо-голубой "Листок учёта интимных услуг", имя: Гилви Паттерс, персональный обще­гражданский номер... номер ВУС... личный номер ИВ С... Я быстро проставил, где надо, против названий "ус­луг" птички с галочками и крестиками, широко расписал­ся, аккуратно вывел в квадратиках слева внизу свой соб­ственный военный номер. Всё в порядке. Гилви получит по высшей ставке. - Спасибо, - теперь поблагодарила она. Правда, с каким-то странным выражением в глазах, но я этому зна­чения не придал. Меня это не касалось. Мне хотелось просто посидеть в тишине - или даже под бормочущий телевизор - и почитать, неспешно попивая горячий чай. И - ух ты! - даже с вареньем. Из широкогорлой древней стеклянной банки, сейчас таких уже не делают. - Сама варила? - не удержался я от вопроса. - Угу. Попробуй. Бабушка научила. Говорят, у меня неплохо получается. Я попробовал. - Бабушка не зря старалась, - сказал я. - Здорово, Гилви. Не, на самом деле здорово! Малина классная... - Спасибо, - Гилви неожиданно зарделась. - Ну... так я пойду, да? - Ага, конечно. Телик включи, мне он мешать не будет. - Ая? - Что "ты"? - Я тебе мешать не буду? - С какой стати? - удивился я. - Нет, конечно. Она выразительно подняла брови, но ничего не сказа­ла. Повернулась, ушла в комнату. Я отхлебнул чаю и рас­крыл книгу. * * * ...К концу дня 11 июля 1943 года 5-я гвардейская танко­вая армия сосредоточилась в районе контрудара. Коман­дующий Воронежским фронтом маршал Ватутин усилил армию генерала Ротмистрова 2-м гвардейским танковым Корпусом, 2-м танковым корпусом, 1529-м самоходно-артиллерийским полком, 522-м и 148-м гаубичными артилле­рийскими полками, 148-м и 93-м пушечными артиллерийскими полками, а также 16-м и 80-м полками гвардейских миномётов. Вернувшись в штаб, вечером 11 июля генерал Ротмистров передал своим частям приказ Ватутина, гла­сивший: "На рассвете 12 июля во взаимодействии с войска­ми 1-й танковой и 5-й гвардейской армий нанести реши­тельный удар с целью разгрома противника юго-западнее Прохоровки и к концу дня выйти на линию Красная Дубра­ва - Яковлева". * * * Я бы хотел оказаться там. В аду и грохоте столкнув­шихся танковых лавин. Пятая гвардейская танковая ар­мия, устремившаяся в самоубийственную атаку, - без малого две пятых машин (тридцать девять процентов, если быть точным) в её боевых порядках составляли лёг­кие Т-70, не представлявшие практически никакой угро­зы для тяжёлых "тигров", "пантер" и Т-IV - кроме как с дистанции пистолетного выстрела. * * * ... Численность танков в танковых корпусах 5-й гвар­дейской танковой армии на 11 июля: 18-й танковый корпус: "Черчилъ" - 21; Т-34 - 103, Т-бОи Т-70-63; 29-й танковый корпус: KB - 1, Т-34 - 130, Т-60 и Т-70 - 85; СУ - 76 - 9; СУ-122 - 12... * * * 233 "тридцатьчетверки" и 148 лёгких танков, беспо­лезных даже в ближнем бою... Там умирали мои предки. На скверных "тридцатьчет­верках" с ещё более скверной оптикой - против перво­классных боевых машин Рейха, поражавших русские тан­ки с двух километров - против жалких пятисот метров, с которых пушка Т-34 ещё могла осилить немецкую броню. Пятая гвардейская потеряла в том бою три четверти своих танков. Но задачу она выполнила. Рейх не прошёл в Прохоровку. И пусть тот же Гланц задним числом те­перь уверяет, что танковый корпус СС "и не собирался наступать". Пусть. Я знаю правду. Чай быстро кончился в кружке. Как хорошо, когда можно просто протянуть руку за чайником и... - Рус! - негромко окликнула меня Гилви. Я повернулся. И не то чтобы обомлел - не мальчик, слава богу. Но что изрядно удивился - это точно. Она стояла в дверном проёме. Как сказал бы какой-нибудь литератор - полуобнажённая. Хотя я сам предпо­читаю более простое "полуголая". Во всех обязательных к ношению "подружками" подвязочках, чулочках и прочих деталях женского нижнего туалета, названиями коих я никогда не интересовался. Далька, например, и лифчика-то отродясь не носила. Очевидно, Гилви, в свою очередь, как и dame гаупт-манн, следовала каким-нибудь методичкам Академии Военной Психологии. Наверное, всё это должно очень сильно возбуждать. Не знаю, может быть, я ненормальный - с точки зрения методичек. У меня лично всё это вызывает чувство стыда с поджиманием пальцев в ботинках. - Красивая? Нравлюсь? - осведомилась она, кокет­ливо выгибаясь. - Может, всё-таки отложишь книжку и перейдём к несколько более весёлым занятиям? - Гилви, - осторожно сказал я, не закрывая кни­гу. - Прости, пожалуйста, зачем тебе это надо? Прошлый раз всё было хорошо. И тебе, и мне. Зачем всё это... пред­ставление? Можно подумать, ты от желания умираешь. Господи, Гилви, я же знаю - у тебя тяжёлая, выматываю­щая работа. Работа, а не удовольствие. Удовольствия от очередного рекрута в твоей постели ты не получаешь. Совсем даже напротив. По-моему, радоваться надо, что мне от тебя ничего не нужно. - А ты думаешь, мне приятно, что ты на меня как на бревно смотришь? - вспыхнула она. - Что лучше всего меня б тут совсем не было? - Прости, Гилви, - я поднялся. - Не хотел тебя оби­деть. Она скорчила гримасу. - Не хотел, не хотел, я знаю... Просто обидно, что я для тебя вообще не существую. В кои веки зашёл нормальный хороший парень - и на тебе... - Откуда ты знаешь, что я нормальный? - заметил я. - Нормальный бы, наверное, тебя бы успел уже раза два, а то и три... - Куда им! - Гилви махнула рукой, засмеялась. - Слабаки. Один гонор, и ничего больше. И каждый требу­ет, чтобы ему сказали, будто бы он - самый лучший и спо­собен за ночь сто девственниц осчастливить. Ты когда-нибудь осчастливливал девственницу, Рус? - Что-то не припоминаю, - сказал я, и мы оба за­смеялись. С ней отчего-то было легко смеяться. И говорить. И даже господин штабс-вахмистр Клаус-Мария Пферц... в моём изложении получался вовсе не извергом, каким его не без основания считали почти все рекруты, а забав­ным шутником. - Клаус-Мария? Вахмистр? - Гилви вдруг наморщи­ла лоб, что-то припоминая. - Как же, как же... подружка про него рассказывала... Вошёл, такой весь из себя бра­вый, грудь в орденах, морда в шрамах. А потом... - она прыснула, - вдруг ей и говорит: "свяжи, мол, мне руки колготками, раком меня поставь, сама садись сверху и хлещи меня по голой заднице, как только можешь". Представляешь?... Я не слишком в это поверил, но тоже старательно рас­хохотался. Наверняка это тоже соответствовало какой-нибудь психологической методичке, рекруты должны смеяться втихую над начальством, чтобы кто-нибудь не разрядил в это самое начальство всю обойму. Отсмеялись. Выпили ещё чаю. - Завидую я твоей девчонке, - вдруг сказала Гил­ви. - Мне б такого пария... когда с другой - можно, чуть ли не заставляют - он ни-ни... Чего она на тебя взъелась, не скажешь? Я всё равно никому не расскажу. Да и не бываю я в ваших краях - знаю, там имперцев не любят... - Вот потому и она тоже меня... того, - не выдержал я. - Из-за того, что ты в армию пошёл? - ахнула Гилви. - Ну да. - Ну иду... вот глупая, - успела поправиться Гилви. - Империя, армия - это ж хорошо! У нас на планете армию все любят. - А откуда ты? - Третья Зета Жука. У нас, покуда Империя не при­шла, плохо было. Ой как плохо! Лорды всё под себя под­гребли, сословия, цехи, ля-ля, тополя, туда не шагни, здесь не ступи, не суй своё простонародное рыло к благород­ным, первую ночь - сеньору... - К земле не прикрепили, часом? - К тому всё шло. Лорды друг на друга набегами хо­дили, жгли да грабили всё подчистую. Мужиков и ребят­ню - в полон, баб - к плетню привязать в ряд, юбки на голову - и пожалуй, дружинушка, развлекаться. Оттрахают всех, уйдут... Ох, хлебнули ж мы горя. А потом армия пришла. Как раз "Мёртвая голова" у нас и высадилась. В три дня порядок навели. Лордов, кто сопротивляться вздумал, - на осину. Без суда и следствия. Кто в леса вздумал бежать - объявили награду, выследили с помо­щью местных, окружили и взяли. Кто с оружием попал­ся - опять же на осину. Кто сдался - каторга и пораже­ние в правах. Но в живых оставили. Я после того поня­ла - если хочешь чего-то, держись, во-первых, Империи, во-вторых - армии. Правильные люди тут. Даже если любят, чтобы им руки колготками связывали, - она хи­хикнула. - Я, когда вербовалась, сразу сказала - отправь­те, мол, туда, где "Мёртвая голова" стоит. Или её части. Так вот сюда и попала. - Так ведь тяжко ж... - Тяжко? Парню разок-другой дать? Парню, кото­рый, может, мою сестрёнку от баронского дружинника спасать будет, ежели те вновь бунт учинят? Который го­лову свою под пули подставлять будет? Видела я их, как они дрались, как в танках горели, когда колонна в засаду угодила... Не смеши меня, Рус. А на всё остальное... врачи есть. Психологи те же. Хорошие. Я нормальная буду, нормальная, и любить смогу, и кончать, извини, по-настоя­щему... И рожать тоже. И никто, главное, потом ничего не узнает. Проходила службу во вспомогательных частях. Ты не думай, у нас туг курсы разные есть. Учат, чему толь­ко захочешь. И компьютеры, и сети, и биотехнология, что угодно. И служба у нас тоже есть, так что, ежели кто эдак с ехидцей спрашивать начнёт - мол, знаем мы эти "части вспомогательные", "вагинально-давательные", - всегда ответить сможем. Да так, что второй раз спраши­вать никому не захочется. Я ушёл, зная, что приду ещё. ...Так мы стали друзьями. Я приходил к ней каждое увольнение. Вой сирен полоснул по нервам, вырвал из зыбкого предутреннего сна. Я почти что камнем рухнул вниз. Как ефрейтору и командиру отделения мне полагалась приви­легированная верхняя койка. Почему и отчего она счита­лась лучше нижней, лежало вне пределов моего понима­ния, но ломать традиции и, как говорится, писать против ветра я считал глупым. Я здесь не для того. - Тревога! - надрывался металлический голос. - Боевая тревога! Три креста! Расписание "Взлёт"! Срочный взлёт!.. Три креста и расписание "Взлёт" означали, что весь личный состав отдельного десантно-штурмового батальо­на "Танненберг" в срочном порядке грузится в транспор­ты и стартует. Со всем штатным вооружением и боевой техникой. На базах остаются только по два-три человека "дежурного персонала". Они будут считать себя несчаст­нейшими людьми во всей Вселенной - но потом вполне может оказаться, что им очень, очень крупно повезло. Моё отделение в полном составе уже рванулось к ору­жейной. Мне навстречу попался господин старший мас­тер-наставник Клаус-Мария - лицо красное, переко­шенное, глаза такие, что лучше в них и не смотреть. Во избежание нервных стрессов и срывов. - Господин штабс-вахмистр... - Восстание! - проревел он. - Восстание на Зете-пять! Чужие восстали! Зета-пять. Понятно, почему нас подняли, - мы бли­жайшая к ней населённая планета. Земной тип, кисло­родная атмосфера, богатейшие флора и фауна, мягкий климат, изобилие суши (в отличие от нас), вдоволь морей и океанов. Конфетка, а не планета. Правда, осваивать её начали недавно. Когда люди осмелели настолько, что дерз­нули обосноваться на планете по соседству с Чужими. Да, на Зете-пять имелись Чужие. Конечно, не те, что владеют звёздными державами в районе Денеба или ядра Галактики. Чужие попроще, я бы даже сказал, примитив­нее. Не так давно вышедшие из железного века и только-только начавшие формировать свои собственные племен­ные союзы. Но тут пришли мы. ч И презрительно назвали их "лемурами". Они и в самом деле походили на лемуров - покрытые мягкой шёрсткой, большеглазые, обитатели великих дев­ственных лесов, где они облюбовали средние этажи древесных крон. На земле и на деревьях они устраивали ма­ленькие делянки, рыхля их изогнутыми сучьями: железо у них пока ещё было слишком дорого и редко. Жили племенами. Огонь знали, но не любили - были вегетариан­цами и сыроедами. И, само собой, лучшими следопытами и охотниками, известными человечеству. И вот - восстали. Мирные, тихие лемуры. Они даже между собой не воевали. Конфликты улаживались ритуальным поединком, в котором, однако, не проливалось ни капли крови. Честно говоря, больших подробностей я не помнил. Лемуры числились потенциальным против­ником, как и все Чужие расы, жившие на одних планетах с людьми, но особенного внимания им никогда не уделяли. Никто не верил, что на Зете-пять возможен конфликт. Лемуры держали свои леса, которые колонистам были ни к чему - экспорт древесины в условиях космоса заведомо разорителен. На планете хватало равнин и реч­ных долин, где поселенцы возделывали поля и сады - на Зете отлично приживались самые экзотические фрукты, мечта генетика. Не слыхал я и чтобы этих самых "лемуров" люди стали выдержать в рабстве или как-то угне­тать - попробуй найди этих ловких малюток в непрохо­димых зарослях, да ещё и на вершинах деревьев! Что-то непонятное. Скорее я бы уж поверил в начав­шееся вторжение иных, куда более развитых и агрессив­ных рас, вдобавок похожих на нас в своём безудержном стремлении к экспансии, неважно какой ценой - лишь бы захватить побольше "жизненного пространства". А тут - лемуры. "Дарю, как лемур лемуру эдакую муру..." Впрочем, я не мог долго предаваться размышлениям. Под вой сирен и полыхание прожекторов мы бежали к транспортам. Они уже давно не поднимались в воздух вот так, все вместе, таща в брюхе полностью всю роту с поло­женным ей тяжёлым оружием. Имперские корабли и транспорты вообще строились с размахом. Когда была возможность, солдат следовало пе­ревозить в условиях, несколько, как говорится, при­ближённых к человеческим. Не набивая трюмы под за­вязку, как мы мелких креветок в вакуумные контейнеры. На отделение полагался вполне приличный кубрик. Разумеется, все эти удобства были на самом пробива­ющем пространство корабле, который, как и положено, стартовать с планеты не мог. Для этого крейсера Глубоко­го Космоса были слишком огромны, так что никакие двигатели не подняли бы с поверхности этакую махину. К самым первым из них, что не покидали орбит, с плане­ты поднимались "челноки", разгоняемые примитивными жидкостно-реактивными двигателями. Потом появились движки атомные. Эти оказались получше, но зато каждый из них оставлял в атмосфере радиоактивный след как по­сле небольшого ядерного взрыва в пять-семь килотонн. Тем не менее они помогли - когда строились уже на­стоящие "покорители пространства", настоящие корабли, на которых человечество достигло звёзд. И обнаружило, что землеподобные планеты с кислородной атмосферой и белковой жизнью - не такая уж исключительная редкость, хотя, конечно, попадались они куда реже, чем бесполезные газовые гиганты, подобные Юпитеру, откуда мы пока ещё не научились извлекать ничего толкового. Может, со временем и научимся... Да, мы по-прежнему ломились через пространство. Хотя уже смогли обосновать теоретически существование тех самых сакраментальных "кротовых нор Пространства", "природных гипертуннелей", соединявших друг с другом звёздные системы. Правда, влезать в эти "норы" мы до сих пор не научились. Мало-помалу справились и с грязными, битком набитыми всевозможнейшими тяжёлыми изотопами выхлопа­ми ядерных "челноков". На одном из таких, для чего-то размалёванном зелёными и коричневыми пятнами "лет­него" камуфляжа, мы сейчас и поднимались на орбиту. Туда, где наматывала бесконечную спираль вокруг Нового Крыма изящная "Мерена", элитный скоростной клиппер, гордость "Танненберга" и всей достославной диви­зии "Мёртвая голова". Небольшой, но быстрый - даже в под - и надпространстве, как выяснилось, имеет значение масса покоя. Именно здесь, на "Мероне", я впервые увидел и услы­шал Иоахима фон Валленштейна, майора, командира "Танненберга". Он обратился к нам, когда стонущие от перенапряжения реакторы разорвали-таки неподатливую ткань пространства и клиппер ушёл в затяжной прыжок. На экранах мелькали звёзды - компьютеры трансли­ровали имитацию "полёта" со сверхсветовой скоростью через обычное пространство, как если бы мы ехали на сакраментальном поезде из пункта А в пункт Б. От Нового Крыма к Зете-пять. Господин Иоахим фон Валленштейи говорил корот­кими энергичными фразами, и можно было представить, кик он расхаживает сейчас по мостику, резко рубя воздух ребром ладони. - Soldaten! Heute haben wir eine wichtige Pflicht zu veifullen. Wir mussen unsere Reichgenossen vom Feindhuten... Солдаты! Сегодня перед нами поставлена важнейшая идача. Защита добропорядочных и законопослушных граждан нашей великой Империи от наглых и кровавых посягательств Чужих. На планете Зета-пять имеет место мятеж. Лемуры осмелились пролить кровь наших собра­тьев по расе. Наш долг - спасти безоружных, вывести в безопасное место уцелевших и преподать аборигенам такой урок, чтобы онн раз и навсегда запомнили - не связывайтесь с людьми, в этой войне вас Ждут только муки и смерть. Наглый бунт должен быть подавлен в за­родыше. Никому не позволено безнаказанно проливать человеческую кровь Наша эмблема должна стать симво­лом ужаса, непреодолимого и неотвратимого. И неважно, кто стоит за спиной лемурьей смуты, - именно их руки держали оружие, от которого гибли наши старики, жен­щины и дети. Поэтому мы покараем исполнителей. И, не сомневаюсь, в свой черёд мы не только узнаем, кто вдох­новил этих несчастных дикарей, но и принесём наше воз­мездие к порогу вдохновителей. За фатерлянд! За Его Ве­личество кайзера! За всю нашу расу! Хох-хох-хох-хайль! Зиг хайль! Переборки клиппера содрогнулись от согласного рёва сотен и сотен глоток, в упоении оравших "Зиг хайль!". Я тоже кричал. Хотя было донельзя противно. "Мерона" ломилась сквозь пространство на самом пределе возможностей своих реакторов. Звёзды так и мелькали в компьютерных "окнах". Такого вот безумного бега нам оставалось почти полных сорок часов. Моё отделение валялось на койках. Кто в буквальном смысле плевал в потолок, кто пялился на красоток из раз­дела "Отдых" журнала "Императорский Десантник", кто резался в "морской бой" на деньги. Карты на борту были строжайше запрещены. И все в равной степени мандражили. Старавшийся казаться невозмутимым Микки шёпо­том молился, и притом - по-немецки. Индусы сели в свои позы лотоса и уставились друг другу в глаза. Фатих метался по кубрику, словно лисица по клетке. - Сядь, турок, не мелькай, - раздражённо бросил Мумба. Он как раз и сражался в "морской бой" с Раздва-кряком. - Без тебя то... Мумба осёкся. Недостойно императорского десантни­ка проявлять столь неподобающие настроения прямо перед боем. Я сделал вид, что не расслышал, будучи поглощён чтением. Собственно говоря, читать мне как раз сейчас не полагалось, а полагалось беседовать с личным соста­вом, поднимая его, состава, боевой дух и готовность не­медленно умереть за обожаемого монарха. - Муторно-то как, - вздохнул Кеос, отбрасывая в сторону "Десантника". Полуобнажённая красотка засты­ла, обиженно глядя с подогнувшейся страницы одним глазом. - Прям блевать хочется. Господин ефрейтор! А господин ефрейтор! Что в уставе говорится по поводу неодолимого желания рядового блевать перед боем? Во сколько марок штрафа мне это обойдётся? - В пятьдесят, - сказал я, не отрываясь от книж­ки. - Выписать тебе квитанцию? - Так я же ещё не блюю... - Тогда умолкни, Кеос. Не баба чай. - Не баба, не баба... - зло проворчал румын. - По­смотрим ещё, кто из нас бабой окажется, когда под отрав­ленные дротики полезем... - Угомонись, - сказал я, глядя на Кеоса поверх рас­крытой страницы. - Никто тебя в заросли не погонит. Пока не пройдутся артиллерией, а летуны напалмом зелёнку не прочистят. - Я слышал - макаки эти и под землёй могут... - проронил Мумба. - Из туннелей вылезают - и ну горла резать... Я поднялся. Отделение и в самом деле нуждалось в беседе. И подъёме морального духа. С такими нытиками в бой идти - только сам погибнешь и их всех положишь. А мне надо, до чёрта надо выполнить этот первый боевой приказ. И не просто выполнить, а выполнить на "отлич­но", чтобы меня заметили... - Откуда бы ни вылезли - обратно уже не залезут, - меланхолично резюмировал Хань. Этот проделывал ка­кие-то пассы руками - нет, не у-шу, что-то иное, вроде дыхательной гимнастики. Пожалуй, он был лучшим солдатом в отделении - и уже успел дослужиться до своего первого "обера" и полоски на погонах. - На что тебе, Мумба, винтовка дана? Девочек удовлетворять, если дли­ны своего не хватит? Мумба немедленно взбеленился, поскольку за отсут­ствием каких-либо иных внятных достоинств очень гор­дился как раз длиной соответствующего своего органа. Как-то раз он поставил этим даже в тупик наших снабженцев - никак не могли отыскать подходящих по раз­меру защитно-профилактических средств. Поиски эта сопровождались обильной перепиской, донельзя казён­ной, что делало всякое серьёзное её чтение невозмож­ным - у всех начинались колики от хохота. - Тихо! - гаркнул я, приподнимаясь с койки. - Мумба, успокойся. Хань, заткнись. Не хватало мне толь­ко вас, уродов, от трибунала отмазывать. Помните, что бывает за драку в боевой обстановке? - Сваарг, - мрачно бросил Назариан. - Не хотел бы я там очутиться... - А что, уже бывать приходилось? - немедленно поддел его Глинка. Назариан метнул на чеха гневный взгляд, но ничего не сказал. Поднял отброшенный Кеосом журнал и зашур­шал страницами. Я-то знал, что Назариан как раз бывал на Сваарге. Правда, не в качестве заключённого - иначе его бы про­сто не взяли в армию, - а посетителя. Приезжал на сви­дание к сестре. Девчонка умудрилась вляпаться в какой-то "студенческий заговор" и получила десять лет по ста­тье "за недонесение", поскольку щепетильная имперская Фемида не отыскала никаких доказательств её участия в подготовке покушения на местного гауляйтера, сиречь генерал-губернатора. - Тихо, ребята, - уже нормальным голосом сказал я. - Ничего не сделаешь. Взялся за гуж - не говори, что своя рубашка ближе к телу. Там сейчас на самом деле умирают. Дети, девчонки, старухи беспомощные. Или мы не мужики? Или мы не люди? - И боевые приличные к тому ж... - громким шёпо­том сказал Раздвакряк. - И боевые приличные к тому ж, - согласился я. - Так чего ж не сделать дело, которое и правильное, и мо­ральное, да за которое ещё и платят? Что нам эти лемуры? Неужели нас хитрее? Мы же не идиоты - дуром лезть в заросли, верно? За пять часов до высадки с нами начали проводить последний инструктаж. Каждый взвод собрался вокруг рельефной, на компьютере смоделированной карты - место высадки с показанной ближайшей задачей. С нами был наш лейтенант и ещё один офицер, в ко­жаной тужурке без погон, в простом чёрном берете, как у танкистов, и без всяких эмблем на рукаве. Человек из ни­откуда. Лицо - истинно арийское. Волевой подбородок с заметным до сих пор шрамом, холодные серые глаза, из-под берета видны короткие светлые волосы. Лейтенанта пришелец не перебивал, сел в сторонку и слушал себе, не особенно отсвечивая. Мне он не понравился сразу. Было в нём что-то от родной и незабвенной Geheime Staatspolizei. И смотрел он отчего-то на меня. Только на одного меня - Ставлю задачу, - спокойно и холодно сказал лей­тенант. - Взвод высаживается у деревни Кримменс-хольм. Отделения с максимально возможной быстротой занимают посёлок, ни на что не отвлекаясь. Лемуров иг­норировать до тех пор, пока они игнорируют нас. Есть данные, что они не станут связываться с десантом. Мы не судьи и не палачи. Наше дело - безопасность штатских. Гражданское население должно покинуть Кримменс-хольм и эвакуироваться. Мы обеспечиваем прикрытие. В случае атаки аборигенов занимаем круговую оборону и отстреливаемся, пока погрузка гражданских лиц не будет закончена. Разведка не предполагает массированного на­ступления лемуров на нашем участке. Действуем спокой­но и внимательно, парни, помним, что на орбите наши крейсеры и что у лемуров нет не только тяжёлого оружия, но и вообще огнестрельного. Они берут только массой. А что может быть лучше для пулемётов, чем противник, атакующий густыми цепями? Он старался нас ободрить. Вчерашние рекруты шли в свой первый настоящий рейд и донельзя трусили. Что вполне понятно и объяснимо. Но легче от этого лейте­нанту наверняка не становилось. С такими солдатами не­понятно куда глядеть - не то на противника, не то на Раздвакряка, чтобы чего не учудил. - Занятие Кримменсхольма проводим по схеме "два-бэ", - лейтенант вытянул руку. - Отделения входят в де­ревню с четырёх сторон, здесь, здесь, здесь и здесь. Про­двигаемся к кирхе. Сильные очаги сопротивления обхо­дить, мелкие подавлять своими силами. Даю дефиницию: сильным считается очаг, на подавление которого требует­ся более трёх минут. Схема "два-бэ" предусматривала наличие дружествен­но настроенного мирного населения. Нет нужды бояться, что из-за приоткрывшейся на миг ставни симпатичная веснушчатая девчушка с косичками всадит тебе в спину железный бельт из натянутого руками взрослых арбалета. - Продвижение и первичный осмотр осуществлять, ни на что постороннее не отвлекаясь, - продолжал тем временем лейтенант. - Убедившись, что в деревне нет неподавленных очагов сопротивления, приступаем ко второй фазе операции - эвакуации имперских граждан, оказавшихся в зоне мятежа. Тут уже будем тщательно ос­матривать каждый дои и каждый погреб. Особое внима­ние детям - они могли испугаться, убежать, спрятаться... Всё ясно, десант? Надеюсь, вы меня сегодня не подведё­те. Всё, инструктажи окончены. Готт мит унс! - Готт мит унс! - рявкнул взвод. * * * Высадка. Нас уже сбрасывали трижды на транспорт­ных ботах. Ничего особенного, только жуткая болтанка. Раздвакряка немедленно вырвало. Мы сидели, вглухую затянувшись ремнями. Двигатели выли так, словно грозились вот-вот лопнуть. После по­садки возле этого самого Кримменсхольма останется здо­ровенное выжженное пятно, да ещё и донельзя радиоак­тивное. Мы наглотались таблеток; о том, чтобы заблаго­временно выдать эти самые таблетки гражданским, и речи, само собой, быть не могло. ...О землю нас шандарахнуло так, что мне показа­лось - многострадальный бот немедленно развалится на мелкие кусочки. Но ничего - имперская сталь выдержа­ла, хотя все до единого сочленения жалобно заскрежетали. - Взвод! - холодно скомандовал лейтенант, рассмат­ривая собственные ногти, словно ожидая увидеть там не­что потрясающе интересное. - Встали, господа. Пошли. Как говорится, женихами! Широкие створки распахнулись, упали наружу. Хлы­нул солнечный свет - здешняя звезда относится к тому же спектральному классу, что и наше собственное "ко­ренное" светило. Небо было голубым, трава - зелёной, стволы деревьев - коричневыми. Тут, вблизи от челове­ческого поселения, растительность была нашей, земной - колонисты не слишком жаждали очутиться среди чужих, враждебных зарослей. Тополя и вязы отлично прижились на жирных чернозёмах Зеты-пять. Лемуры тоже как будто бы не слишком возражали против их присутствия... И вот на тебе такое. Уже издалека было ясно, что в посёлок пришла беда. На высоком и тонком шпиле местной кирхи развевался, рвался по ветру чёрный флаг - такой в средние века поднимали над зачумлёнными замками и городами. С окра­ин лениво тянулись в безмятежное небо три или четыре дымных столба - там что-то горело, но пламя пока ещё не охватило больших пространств. Этот момент нам сле­довало использовать. Отделение быстро и довольно споро развернулось в цепь, и даже Раздвакряк ухитрился ни за кого не заце­питься и не заехать никому стволом по носу. По диспозиции нам выпало заходить в Кримменсхольм с севера, а бот опустился на южной окраине. Так что теперь пришлось топать в обход, поскольку брони с нами вместе не сбросили - в первой волне шло макси­мальное количество солдат и минимальное - тяжёлой техники; её черед наступит позже, когда пехота займёт плацдарм. - Бегом! - гаркнул господин штабс-вахмистр. Он пошёл с нами. Хотел бы я знать зачем... Честно говоря, смысла этого кругового обхода я не понял. Если нам надо как можно скорее спасти граждан­ских, то терять время на то, пока все отделения выйдут на обозначенные позиции, - просто глупость. Деревню сле­довало просто занять, без долгих рассуждений. Так я думал в те минуты. Я ошибался. Вокруг Кримменсхольма тянулись тщательно возде­ланные поля, перемежавшиеся геометрически правиль­ными прямоугольниками цветущих садов. Здесь была в разгаре весна, или, что правильнее, сезон цветения. Поля во многих местах носили следы потрав. Многие фруктовые деревья - ободраны, ветки безжалостно обло­маны, на земле - целые покрывала сбитых нежно-розо­вых и снежно-белых лепестков. Аккуратные низкие за­борчики повалены, разнесены в щепки. Первого лемура мы нашли минут через пять. Он лежал лицом вверх - мордашку покрывала слипшаяся от крови шерсть. С левой стороны череп размозжён - громадная рана от удара чем-то тупым и тяжёлым, вроде дубины. В руках, в маленьких ловких пальчиках убитый сжимал оружие - примитивное копьецо с вырезанным из кости какого-то зверя наконечником. Да, с таким оружием много не навоюешь... Чуть спустя мы нашли второй лемурий труп. Прямо в груди торчали трёхзубые крестьянские вилы, полной за­мены которым так и не нашлось даже в "век покорения космоса". А шагах в пяти лежал и сам владелец вил - точнее, то, что от него осталось. Голова оторвана. Мягкие ткани на груди и животе выедены вплоть до скелета. То же самое на бёдрах и икрах Такое впечатление, что над телом потрудилась стая крыс, лишь по чистой случайности не успевшая довести свой труд до конца. Лица не осталось совершенно. Опознать погибшего невозможно - только разве что по нагрудному жетону-номеру. - Ефрейтор, запротоколировать, - ледяным голосом приказал Клаус-Мария. Я поднял камеру. Не останавливаясь, сделал несколь­ко снимков. Лемур с вилами. Мёртвый крестьянин. Оба вместе. Потом я нагнулся к телу. Цепочка с опознавательным жетоном исчезла. Может, просто отлетела куда-то в схватке - земля вокруг тела была вся истоптана и взрыта. - Время не терять! - прикрикнул на нас вахмистр. - С холодным грузом будем разбираться после зачистки. Мы двинулись дальше. Я оглянулся - Раздвакряк был совершенно зелёным, Фатих немногим лучше. Остальные смотрели дико и растерянно Рекруты впервые увидели такое. Я тоже. Но у меня имелись свои преимущества. - Шире шаг! - гаркнул Клаус-Мария. - Ефрейтор, не спать! Глаза разуйте, удавы узловатые! Мы не успели выполнить эту команду. Из гущи цвету­щего сада, с расстояния в десять шагов в нас колючей ту­чей устремились стрелы. Имперский десант не зря таскает на себе добрых де­сять кило бронежилета. Опускные пластиковые забрала шлемов выдерживают удар пистолетной пули в упор, а с дистанции - так даже и автоматной. Мы не имеем права бояться. Вроде как по теории. Но страшно всё равно было очень. Резкий отрывис­тый свист, глухой удар в грудь - а руки сами собой вски­дывают "манлихер", палец жмёт на спусковой крючок, свинцовый веер рубит заросли, а тело уже прижимается к земле - и стрелы бессильно летят поверху. Слева от меня кто-то истошно завопил. Опустошив магазин, я скосил глаза - ну конечно, вечный неудачник Раздвакряк получил стрелу в мякоть ноги. Остриё вошло между защитными пластинами. Чёрт, оно наверняка ещё и отравлено... Отделение залегло и ответило огнём. Дождём летели щепки, срезанные пулями ветки и листья. Господин вах­мистр Клаус-Мария лежал в цепи наравне со всеми и азартно палил. Людьми никто не командовал. Я вжал кнопку переговорника. - Первый, я четвёртый. Попал в засаду, обстрелян из луков, имею одного тёплого. - Четвёртый, не отвлекайся на ерунду. Подавите со­противление гранатами и вперёд. Слышите? Только впе­рёд! В деревне жарко... - Вас понял, первый. Мне потребовалось секунд пять, чтобы осмотреться. Стрелы летели только с одной стороны, окружить нас ещё не успели. Были ли у противника потери, мы не знали. Трупов на виду не валялось. - Гранаты! - скомандовал я. - Микки, Фатих! Под ту яблоню! Сурендра, Джонамани! На ладонь правее! Глинка, Мумба! Ещё на ладонь! Кеос и Хань... - Поняли тебя, командир! - отозвался дисциплини­рованный китаец. Я перекатился к несчастному Раздвакряку, прижал к земле, с ходу вогнал шприц анальгетика и вспорол ножом штанину. Рана выглядела паршиво. Наконечник наверняка кос­тяной и наверняка останется в теле, если дёрнуть как сле­дует. Я вскрыл медпакет, и в этот момент отделение дало дружный залп гранатами. Подлетела и, бессильно раскинув ветви, рухнула вниз подсечённая яблоня. Во все стороны брызнули щепки и комья земли. Вывалился из кустов крыжовника вспоро­тый от глотки до паха лемур, повалился, расплёскивая во­круг себя внутренности. Стрелы лететь тотчас перестали. - Отделение, осмотреться! - скомандовал я, тороп­ливо обрабатывая рану Раздвакряка универсальным про­тивоядием. - Микки, Мумба - носилки! - Долго ещё копаться будешь, ефрейтор? - зло гарк­нул мне Клаус-Мария, поднимаясь в полный рост и пре­небрежительно поворачиваясь спиной к изуродованному саду. - Встали и пошли! Раздвакряк, опять, урод, всё из-за тебя?! Ребята задвигались быстрее. Многие со страхом коси­лись на окровавленную ногу Кряка. Анальгетик уже по­действовал - Раздвакряк не выл и не стонал от боли, только с каким-то странным удивлением рассматривал торчащий из ноги деревянный оперённый стержень. - Не тащи его с собой, ефрейтор, - вахмистр накло­нился над раненым. - Не смертельно. Всё, что мог, ты уже сделал. Пусть включит пищалку и ждёт медиков. Не переться же с носилками под стрелы! Детская подначка. Знаем, как с этим управляться. - Никак невозможно, господин штабс-вахмистр! - в свою очередь по-уставному гаркнул я. - Десант своих не бросает! Даже на время. Клаус-Мария поморщился. - Думаешь, я тебя проверяю, мальчик?.. Нет, не про­веряю. Это приказ. Легкораненый десантник может сам о себе позаботиться, иначе это не десантник, а тряпка. Тряп­ки нам в "Танненберге" не нужны. Ну, долго ещё разго­воры говорить станем? Или выполним приказ? Эвон, и так сколько на тебя лишних слов потратил. Всё потому, что я не только вахмистр, но ещё и доннерветтер... Стар­ший мастер-наставник Я скосил глаза, встретил совершенно безумный взгляд Раздвакряка... и отдал вахмистру честь. - Отставить носилки! Продолжаем движение. Кряк, включи маяк. Санитары тебя подберут. Несчастный Селезень затрясся, словно в лихорадке, и громко шмыгнул носом. Обезболивающие подействовали, он сейчас почти ни­чего не чувствовал, но перспектива остаться одному явно его не вдохновляла Правда, под взыскующим взором господина старшего вахмистра вслух охать и ныть он не осмелился Оставшись вдесятером, отделение вошло в Кримменс-хольм. Добротный дом под красной черепичной крышей, стены тщательно выбелены. Здесь с каким-то маниакаль­ным упорством кто-то имитировал так называемый "ти­рольский" стиль И прямо на пороге распахнутой двери, на высоком кирпичном крыльце лежал второй встреченный нами мёрт­вый человек Лицом вниз, раскинув руки - скрюченные пальцы так и не разжались на рукояти дозволенного по­селенцам нарезного "маузера". На ступенях валялось с полдюжины стреляных латунных гильз. Трава и дорожка выпачканы кровью, но тел нет - верно, нападавшие унесли с собой и убитых, и раненых Вахмистр вновь выразительно покосился на меня. Я отдал приказ - Микки и Мумба вбежали в дом Через мёртвого они просто перешагнули У нас была задача эва­куировать живых, а не хоронить павших. - Пусто! - миг спустя крикнул Мумба, высовываясь из окна. Один дом, второй, третий Пусто. Несколько полусъе­денных человеческих трупов. Ни на одном мы не нашли опознавательных жетонов, словно лемуры задались це­лью собрать их все. И ни одного лемурьего тела, хотя кро­ви было предостаточно. Тоже вынесли? На них похоже. Никто из поселенцев не сдался без боя, все погибшие лежали с оружием в руках; ещё одна загадка - для чего лемурам потребовалось собрать все до единого имперские жетоны, а вполне мощные ружья и охотничьи винтовки, с которыми они, лемуры, спокойно бы управились, оста­лись лежать где лежали? Нормальный ефрейтор даже не стал забивать бы этим себе голову Пусть думает разведка, ей за это повышен­ные оклады платят. Но я как раз не был нормальным еф­рейтором. Жетоны имперского гражданства Голографическая фотография, микрочип, содержащий всю информацию о субъекте, могущую представлять интерес для "компетент­ных органов". Считается, что подделать это невозможно. Что не различит глаз, опознают сканеры. Так зачем лему­рам это потребовалось?.. О, разумеется, у меня тут же сама собой придумалась версия - что жетоны каким-то неведомым для меня об­разом будут изменены и шпионы Чужих пойдут гулять по нашим градам и весям.. - Командир! - завопил в переговорнике Фатих. - Дети, командир!.. Фатих, Микки и оба индуса как раз обшаривали оче­редной дом. Остальные из моего отделения прикрывали их - на всякий случай. - Родители? - Мёртвые, да упокоит их Аллах. - А где детей нашёл? - В погребе прятались. Кто-то дверь снаружи запер. А они кричать стали... - Вы что же, так топали, что аж в погребе слышно было? - рассвирепел я. Хорош десант, нечего сказать! - Не... мы покричать решили, - услыхал я голос Микки. - Виноват, господин ефрейтор, это была моя идея... - Не орать надо было, а замки снять, - рыкнул на них я. - Помните, что говорил лейтенант?.. Турок с финном пристыженно затихли. - Ладно, ребятишек сюда давайте. На взрослых жето­нов - нет? - Никак нет, господин ефрейтор, - зачастил Фатих. Верно, чувствовал себя на самом деле виноватым. - Же­тоны сняты, трупы обглоданы... - Прикрой их чем-нибудь, прежде чем дети увидят. - Слушаюсь! Нехитрая эта идея, как видно, сама в голову Фатиха не пришла. Вскоре появился Микки, держа на руках двоих ребя­тишек. Мальчишка лет восьми и девочка примерно пяти. В аккуратном платьице, полосатых гольфах и красном на­головнике - ну точь-в-точь Гретхен из известной сказки. Девочка плакала, размазывая слезы кулачками, маль­чик дёргал Микки за подшлемный ремень, повторяя как заведённый: - Где мама? Мама, господин солдат, я должен к ма­ме... Папа велел, когда уходил... Мальчугана уже научили обращаться к незнакомым "господин"... - Вот наш ефрейтор, Петер, - Микки осторожно опустил мальчишку наземь. Девочка осталась на руках у финна, прижимаясь зарёванной мордашкой к броневому наплечнику. - Господин ефрейтор, - мальчик тотчас просиял, словно я был для него самим господом Богом. - Госпо­дин ефрейтор, меня зовут Петер. Петер Штауфенманн. Мы тут жили... с мамой и папой, ну и сестричка ещё, Штеффи, но она ещё маленькая, не понимает ничего. Господин ефрейтор, мне очень-очень нужно к маме... За каким чёртом Микки подсунул мне это? Что я скажу мальчугану, этому славному мальчугану-поселен­цу, будущей опоре Империи, "представителю стержневой нации", - что его родителей нет в живых, что они валя­ются в доме, выпотрошенные и наполовину сожранные? Я сглотнул. Пожалуй, легче было бы выдержать насто­ящую лемурью атаку. - Петер, я... должен тебе кое-что сказать. Мальчик, ты молодец, ты... словом... - голос у меня сорвался на хрип. - Петер, твои мама и папа погибли. Погибли в бою. Они спасали вас. До последней крайности... Мальчик вдруг сел. Просто сел, словно ему разом от­казались служить ноги. Лицо у него сморщилось, искри­вилось, брови, словно сломавшись пополам, поползли к переносице. Он не заплакал, не закричал - я даже не могy обозначить словом то, что вырвалось у него из груди. Наверное, ближе всё-таки будет "предсмертный вопль", так кричит заяц, когда ушастого беднягу настигает соба­чья свора. Он сразу всё понял. И закричал. Хотя утверждалось, что в таком возрасте дети относительно легко переносят потери - они: ещё не совсем сознают, что это значит. Ерунда. Этот малыш всё понял сразу. Он скорчился на земле, прижав сжатые кулачки к лицу, а мы стояли вокруг, здоровенные грубые десантни­ки в броне, с серебряным черепом на фоне чёрного ге­ральдического щита, и не знали, что делать. Я взглянул на Микки и подумал, что флегматичный финн тоже пред­почёл бы сейчас оказаться под огнём, чем смотреть на терзаемого ребёнка. Господин штабс-вахмистр тоже безмолвствовал. - Отделение, - я прочистил сжатое спазмом гор­ло. - Не останавливаться! Микки и Фатих, за детей отве­чаете головой. Если с ними что случится - сам вас рас­стреляю. И пусть меня потом судят... Это уже лишнее. И так ребята не дадут с головы дети­шек и волосу упасть. Конечно, я не знал прошлого ни Микки, ни Фатиха. Оба - с громадных планет-мегаполисов, покрывших без малого всю поверхность. Оба выросли на гидропонике и синтаминах Оба рано попали туда, откуда самая дорога в доблестные Имперские Вооружённые силы, всегда гото­вые прикрыть твою задницу, - на дно. Нет, едва ли пар­ни успели стать серьёзными уголовниками или драгдиле-рами - их бы просто не пропустили отделы внутренней безопасности. Но в бандах состояли наверняка. Армия на подобное смотрит сквозь пальцы - тем более что ново­бранцы приходят в ряды, понюхав пороху и умея прилич­но стрелять.. К чему это я? Никто не гарантирует, что если станет горячо, те же Микки с Фатихом не отшвырнут ребятишек в сторону, принявшись спасать свою шкуру. Собственно говоря, именно это я и имел в виду, про­износя всяческие грозные слова про ответственность го­ловой и так далее. Но отчего-то я всё-таки уверен, что этого не случится. - Не задерживаемся, ефрейтор, не задерживаемся! - зло гаркнул Клаус-Мария, враз напомнив мне, кто здесь хозяин. - Сколько ещё домов не осмотрено? Не осмотрено было немало. Я махнул рукой ребятам, отделение затопало за мной, и тут мальчишка, скорчив­шийся было на руках Микки, вдруг взглянул мне прямо в лицо. Он был ещё в шоке, и ему, вообще-то говоря, следова­ло вкатить изрядную дозу транквилизатора, - но обра­тился он ко мне честь по чести. Словно сам был рядовым под моей командой. - Господин ефрейтор... там ещё Мэри осталась, и ещё Грэхем, и ещё Пауль с Максом... - Где? Показать можешь? - Во-он там, господин ефрейтор. За тем домом, мы там всегда играли... Там старый погреб, господин ефрей­тор... Для только что потерявшего родителей восьмилетнего мальчугана он держался поразительно твёрдо. - Хань, Сурендра, Джонамани! Быстро туда! Выта­щить детей и обратно! Парни отбарабанили уставное "Есть!" и рванули в указанном направлении. Я связался со штабом, доложил обстановку. Лейтенант холодно порекомендовал мне "ускорить движение" и "протоколировать все случаи гибели имперских граж­дан", равно как и "принять все возможные меры для обес­печения безопасности несовершеннолетних". Самым разумным сейчас было как можно быстрее сделать свою работу и убраться отсюда. Отчего-то пред­чувствия мною владели исключительно гнусные. Мальчишка вроде бы стал поспокойнее. - А ещё я знаю, где Марта могла спрятаться... - и его ручонка указала в сторону, противоположную той, где только что скрылась моя тройка. Не знаю почему, но я вдруг подумал, что у меня вот-вот не останется людей. Селезень, наверное, так и валяет­ся, поджидая санитаров, трое отправились за детьми, Микки и Фатих держали найденных первыми ребятишек и, следовательно, были небоеспособны. "Манлихер" хо­рошая и мощная машинка, пробивная, но ранить из неё с одной руки способны только истинные профи. К како­вым ни мой финн, ни я сам, само собой, не принадлежали. Только четверо способных по-настоящему вести бой. И все - расслабившиеся как-то, словно ушибленные от­крывшимся страхом, трупами и, самое главное, неизвест­ностью. Конечно, тут присутствовал господин штабс-вах­мистр, который один в бою заменил бы всё моё отделе­ние, но... - Собрались, ребята, - словно мальчишкам-скаутам сказал я. - Никуда пока не двигаемся, пока не вернутся остальные. Остальные... В следующий миг разом произошло слишком много событий. Описывать их придётся последовательно, темп неизбежно потеряется. Но всё-таки. Ожил переговорник. И я услыхал истошный вопль обычно сдержанного Сурендры: - Засада!.. Заса... Треск выстрелов. Вопль, приглушённый электрони­кой. Захрипел Микки, словно его душили. Фатих не то взвизгнул, не то закричал. Оба они стояли ко мне спиной, я не видел их лиц, но что я разглядел - коричневое щупальце, внезапно и стре­мительно захлестнувшее шею финна. И из окон окружавших нас домов полетели стрелы. Много и метко. Назариан опрокинулся навзничь: бедняга не успел бросить на лицо бронепластиковое забрало, и стрела вон­зилась ему аккурат под скулу. Кеос оказался порастороп­нее - плюхнулся в канаву, и его винтовка плеснула огнём. Клаус-Мария Пферц... не подкачал. Он-то как раз был профессионалом. И не зря, как выяснилось, носил за спиной второй ствол, короткий "alder". И сейчас с двух рук, не пригибаясь, бил по окнам, так, что только летели щепки крошимых в капусту подоконников. Вот пере­кувырнулся и грянулся вниз лемур, вместо головы - кро­вавое месиво, но руки-лапы так и не выпустили из рук стрелы... А я, мало что не оцепенев от ужаса, смотрел на Мик­ки. Вернее, на мальчика, только что мирно сидевшего на руках у десантника. Вместо рук у мальчишки были коричневые, покрытые слизью щупальца, стремительно стягивавшиеся на горле финна. Микки уже хрипел. Я выстрелил. Не рассуждая, что это я такое вижу перед собой, не сошёл ли я с ума и не есть ли это всё хит­роумная лемурья провокация, с помощью, скажем, неве­домых галлюциногенов. Пуля "манлихера", тяжёлая, снабжённая дополни­тельным сердечником и надпиленной оболочкой, прошла через голову "Петера". Точнее, прошёл сердечник, расколовшаяся оболочка осталась внутри. Голова лопнула, словно перезрелый арбуз. По акку­ратным плитам тротуара (да, да, в деревне с прославлен­ной немецкой аккуратностью были положены тротуары) брызнула какая-то чёрная жижа. Второй мой выстрел предназначался девчонке, ус­пешно душившей Фатиха. Глинка тоже выпалил, и я уви­дел, как из груди девочки вперёд вылетает сноп кровяных брызг - пуля вошла ей в спину. Моя пробила ей голову. Оказалось, что тяжёлые пули стандартного армейско­го калибра 7 и 9 отлично действуют не только на людей, но также и на неведомую нечисть. Я не успел больше ничего сделать. Даже не смог про­тянуть Микки руку и помочь ему встать. По шлему успело попасть пять или шесть стрел. И мне пришлось прыгнуть в ту же канаву, рядом с Кеосом, и опустошить пару-трой­ку магазинов. - Хань! Сурендра! Джонамани! - Командир! - отозвался Сурендра. - Обстановку!.. - Хреново. Зажали нас. Детишки-то... - Знаю! Дай пеленг! Что с остальными? - Джонамани ранен, Хань тоже. Монстров этих... по­стреляли вроде. У них в голове чёрная жижа, командир. Лемуры... со всех сторон. Вроде как хотят живым взять... - Знаю. Сейчас пошлю к тебе Мумбу и Кеоса. Выта­щите раненых. Держись! - Держусь... хорошо ещё их стрелы броню не пробитвают. - Гранатами их, Сурендра. - Понял, командир. Я переключил коммуникатор. - Кеос, Мумба! По пеленгу Сурендры - бегом марш! Хань и Джонамани ранены. Вытащить их сюда. - Что, ефрейтор, штаны пока ещё не намочил? - прорезался голос господина старшего вахмистра. - Никак нет, господин... - Отставить. Что за ребятами послал - правильное решение. Я бы на твоём месте связался с господином лей­тенантом. Это было разумно. Я вызвал штаб. Лейтенант отозвался сразу, - Что у тебя, четвёртый? Ситуация? - Так точно. Подверглись нападению... мутанты, за­маскированные под детей. Имею четверых раненых. Лейтенант секунду помолчал, а потом выругался. - Не ты один, четвёртый. Все остальные отделения тоже. Помочь не могу. Поставленную задачу выполнять своими силами. Поиск имперских граждан продолжать, несмотря ни на какие обстоятельства. График операции остаётся прежним. Конец связи. Легко сказать - поиск имперских граждан продол­жать, несмотря ни на какие обстоятельства. Как их отли­чить от этих тварей? Брать каждого найденного на руки и ждать, когда они начнут душить моих ребят? Да и то вопрос - как они могли душить? Горло де­сантника прикрыто гибким высоким воротником из кев-лара, который дави сколько хочешь, а всё равно не заду­шишь. Специально было сделано для участия в контрпартизанских действиях. А то бьши любители накидывать на шею десантникам петли-удавки. - Молодец, что помощи просить не стал, - услышал я Клауса-Марию. Лемуры тем временем перестали осы­пать нас стрелами, очевидно поняв бессмысленность это­го занятия. - Лейтенант не любит тех, кто сразу начинает ныть и требовать целую танковую роту, едва оказавшись в котле. - Благодарю... - Можешь обращаться ко мне просто "вахмистр", - милостиво соизволил снизойти господин штабс-вах-мистр. - Слушаюсь, вахмистр. Сурендра! Сурендра, ответь! - Командир, видим их, - отозвался вместо индуса Кеос. - Лежат. У Сурендры торчит стрела из-под шлема. - Ч-чёрт! Противник? - Стреляет... - процедил сквозь зубы румын, и в сле­дующий миг переговорник заполнил гулкий голос "ман-лихера". Больше посылать на помощь было некого. У меня и так на руках был раненый Назариан. Лемуры отступили, надолго ли - кто знает. Все окна окрестных домов, откуда летели стрелы, были развороче­ны, избиты пулями, стены покрылись частыми оспина­ми, кое-откуда лениво начинал подниматься дым, отме­чая места, где взорвались выпущенные господином стар­шим вахмистром фанаты. Назариан тихо подвывал. - Раз воет - значит, будет жить, - заметил Клаус-Мария, ловко подкатываясь к армянину. - Давай, ефрей­тор, не спи. - Командир! - ожил в переговорнике Мумба. - Мы ИХ тащим, всех троих. Мохнатые вроде как отошли. Мы Их покрошили немерено... Но Сурендра плох. А Хань ни­чего, даже перебирать ногами может... - Пеленг устойчивый? Дойдёте? - Дойдём, командир, - пропыхтел Кеос Я бросил быстрый взгляд на лежавшие посреди дороги тела. Мальчик и девочка, головы разбиты в кашу, чёр­ная слизь, растёкшаяся по плитам. Руки, вполне челове­ческие, но заканчивающиеся коричневыми щупальцами. Меня передёрнуло. Тянуло блевать, но я не для того становился ефрейто­ром. Аккуратно завернув оба нетяжёлых тела в плёнку, так, чтобы ничего не просочилось наружу, я запихал их в за­плечный "сидор". И вновь натолкнулся на одобритель­ный взгляд вахмистра. Вскоре показались Кеос с Мумбой. Хань и в самом деле кое-как перебирал ногами, тяжело опираясь на пле­чо румына, зато обоих индусов могучему Мумбе при­шлось волочить на себе. Некоторое время нам пришлось потратить на ране­ных. Хань вогнал себе один за другим три шприца - обезболивающее, универсальный антидот и стимулятор, в результате чего хоть и с трудом, но мог брести сам. Ос­тальных пришлось класть на носилки, и на сей раз даже господин вахмистр ничего не сказал. Хотя отделение ра­зом превратилось в ходячий госпиталь. Мы потеряли ра­неными шестерых. На ногах остались я, Мумба, Кеос и Глинка. Ну и, само собой, господин штабс-вахмистр. Нам пришлось класть на импровизированные носилки сразу по двое. Мумба один тащил здоровенного Микки. Ясно, что при таких делах нам следовало как можно скорее вынести раненых в безопасное место и вернуться к выполнению задачи, но после случившегося все, похоже, молчаливо согласились, что безопасных мест вблизи про­сто не осталось. Я вновь доложил лейтенанту. На сей раз он, не колеб­лясь, послал ко мне медиков. Инвалидная команда вое­вать не может. Держать оборону, стоять насмерть и до последнего патрона - да, а вот вести поиск - нет. Пока ждали санитаров, успели обшарить ещё несколько домов. Клаус-Мария настоял, чтобы мы осмотрели и те, от­куда в нас стреляли лемуры. Делать нечего, поднялись. Могу сказать только одно: трупы - это отвратитель­но. Посечённые пулями и осколками гранат лемуры, разорванные чуть ли не пополам, с вывалившимися кишка­ми и раскроенными черепами - малоприятное зрелище. Мы нашли ещё несколько мёртвых поселенцев (все как один - без опознавательных жетонов), но и только. И лишь когда команда медиков забрала у нас раненых и уменьшившееся вдвое отделение двинулось дальше, на­чалось настоящее веселье. Остальные парни из нашего взвода были уже близко, и когда поднялась пальба, они тотчас бросились нам на выручку, но пока они добежали, господин штабс-вах-мистр успел провалиться в замаскированную яму-ловуш­ку, а на нас со всех сторон посыпались уже не стрелы, а увесистые булыжники и короткие тяжёлые бельты, выпу­щенные из настоящих арбалетов. Лемуры были повсюду: на крышах, внутри домов, за сараями и амбарами, на вер­шинах деревьев; они собрали здесь стрелков и пращни­ков, и нам пришлось жарко. Провалившийся в яму госпо­дин вахмистр ревел, словно медведь на случке, Кеос пой­мал забралом увесистое пращное ядро, и пластик изнутри немедля окрасился кровью. Оставшись втроём, мы с Мумбой и Глинкой, навер­ное, попытались бы отступить за хоть какое-то укрытие, но, увы, угодивший впросак господин вахмистр вынудил нас застрять аккурат посередине, как говорится, словно дырка на картине. Чех и негр палили во все стороны, я бросился к погло­тившей господина Клауса-Марию дыре, включил фонарь - на дне катался настоящий живой мохнатый ко­мок, господин вахмистр совершенно исчез под массой лемурьих тел. Время от времени кто-то из лемуров подвертывался под железный кулак господина вахмистра и отлетал в сторону, однако число мохнатых врагов не убывало. Стрелять я не мог, "манлихер" на такой дистанции прошьёт бронежилет насквозь, и всё, что мне оставалось, но крикнуть: - Маска, вахмистр! Маска! В ответ из переговорника послышалась дикая брань. Ничего не поделаешь. Ничего, кроме газа, у меня не оставалось. С такой массой лемуров не справиться - за­валят, и ничего не сделаешь. Я швырнул вниз газовую гранату. Оставалось надеять­ся, что маска у господина старшего вахмистра подогнана как следует и, в соответствии с уставом, ему не потребует­ся поднимать забрало - шлем у нас, само собой, не для работы в открытом космосе. Не герметичный. Поук-пшшшш.... Граната исторгла облако плотного и густого дыма. Лемурий клубок тотчас разметало в разные стороны. Я бросил вниз тросик с "кошкой" - трос тонок, однако господину вахмистру в самый раз - показать мас­терство. Клаус-Мария и в самом деле вылетел из ловушки как на крыльях. По затылку его шлема тотчас стегнула стрела, со звоном отлетела в сторону - такое впечатление, что снабжён бельт был самым настоящим стальным наконеч­ником. Интересно только, откуда они у не знающих даже бронзы мохнатых обитателей лесов? Мне тоже досталось - два пращных ядра. Несмотря на броню, тюкнуло чувствительно. Опрометью бросились к укрытию, за нами, отстреливаясь на ходу, Кеос и Мумба. И едва мы добежали до казавшейся нам спасительной стены, как она внезапно рухнула прямо нам навстречу. Хорошая, добротная кирпичная стена. За ней - что-то вроде гаража, только теперь там обосновались совер­шенно новые обитатели. Не только я или Кеос, не говоря уж о Мумбе, но даже и господин штабс-вахмистр никогда не видел ничего по­добного. Шевелящаяся "масса тех же самых коричневых щупа­лец. Выдавшаяся вперёд крокодило-акулья пасть. Два пучка зелёных глаз по обе стороны челюстей. Внизу - что-то вроде "подошвы", как у улиток или слизней. Тва­рей этих было там самое меньшее с десяток, гараж был битком набит, и Кеос, разогнавшийся быстрее осталь­ных, с разгону влетел прямо в ждущие объятия. Открыть огонь успели только я и Клаус-Мария. Пом­ню, что меня перекорежило от отвращения - твари каза­лись настолько уродливыми и несообразными, как ни один из самых пугающих хищников. В следующий миг наши "манлихеры" извергли потоки свинца. Пули с чмо­кающим звуком вонзались в податливую мягкую плоть, густо покрытую блестящей в неярком свете слизью. На площадь за нашими спинами вырвалась подмога, и тут стены стали падать одна за другой. Подточенные за­годя, они, как говорится, держались на одном честном слове. Хлынули. Нет, не лемуры. Отвратительные бестии, каких не выдумает самое извращённое воображение. Рос­том с человека, вдвое выше и вдвое ниже. Словно кто-то задался целью посмотреть, что получится, если на самом деле скрестить ежа и ужа. Или, точнее, анаконду с дикоб­разом и кайманом. А заодно прибавить лапы, как у комодского дракона. Истошно завопил Кеос. Правда, кричал он недолго. Челюсти не прокусили броню, но сдавили несчастного так, что перетёрли почти пополам. Разорвали. Растянули. Одна коричневая туша стекла нам под ноги, но другие, само собой, не остановились. - Гранаты! - заорал Клаус-Мария. Я выстрелил не колеблясь. Кеос уже мёртв. А если даже нет - ничего не поделаешь. Мне надо выйти живым из этого боя. На Новом Крыму, не колеблясь, дрался бы и голыми руками, чтобы вытащить своего, а здесь... я дол­жен просто уцелеть. Честь и всё прочее не имеет ко мне никакого отношения. Гранаты взорвались не сразу. Видать, взрыватели ока­зались слишком тугими - подрыв происходил, когда сна­ряд уже успевал уйти в глубь мерзкой туши, и потому эффект оказался потрясающим. Гранаты взрывались. И коричневые, истекающие сли­зью туши разносило в клочья, жалко и нелепо торчали чёрные обугленные обломки костей. Мумбу чуть не вырвало. Другие отделения, появившиеся в разных концах пло­щади, тоже взялись задело. Поток уродливых, гротеск­ных тел. Коричневое, стремительно расползающееся пят­но. Зелёные вонючие лужи, хрип, рёв, бульканье. Кто-то из десантников поопытнее пустил в ход наплечные грана­томёты, термитные заряды выжигали всё на десять шагов вокруг себя. Но в тот миг нам было не до того, вместе с Клаусом-Марией мы пытались вытащить Кеоса. Несчастный ру­мын оказался разорван почти пополам. Не помогли ни броня, ни надетый в полном соответствии с уставом жи­лет. Мы перебили тварей в гараже, но при этом сами ос­тались почти без амуниции. Патронный подсумок пока­зал дно. Чуть поколебавшись, я потратил последнюю гра­нату для подствольника - взгромоздившееся на крышу уродливое существо, больше всего напоминавшее гро­мадного богомола с длиннющими, загибавшимися трой­ной спиралью антеннами, разнесло в мелкие клочья. И после этого как-то само собой получилось, что ата­ка захлебнулась. Уцелевшие бестии отхлынули. Убрались лемуры-стрелки. Взвод почти в полном составе - если не считать убитых и раненых - оказался собранным в самом сердце Кримменсхольма. ...Разумеется, штаб "Танненберга" встал на уши. Разу­меется, нам приказали во что бы то ни стало "удерживать поле боя" до того времени, пока умники из батальонного штаба - проще говоря, разведка и контрразведка, а также "другие необходимые специалисты" - не прибудут на место и не разберутся, в чём дело. Мы были единственными, кто столкнулся с подоб­ным, гм, феноменом Остальные взводы и роты успешно выполнили задание. Они на самом деле спасали граждан­ских. Нашему взводу не повезло. Ни одного спасённого. Ни одного. Как бы то ни было, помощь нам оказали Ближе к ве­черу пришли первые транспорты с тяжёлым вооружени­ем. Конечно, не "королевские тигры", об этом оставалось только мечтать. Впрочем, мы были рады и скромным БМД, боевым машинам десанта. Огневая мощь у них не уступа­ла среднему танку, а проходимость была выше Броня, конечно, подкачала, ну да лемуры вроде как не распола­гали противотанковой артиллерией. - Вот так-то, ефрейтор, - господин штабс-вахмистр уже успел закурить свою неизменную сигару. - Шли, как говорится, по ровному, да голой ж... прямо в муравейник. Докладывай. Как отделение? - Всего выбыло из строя семь человек, господин вах­мистр. Из них безвозвратные потери - один. Тяжелора­неные, нуждающиеся в немедленной госпитализации, - ноль. Легкораненые, помощь может быть оказана в полевых условиях - шесть. - Селезень твой как? - вдруг хмуро поинтересовался вахмистр. Немало меня удивив, сказать по правде. - Подобран санитарами, - браво отрапортовал я. - Состояние удовлетворительное. С корсетом может ходить сам, господин вахмистр. - Парни, которых эта дрянь за глотку взяла? - Хуже всех Джонамани, у Сурендры проникающее ранение в лицо. Стрела пробила забрало, но ничего. - Постой, ефрейтор. Что за чушь? Как стрела могла пробить забрало, оно пулю выдерживает! - Не могу знать, господин вахмистр. Первичный ос­мотр предполагает не пробитие, а проплавление, каталитическое проплавление, бронепластик словно поплыл... - Гм... яйцеголовым доложил, ефрейтор? - Так точно, во время первичного опроса. - И что они сказали? - Сказали, что это невозможно, господин вахмистр. - Ничего другого от этих дармоедов я и не ожидал. Ладно, ефрейтор, можешь идти к своим. Я передам свое мнение господину лейтенату... и оно будет положитель­ным. - Рад стараться, господин старший... - Не тянись, ефрейтор. Мы в поле, а не на плацу. Вы неплохо прошли. Парня твоего, конечно, жаль. Хороший десантник бы вышел. Признаться, я бы предпочёл на его месте видеть Селезня. Всё равно от него никакого толку. - Осмелюсь доложить, господин вахмистр, рядовой Росдвокрак хороший и старательный солдат! Он не опо­зорит... - Защищаешь своих, ефрейтор? Правильно делаешь, только на твоём бы месте я списал бы Раздвакряка в стройбат. В этот раз из-за него никто не погиб по чистой случайности. Не знаю, долго ли продлится такое везение. Я ничего не ответил. Вытянулся в струнку, откозырял и спросил разрешения идти. - Давай-давай, - хмуро кивнул вахмистр. - И прочисти Мумбе мозги. Этой ночью, я чувствую, нам спать не придётся. О, как он был прав!.. Я пошёл к своим ребятам. Благодаря усилиям меди­ков держались они неплохо. Даже Селезень перестал ныть и стонать. Тело Кеоса, запаянное в чёрный пластик, заполнен­ный инертным газом, подлежало теперь отправке на Но­вый Крым. Имперский десант вообще и "Танненберг" в частности очень заботились о том, чтобы ни один погиб­ший не остался на поле боя. И чтобы потом он был со всеми почестями похоронен. По обычаю многих армий ещё старого мира, когда существовали различные страны и ещё была настоящая Россия, погибшему посмертно присвоили внеочередное воинское звание. Кеос отправ­лялся в мир иной старшим вахмистром. Его перебросили аж сразу через две ступеньки - ефрейтора и просто вах­мистра. В смерти он сравнялся с самим господином Кла­усом-Марией. С образцом, так сказать, имперского слу­жаки и солдата... А поскольку Кеос погиб, со всего разбега влетев в ждущие коричневые объятия, дело оказалось представле­но так, будто бы он прикрыл собой непосредственного командира, то есть меня, и вышестоящего начальника, то есть господина старшего вахмистра. За такое дело пола­гался солдатский Железный крест четвёртой степени, но с дубовыми листьями. Армейские острословы прозвали эту награду "терновым очком". Посмертно Кеосу вручили этот самый крест. Теперь его семья, если только она у него была, получала права на двойную пенсию. А его имя будет высечено на громадной мраморной плите, где скрупулёзный "Танненберг" отме­чает всех погибших в своих рядах и всех награждённых. Надо сказать, что список отмеченных посмертно устра­шающе и деморализующе длинен. Но это было уже поз­же, много позже. Эту ночь мы провели, что называется, "на костях". Взводу запретили покидать Кримменсхольм. Вместе с прибывшими БМДэшками нам предстояло удерживать деревню, "пока потери не превысят уровень принятой це­лесообразности". Экипажи БМД вместе с нами рыли аппарели, вполго­лоса недобрым словом поминая тыловиков, которые, са­мо собой, не включили во вторую волну тяжёлую сапёрную технику, бульдозеры-грейдеры и тому подобное. Поэтому положенные уставом укрытия копать пришлось в ручную. Ближе к вечеру инженеры запустили полевой генера­тор. Кримменсхольм и его окрестности залило ярким, ре­жущим глаза белым светом. Прожекторов было велено не жалеть. Лемуры по-прежнему вели полуночной образ жиз­ни, и снопы слепящего света, по теории, должны были помешать их возможной атаке. Чего мы ждали? Мы, собственно говоря, ждали при­лёта команды Внутренней безопасности, сирень контр­разведки. Так уж как-то получилось, наверное, вследст­вие аппаратных игр в высшем имперском руководстве, что контрразведка подмяла под себя не только тривиаль­ную ловлю шпионов (очевидно, вследствие малого коли­чества оных; мне ещё ни разу не приходилось слышать о разоблачении хоть одного настоящего шпиона Чужих. За­говорами и восстаниями внутри самой Империи занима­лось, само собой, гестапо). И теперь в ведении контрразведки оказалось, помимо всего прочего, и расследование необъяснимых случаев. С одним из каковых мы явно и имели дело здесь, в Кримменсхольме. Пока тянулась ночь и наши комбинезоны мокли от пота, а лопаты вываливались из перенатруженных рук, в виде особой милости командования нам объявляли об­щий ход операции "Лемур". Остальные части "Танненберга", выбросившиеся в уг­рожаемых местах планеты, успешно провели эвакуацию гражданских. Потерь, за исключением нескольких легко­раненых, батальон не имел. Все атаки лемуров были от­биты с большим для тех уроном. И надо ж было так сло­житься, что с неведомым выпало столкнуться не четырём отлично вышколенным кадровым ротам, а именно нам - роте учебной, которой, по сути говоря и по всем импер­ским порядкам, в бой идти и вовсе не полагалось. Не по­лагалось - но только не в случае "непредвиденных об­стоятельств, угрожающих жизни и здоровью большого числа имперских граждан". Мои ребята мало-помалу оправлялись от шока. На ногах остались только я с Мумбой да Глинка. И теперь копать нам пришлось за десятерых. Я поразился, когда к нам неожиданно присоединился господин Клаус-Мария Пферц... Было уже крепко за полночь, а отведённая нам аппарель не была откопана и на четверть. Оно и понят­но - где ж троим сработать за десятерых? Господин вахмистр слова тратить не стал, просто встал рядом со мной, с чувством хакнул, вонзая остро от­точенную лопату в неподатливую, пронизанную тысяча­ми корней почву Зеты-пять. На мою попытку вытянуться во фрунт он ответил только пренебрежительным взмахом руки и столь же пренебрежительно-неразборчивым вор­чанием. Работал он, надо признать, не за одного и даже не за двоих, а самое меньшее за троих, так что к утру, когда явился проверяющий помощник начштаба батальо­на, срочно прилетевший к нам вместе с БМД, наша аппа­рель выглядела вполне прилично. Во всяком случае, взыскания мы не получили. Утром, вконец выбившись из сил, мы получили разре­шение "отдыхать". Два тела... или две тушки? - были к тому времени у меня давно уже изъяты и дожидались в морозильнике прилёта высоких чинов и экспертов из контрразведки. Просто удивительно, на что способна пехота, если ей дать в руки по лопате и велеть рыть отсюда и до утра. За ночь вокруг Кримменсхольма возник самый настоящий оборонительный пояс. Улицы, проходы между домами прикрывала вдобавок ко всему и колючая проволока, по которой наш предусмотрительный лейтенант велел про­пустить ток от генератора. Крайние дома превратились в настоящие крепости, с пулемётными гнёздами, позиция­ми снайперов (их надобность сейчас мне казалась сомни­тельной) и сооружёнными из набитых землёй мешков по­лукапонирами для миномётов и тяжёлых гранатомётов. НМД застыли в аппарелях, высоко задрав хоботы пушек - им предстояло, в случае чего, вести огонь с закрытых позиций. Дрыхнуть нам дали часа четыре - невиданная щед­рость в боевой обстановке - после чего подняли, и при­том весьма немилосердно. За ночь в результате ударной работы медиков вернулись в строй Микки с Фатихом, остальные, особенно получившие проникающие ранения стрелами, выбирались не так проворно - как я и ожидал, наконечники у лемуров оказались отравленными, а уни­версальный антидот справлялся с этой отравой неважно. У Сурендры вдобавок оказалось задето что-то серьёзное, и ему скорее всего светил стационарный госпиталь. Моё отделение тем не менее выросло до пяти человек Вот-вот должны были выкинуть из медсанчасти и Раздва-кряка. Толку от Селезня в бою наверняка немного, но хотя бы копать-то он сможет!. - Вставай, ефрейтор. - Надо мной склонился госпо­дии штабс-вахмистр. - Вставай, с тобой хотят говорить... люди Иоахима. Иоахим фон Даркмур, двадцать седьмой барон Дарк-мур, был главой имперской контрразведки. И Микки, и Мумба, и Глинка при этом известии как-то странно потупились. Я вскочил. Заправил как следует под ремень камуф­ляж, дохнул на кокарду, протёр её рукавом. Надел шлем. Мимоходом оттянул затвор "манлихера", заглянул в ка­зённик - нет ли нагара? А то ещё проверят, в порядке ли оружие содержу... Броню решил было не надевать, но по­том подумал, что если представать "в полном боевом", то без неё негоже. В сопровождении сумрачного Клауса-Марии (бравый вахмистр, как и многие другие боевые солдаты и офице­ры, охранку всех и всяческих мастей недолюбливал, со­лидаризируясь в этом с нашим лейтенатом, предупреж­давшим меня о том, что не стоит становиться плохим шпионом из хорошего солдата) я отправился являться. "Люди Иоахима" прибыли в немалом числе и с чёрто­вой пропастью всяческой аппаратуры в защитного цвета ребристых металлических кофрах. Можно было только дивиться их оперативности - верно, болтались где-то на орбите в ожидании чего-нибудь эдакого. И дождались. Клаус-Мария чётко отсалютовал, доложился. - Свободны, вахмистр, - сдержанно сказал подняв­шийся нам навстречу рослый человек в чёрном комбине­зоне с узкими витыми погонами. Погоны - обычные пе­хотные, даже не десанта, и звание вроде бы невелико, риттмейстер, но, как известно, в разведке чины значат куда больше, чем простое число "розеточек". Этот ритт­мейстер наверняка равен был самое меньшее полковнику обычных войск или майору - десантных... - Ефрейтор, - капитан взглянул мне в глаза, и я мгновенно напрягся. С обладателем таких глаз шутить не следовало. Этот не колеблясь выстрелит не только в упор, но и в спину. Будет пытать и женщину, и ребёнка. Для него существует только одно понятие - "эффективность процесса", а как она достигается - никого не волнует. Оно и понятно, правозащитные организации остались только на немногочисленных, пока ещё формально неза­висимых планетах. - Расскажите все как было, ефрейтор. С максималь­но возможными подробностями. И не стойте, как мане­кен. Мы не на строевом смотру. Можете сесть. Курите? - Благодарю вас, господин риттмейстер, нет. - Разумно, - щелчок закрывшегося и спрятанного портсигара. Массивной золотой вещицы, явно стоящей как хорошее спортивное авто. - Итак, я слушаю. Пред­упреждаю, ефрейтор, наша беседа будет записываться. Мам важна каждая деталь, которую вы сможете сообщить. Приступайте, ефрейтор. Я приступил. Риттмейстер слушал внимательно. Не перебивал, не задавал вопросов и вроде бы даже не мор­гал. Когда я закончил - описанием того, как погиб Кеос, - секурист молча кивнул и выключил запись. - Прекрасный рассказ, ефрейтор. Сразу виден пол­ный курс новокрымского университета, там традиционно уделялось большое внимание риторике и публичным вы­ступлениям. Профессор Обручев всё ещё преподает пси­холингвистику? - Так точно. - Попадёте в увольнение, не сочтите за труд, пере­дайте привет старику, - небрежно бросил риттмейстер. Его коллеги в глубине комнаты молча возились всё это время с какими-то электронными блоками, составленны­ми в стойки, перевитые кабелями и перемигивающиеся разноцветными огоньками. - Так вот... постарайтесь ещё раз как можно точнее описать момент, когда вы поняли, что вместо детей на руках у ваших солдат имеют место быть .. монстры, дефиницируем их пока таким образом. Я стал описывать. Ещё раз. Подробно, как только мог. - Выражения их лиц - я имею в виду, м-м-м, мон­стров - вы не заметили? - Никак нет. Рядовые Фатих Исмаил и Микки Варьялайнен стояли ко мне вполоборота. Лиц де... монстров я но видел. - Даже когда стреляли? - Так точно. А потом уже... не смотрел. - Ваши пули вынесли им мозги, - раздумчиво сооб­щил мне господин контрразведчик. - Прекрасная реак­ция, ефрейтор, отменная меткость. Даже без нашлемного прицела, не так ли? - Так точно. Стрелял навскидку, господин риттмейстер. Обычно имперские офицеры в разговоре с рядовым или вахмистром после одного-двух обращений "по уста­ву" отдавали приказ "без чинов", и разговор вёлся просто на "вы". Но этому секуристу, похоже, титулование "гос­подин риттмейстер" доставляло нескрываемое удовольст­вие. Новопроизведённый, что ли? Не наслушался? - Прекрасное владение оружием, - холодно заметил мой собеседник. Он что, мне комплименты собрался го­ворить? Как красной девице? - А скажите, ефрейтор, у вас не возникало сомнений в том, что вы делаете? Ска­жем, вы не допускали мысли, что пали жертвой, к приме­ру, галлюциногенной атаки? Ведь в тот момент вы не пользовались изолирующей маской? - Никак нет, маской не пользовался. Сомнений не возникало Я видел, что моих солдат душат. Времени вы­яснять, не галлюцинация ли это, у меня не было, госпо­дин риттмейстер. Я не мог допустить... - Понятно, - с непроницаемым лицом прервал меня секурист. - Можете идти, ефрейтор. Скажу вам только одно на прощание. Вы убили не чудовищ. Вы убили са­мых обыкновенных детей. Мы провели все возможные и невозможные тесты. В том числе учитывая возможность перманентного псионического воздействия. Ничего не обнаружено. Это самые обычные мальчик и девочка. Земля покачнулась у меня под ногами. Кожа на лице запылала. Невольно я сжал кулаки. Секурист, явно на­слаждаясь, наблюдал за моей реакцией. Он явно ждал от меня каких-то слов Но мне не задано никакого вопроса. Не предъявлено обвинения. Мне не на что отвечать. И, если это обычные дети, кто тогда душил Микки и Фатиха?! Что, в медсанчасти у всего персонала тоже галлюци­нации?! - Благодарю, что сочли возможным поделиться со мной этой информацией, господин риттмейстер. Она на­верняка строго секретна, я ценю ваше доверие и постара­юсь оправдать его в дальнейшем! Лицо у него едва заметно дрогнуло Похоже, чего угодно он ожидал от меня, только не подобного заявле­ния. Однако "человек Иоахима" тоже умел держать удар. - Информация, само собой, совершенно секретна. Но, ефрейтор, вам не интересно узнать, отчего вас не привлекают к суду за убийство несовершеннолетних им­перских граждан? - Полагаю, господин риттмейстер, остальные солда­ты моего отделения подтвердили мой рассказ. И кроме того, иллюзия - если это была иллюзия - не рассеялась после... моего выстрела. - Отлично держитесь, ефрейтор, - многозначитель­но уронил риттмейстер. - Вы правы, мы уже опросили других. Пока вы спали, - он усмехнулся. - Все как один действительно подтвердили вашу версию. Особенно крас­норечив был рядовой Варьялайнен. То есть вы - и не только вы, но и несчастные дети - находились под очень мощным гипновоздействием, ефрейтор. Мы выясняем механизм этого воздействия. Было ли оно псионическим, химическим или каким-либо ещё. Но это уже не ваша компетенция, ефрейтор. - Он поднялся. - Само собой разумеется, всё, о чём мы с вами говорили, должно быть сохранено в полной тайне. - Так точно, господин риттмейстер! - Можете идти, ефрейтор, - и секурист повернулся ко мне спиной. Вот такие пироги с котятами, как говаривал тот самый профессор Обручев, заслуженный деятель науки, акаде­мик Императорской Академии Наук, которого давно и упорно приглашали лучшие университеты "полноправ­ных" планет и который упорно отвергал все приглаше­ния, предпочитая оставаться не ректором, не деканом даже - скромным заведующим небольшой кафедры в маленьком провинциальном университете, дипломы которого лишь совсем недавно стали признаваться в осталь­ной Империи... Под бронёй, по спине, груди, бокам с меня градом лил лот. Дети. Галлюцинация. И шрамы на шее Микки с Фатихом тоже, наверное, галлюцинация. Надо было спро­сить секуриста, а возможно ли вообще нанесение подоб­ных ран человеческими руками, руками ребёнка, даже если этот ребенок "под гипнотическим воздействием"? Откуда возьмутся силы? Загадочные "резервы человечес­кого организма", о которых так любят писать бульварные газеты? Не верю. Нет. Не может такого быть. Абверовец меня просто проверял. По каким-то своим внутренним причинам. Может, ему надо было выяснить, как я отреа­гирую на такое... известие. Зачем, почему - не мой во­прос. До поры до времени мне нет резона вставать на пу­ти у этого ведомства. Само собой, рассказывать ребятам я ничего не соби­рался. И не из-за данного имперцу обещания. Чтобы выжить, мне нужно боеспособное отделение. Помирать зследствие их глупости, трусости или растерянности я не намерен. И потому к нашей аппарели, куда уже успели подвез-ги жратву, я подошёл почти как ни в чём не бывало. Не­счастный случай, твердил я себе. Непредвиденная слу­чайность. Ни предотвратить, ни предусмотреть её я не мог. "Не мог, - твердил я себе, - никак не мог. Выброси из головы. И всё тут". - Командир! - завопил эскпансивный Мумба, раз­махивая моим котелком с явным риском расплескать к чёрту всё содержимое. - Командир, я пайку тво... вашу припас! - Ешь, Мумба, если хочешь, и поделись с ребятами, если у кого настроение порубать ещё есть. - У меня сей­час кусок в горло не лез. - Галеты что, тоже делить? - с надеждой осведомил­ся негр. - Галеты оставь. - Я постарался внять голосу рассуд­ка. До темноты ещё далеко, кормёжка нескоро, а на го­лодное брюхо хорошо воевать вряд ли получится. Надо сказать, командовал отделением я в тот день плохо. Для начала мне устроил разнос господин штабс-вахмистр "за непроверку состояния чистоты вверенного подчинённым боевого оружия" плюс за "несоответствую­щий внешний вид подразделения", а потом чёрт вынес на нас какого-то очередного проверяющего из штаба бата­льона, который, вне всякого сомнения, считал себя почти что героем, осуществляя "полевую инспекцию войск во время боевых действий". От полного краха меня спас только наш лейтенант, заявившийся на сей раз как нельзя кстати. Он наверняка сам собирался учинить суд и рас­праву, но при виде того, что его людей трахает какой-то штабной штрюлъ, мгновенно осатанел. - Господин гауптманн!... - А, вы, лейтенант. Что за бардак у вас во взводе? Как такой обезьяне могли доверить ефрейторство?! Посмот­рите: подворотнички свежие не подшиты, форма мятая, две кокарды утеряно, не говоря уж... - Господин гауптманн, мои люди только что вышли из боя. - Бой был вчера, господин лейтенант. Имперский де­сантник тем и отличается от обычного Feldgrau, что сразу после боя годится хоть на смотр к Его Величеству! Никто, не должен думать, что бой есть предлог не следить за со­бой. Сперва подворотнички, потом патронные сумки, и так докатимся, что в казённиках лягушки скакать будут. Трое суток ареста этой неудачной пародии на имперского ефрейтора, господин лейтенант. - Так точно, трое суток ареста, - в голосе лейтенанта словно броневые траки лязгнули. - Однако я выражаю несогласие с вашим решением, господин гауптманн, и вынужден обратиться к вышестоящему командиру. К гос­подину майору Иоахиму фон Валленштейну. До его реше-н ия приказ об аресте ефрейтора в силу не вступит. Лицо штрюля перекосилось, однако сделать он ничего не смог. Лейтенант рисковал, потому как если командир батальона подтвердит решение штабного гауптманна, под арест вместе со мной пойдёт и лейтенант. Офицеры молча откозыряли друг другу и разошлись. - Ефрейтор! - Лейтенант присел на край аппаре­ли. - Знаю, то, о чём с тобой толковал этот тип из ИСС (от ISS: Internal Security Service, Внутренняя Служба Безопасности, официальное наименование имперской контрраз­ведки.), сугубо и трегубо секретно, но если они собираются взять­ся за мой взвод из-за тебя, так и знай, что лучше бы тебе на свет не рождаться. - Никак нет, господин лейтенант. Заверяю вас, за наш взвод они не возьмутся. Это касается меня и только меня, господин лейтенант. - Надеюсь, - буркнут тот, вставая. Однако, уже со­бираясь идти, вдруг повернул голову: - Но знай, я дам гебе самую лучшую рекомендацию, какую только могу. Чую, нам понадобятся настоящие солдаты. И скоро. Не благодари, ефрейтор. Делаю это не за твои красивые гла­за. Мне во взводе нужны такие, как ты. Всё ясно? Я постарался гаркнуть "Так точно!" как можно выра­зительнее. До самого конца дня ничего интересного так и не слу­чилось. Подвергнутые "активной полевой реабилитации", накачанные стимуляторами и прочей гадостью, один за другом доложились о прибытии все мои ребята, кроме двух - упокоенный Кеос дожидался отправки на орбиту, Сурендру уже транспортировали в госпиталь. Его про­плавленный шлем тоже стал добычей секуристов. Нам, мелкой сошке, оставалось только ждать. В нашу аппарель танкисты загнали БМД, мы помога­ли им с маскировкой. Потом я заставил своих архаровцев как следует вычистить оружие и "осуществить индивиду­альную подгонку снаряжения". ...Ясно было, что мы столкнулись с какими-то совер­шенно неведомыми нам формами жизни. Крайне нецеле­сообразными по форме, скорее всего - неспособными к выживанию в естественной среде. Неэндемичными для данной планеты. Животный мир Зеты-пять мы уже успе­ли изучить достаточно хорошо. Ничего подобного тут никогда не наблюдалось. То есть кто-то перебросил сюда этих монстров; но тогда - зачем? Что это - война? Вой­на с Чужими, которых мы всегда так страшились? Ведь доселе все войны Империи были, так сказать, граждан­скими войнами в пределах человеческой расы. Мы ещё никогда не сталкивались с Чужими в открытом бою. Симуляторы и прочее оставались именно симуляторами и прочим. Надо сказать, мне от этого стало несколько не по се­бе. Даже и не "несколько". Только большим усилием во­ли я удержал свои зубы от постыдного выколачивания быстрой дроби. Потому что иначе моё отделение, и без того не отмеченное, как говорится, печатью храбрости, окончательно потеряет дух. А помирать из-за этих "от­бросов Империи", как выразился бы мой отец, мне было решительно не с руки. Конечно, они пристали ко мне с расспросами. Ефрей­тор - это всё-таки не вахмистр, который есть почти что офицер. Ефрейтор - тот же рядовой, лишь чуть-чуть при­поднятый над общей массой десанта. Никто здесь не имел больше чем восемь классов. Из школьных курсов биологии помнили только, что там "лягушек резали". Что такое ДНК и ген, вспомнил один Глинка. - Биологическое оружие, ребята, - сказал я. - Твари, специально выведенные для войны. С очень ко­ротким веком, но все системы у них работают на пределе и за пределом. Образно говоря, они себя сами сжигают. Оно и понятно - долго такие бестии не проживут. Хотел бы я повозиться с их геномом... - Командир, а лемуры как же? - спросил Мумба. Мои истории о генах, энхансерах, интронах и экзонах он слушал широко разинув рот. - Они что, тоже... чушки, для войны только? - Лемуры - нет, - подумав, сказал я. - Они тут жи­ли испокон веку. А вот те коричневые твари, которых мы па площади били, - они да... И то сказать, те, кто их сюда забросил, дураками большими были. - Почему, командир? - хором спросили разом Мумба, Глинка и Хань - Потому что с большими тварями и бороться легче. Они уязвимы для пуль, для гранат, для снарядов. От них защитит... гм, должна защитить броня, - поправился я, вспомнив несчастного Кеоса. - А вот будь тут рои пчёл с ядовитыми жалами... или какие-нибудь мелкие муравьи... с ними много не навоюешь. Их обиталища пришлось бы просто огнём выжигать. А. зачем нам планета-пепелище? На Зете-пять люди жили. Надо, чтобы и дальше жить смогли. Термоядерными бомбами это легко закидать. А вот попробуй на самом деле победить. - Что, ефрейтор, ведёшь разъяснительную работу с личным составом? - вдруг прогудел над самым моим ухом голос господина старшего вахмистра. Клаус-Мария Пферцегентакль в совершенстве владел искусством под­крадываться бесшумно - важнейшее умение для госпо­дина вахмистра, желающего знать, чем дышат вверенные его попечению "удавы узловатые" и "орангутанги гемор­ройные". Мы дружно вскочили. - Вольно, отделение. Так что, ефрейтор? Истории рассказываешь? Давай, продолжай, я тоже послушаю. - Клаус-Мария без церемоний устроился на перевёрнутом патронном ящике и принялся гильотинировать свою не­изменную сигару. - Осмелюсь доложить, господин старший мастер-на­ставник, отвечал на вопросы рядового состава о природе встреченного нами противника! - Очень любопытно, ефрейтор. И что же ты им ска­зал? - Что мы имеем дело с биологическим оружием но­вого рода, господин штабс-вахмистр. Вероятно, масштаб­ное клонирование, массированные направленные мута­ции, чудовищно ускоренный метаболизм, у воинов, пола­гаю, отсутствует репродуктивная функция, наподобие ос или... - Погоди, ефрейтор. Я знаю, ты университет окончил. - Тлеющая сигара Клауса-Марии описала широкий полукруг. - А я в твоей фразе только отдельные слова и понимаю. Проще скажи, чтобы каждый понял, - что ты имеешь в виду? Я повторил. Простыми словами. Не забыв и своё мне­ние, что кусачие ядовитые осы или иные мелкие насеко­мые были бы куда опаснее. - А ведь смертельный для человека токсин подобрать совсем нетрудно... - Верно, едрит их в колено, - вахмистр сплюнул. - В большую тварь хоть попасть можно, и она, как опыт показывает, от пули имеет обыкновение окочуриваться. В комариную тучу стрелять не будешь. Доннерветтер, еф­рейтор, за такие разговорчики тебе и пораженчество при­шить можно, и разложение личного состава!... - Полагаю, господин вахмистр, что личному составу лучше всего знать правду и быть готовым к худшему.. - Вот когда в штабах заседать будешь, ефрейтор, тогда свои дефиниции вводить и станешь. А пока слушай, что я тебе говорю, - Клаус-Мария махнул нам рукой, веля всем склониться поближе, и понизил голос. - Всё верно, но желательно, чтобы эти взгляды дальше вас, обезьяны пустоголовые, не пошли. Я - с вами, и госпо­дин лейтенант тоже, но услышит какая-нибудь штафирка из безопасников... вот тогда жди беды. Господин лейте­нант должен узнать, и остальные господа офицеры... ко­торые в поле командуют, а не в штабах штаны протирают Всё ясно? Короче, язык держать за зубами, иначе само­лично повырываю! Вы меня, ослы свинские, знаете. Мы его знали. Никто и не подумал усомниться в словах господина старшего вахмистра. На следующий день командование "Танненберга" ре­шило, что держать целый взвод в охранении пустой де­ревни нет смысла. На планете ещё оставалось немало поселений, требующих немедленной эвакуации. К "акциям умиротворения", как выразилась посетившая нас dame политпсихолог нашей роты, приснопамятная валькирия гауптманн фон Шульце, батальон приступит позднее. Не раньше, чем все гражданские лица окажутся в безопас­ности. Уже успевшие обжиться тут танкисты с ворчанием принялись разбирать своё хозяйство. На планету ещё не успели перебросить в достаточном количестве тяжёлые вертолёты, и нашему взводу предстояло совершить двух­соткилометровый марш к небольшому городку Ингельс-берг, по какой-то странной случайности не задетый пер­вым лемурьим ударом. Судя по всему, наш противник действовал вообще стихийно, не озабочиваясь никаким планированием, ни тактическим, ни тем более стратеги­ческим. Командование пыталось растянуть тощие шерен­ги "Танненберга" на всю планету, точнее - стараясь при­крыть населённые области, откуда первыми поступили сообщения о восстании и жертвах. В Ингельсберге насчи­тывалось почти пять тысяч жителей, там работали не­большие перерабатывающие заводики, принимавшие продукцию окрестных ферм. Насколько я знал, тамош­нюю милицию немедленно возглавил бравый отставной Hauptmann, и лемуры так и не приблизились на расстоя­ние выстрела. Тем не менее, несмотря на кажущееся спокойствие, приказ наш был чёток и ясен - эвакуировать всех гражданских. И только после этого приступить к "выкорчёвыванию сорняков". Граница леса быстро приближалась. Это был самый обычный земной лес - как уже упоминалось, наши дубы, вязы, липы и грабы вполне уверенно теснили "эндемич-ную растительность". Хотел бы я знать, что по этому по­воду думали наши мохнатые противники, равно как и их хозяева, буде таковые на самом деле имелись. Разумеется, пока "наши" леса - всё равно что пес­чинка рядом с арбузом, и хоть сколько-нибудь значимую площадь они займут ещё через много человеческих жиз­ней, но что, если для лемуров этого достаточно, чтобы вос­стать и пролить кровь "угнетателей"?.. - Ефрейтор, неужто нас через эти леса погонят? - тоскливо осведомился у меня Мумба, сидя на тряской броне нашей БМДэшки, что с уверенным рёвом направ­лялась по дороге к зарослям. - Другой дороги нет, Мумба. - Перебьют нас тут... - Не ной! Стреле броню не пробить. - Яму ловчую выроют... - Вы в своих джунглях тоже так делали, когда только с деревьев слезли и ещё хвосты себе не купировали? - зло бросил Назариан. В десантном отделении хоть и трясло, но дышалось легко, конструкторы не поскупились на фильтровентиляционную установку с кондиционером. Впереди нас пыли­ли две БМД, длинные жёлтые шлейфы подхватывал ве­тер, относя в сторону от старого грейдера. Даже дороги здесь строили по старинке. Кто-то из наших невесть за­чем включил обдув на внутреннюю циркуляцию. Снару­жи мы воздух не подсасывали. - Мумба! Тихо! Назар, два наряда, как на место придём, - гаркнул я, предотвращая готовую вот-вот вспыхнуть драку. - А ну прекратить! Совсем с ума спя­тили?.. Ну в самом деле, что за идиоты?.. Прекрасно ведь знают, что будет за драку. Я это им ещё на "Мероне" пы­тался втолковать. Верно, не слишком убедительно. При­дётся повторить. Спорщики оказались слишком близко ко мне, и всё, что я должен был сделать, это протянуть обе руки и как следует стукнуть и Назариана, и Мумбу друг о друга шле­мами. Эффект получился впечатляющий. Оба враз прику­сили языки. - Вот и хорошо, - внушительно произнёс я. - И не станем ссориться, ладно? У нас у всех сегодня... Что у нас будет сегодня, я придумать просто не успел. Где-то рядом что-то затрещало, загрохотало, двигатель БМДэшки надрывно взвыл, словно в смертельном ужасе, в переговорнике водитель разразился проклятиями, резко сворачивая в сторону и перемалывая гусеницами молодой подлесок. - Амбразуры открыть, собаки свинские! - завопил я, неосознанно переходя на жаргон господина старшего вахмистра. Разумеется, ничего особенно мы вокруг не увидели. Оно и понятно - заросли. Неугомонный Мумба тем не менее дал очередь - как говорится, в белый свет, как в копеечку. - Взвод! - загремел у меня в наушниках лейте­нант. - Лемуры! Л ему... И в тот же миг наступило гробовое молчание. В ком­муникаторе не слышно стало даже обычной статики. Словно кто-то заткнул мне уши ватой, да так тщатель­но, что, пожалуй, пропустишь даже трубы Страшного Суда. Наша БМД с глухим скрежетом и лязгом останови­лась. Такое впечатление, что мы со всего размаху сели брюхом на железные зубья бороны. Я такие видел в музе­ях - разумеется, сетевых. - Командир? - Хань искательно заглянул мне под козырёк шлема. - Господин ефрейтор?.. - Никому не двигаться, - страшным голосом бросил я. - По местам осмотреться! Отделение браво доложило, что всё в порядке, убитые и раненые отсутствуют, видимых повреждений не имеет­ся. Сейчас неважно было, какие приказания я стану отда­вать, - главное, чтобы никто не почувствовал моей рас­терянности. Связи нет, где противник - непонятно, и стоит нам только высунуться из-под защиты брони... Я переключил коммуникатор. - Эй, водитель кобылы! Долго мы тут ещё сидеть будем? И чего ты в кусты-то улепетнул?.. Молчание. Нас от кабины водителя отделяет перего­родка с люком, сейчас наглухо задраенным. - Экипаж? Тишина. Двигатель работает, но на малых оборотах. Я попытался выглянуть в амбразуру, в очередной раз ни­чего там не увидел и успокоился. - Джонамани, Хань! Нижний люк! Парни послушались беспрекословно. В таких ситуа­циях великое благо - верить, что отдающий приказы зна­ет, что к чему. Нижний люк откинулся легко. По счастью, никакой особо страшной "бороны" под днищем не обнаружилось. - Назар! Пулемёт! Верный "MG-242". Назариан первым скользнул в люк, следом тотчас последовал его пулемёт и доброволь­ный второй номер расчёта Джонамани. - Прикроете нас, - приказал я и сам полез наружу. Ещё одна попытка связаться с лейтенантом или другими отделениями ни к чему не привела. Умерли они там все, что ли? Поражены внезапной смертью? Трава под железным брюхом БМД была нашей, че­ловеческой травой, самой обыкновенной. То есть мы пока ещё в пределах "своей" зоны. Её лемуры вроде бы должны избегать, но... мы уже видели, как они это избе­гают. Я увидел остальные машины, с виду совершенно це­лые. Правда, двигатель работал только на нашей. Осталь­ные успели заглохнуть. - Хань! За мной! Остальные - держите заросли и осо­бенно ветки! Что пошевелится - снимать немедленно! Сегодня мне не до нанесённого природе Зеты-пять ущерба. Я сдвинул в боевое положение нашлемный прицел. В приниципе, очень хорошая штука. Видит разом и в ин­фракрасном, и в видимом диапазонах, чип реагирует на движение, умеет захватывать цель и вьщавать целеуказа­ние, если в твоём боекомплекте есть что-то самонаводя­щееся. Показывает также, куда попадёт твоя пуля, если ты вот прямо сейчас нажмёшь на спуск, куда полетит гра­ната, рассчитывает упреждение и вообще делает массу полезных дел. Сейчас меня интересовал именно тепловой режим. Если вокруг нас есть эти создания... Впрочем, я не слишком удивился, когда прицел не нашёл вокруг нас вообще ничего. Кроме, разумеется, ещё неостывших двигателей БМД. И по-прежнему молчал переговорник. Я пополз к машине лейтенанта. Рядом сопел Хань. Он, пожалуй, сейчас лучший солдат в моём отделении, но и от него шуму... Если бы лемуры хотели, то с их-то слу­хом уже давно угостили бы нас и в хвост и в гриву. Ничего вокруг. Вообще ничего. Ни движения, ни зву­ка. Словно весь мир на самом деле погрузился в спячку. Не придумав ничего лучше, я скользнул под лейтенантскую машину. Люки, конечно, наглухо задраены изнутри. Никто не предполагал, что возникнет необходимость открывать их снаружи. - Лейтенант? - Яне сразу сообразил, что пропустил "господина". Я постучал в днище рукоятью ножа. Потом ещё раз, громче. Ничего. Как и следовало ожидать. У меня за спиной вполголоса выругался Хань. Выру­гался по-китайски. - Ничего не поделаешь, это надо резаком вскры­вать, - повернулся я к нему. - Возвращаемся, попробу­ем наш люк к водителю открыть. Тоже задачка та ещё... - Может, другие попробуем, господин ефрейтор? - Нет смысла. Чем-то их накрыли... словно две газо­вых бомбы взорвали. Хвост и голову зацепили, а у нас пронесло... - У нас приток воздуха заблокирован был... - А почему ж потом сразу не задохнулись, когда толь­ко наружу высунулись? - возразил я. - Не могу знать, господин ефрейтор! - То-то и оно, что "не могу"... Лес вокруг нас молчал. Ни звука, ни движения. И мне это донельзя не нравилось. Так на войне не бывает. Мне доселе не приходилось бывать в настоящем бою, но даже в наших военных играх такого не случалось. Ребята возились возле люка в отделение экипажа. Он был заперт, как и положено по уставу, но не заблокиро­ван, и после всего лишь десяти минут непрерывной и цветастой ругани (особенно отличался Хань) броневой блин наконец-то уступил. На всякий случай я приказал всем быть в масках. Экипаж был на местах. И слава богу, а то я уже, греш­ным делом, стал подозревать, не исчезли ли они вообще, благодаря неведомой магии и волшебству. Водитель уро­нил голову на рычаги, командир свесился вниз из башни, наводчик свалился со своего железного ковшеобразного сиденья на подвесной пол. Внутри у меня всё оледенело. Все погибли? В один миг? Но почему тогда уцелели мы?.. За спиной сдавленно охнул Назариан. Однако уже в следующий миг водитель пошевелился. Повернул голову, взглянул на нас мутным, словно с пере­пою, взором. - Р-ребята, а что... Штабс-вахмистр, командир БМДэшки, очнулся сле­дом за ним. Очумело повертел головой, словно прове­ряя - на месте ли? - Что случилось, ефрейтор? Я в двух словах рассказал. Вахмистр выругался и ткнул кнопку на рации, вызывая лейтенанта. Несколько мгновений в эфире царила полная тиши­на. Даже без извечного треска помех. А потом... ...Брань, которой разразился лейтенант, заставила меня отнестись к нему с неподдельным уважением. Так ругаться в моём представлении мог только заслуженный боцман торгового флота. Лейтенант помянул всю много­численную эволюционную родню лемуров, припомнил всех их возможных и невозможных половых партнёров и так далее и тому подобное. Я понимал его. Взвод остался в живых только по чис­той случайности. Нас запросто могли перебить. И для этого не требовалось даже взрезать броню наших БМД. Достаточно было просто развести под днищем большой костёр, и мы повыскакивали бы сами. Когда у нас кончи­лись бы патроны - я имею в виду, у моего отделения... Лейтенантский Befehlspanzer (нем - командирский танк.) ревел мотором, пятясь, выбирался на дорогу. Следом за ним, словно поросята за маткой, потянулись остальные машины. Наша тоже тро­нулась. - Разрешите обратиться, господин вахмистр? - Мне же надо было понять, что произошло! - Не разрешаю, - отрезал тот. - Потом, ефрейтор. Не до разговоров сейчас... а ты смотри, куда тянешь! - тотчас обрушился он на ни в чём не повинного водите­ля. - В канаву завалиться хочешь?.. БМД играючи выберется из любой канавы, на то она и БМД, но водитель понял, что с вахмистром сейчас лучше не спорить. - Виноват! - гаркнул он. Переговорники приглуши­ли вопль, иначе бы точно нам всем оглохнуть. - Взвод! - загремел лейтенант. - Держать интер­валы!.. Я вернулся к своим. Покачал головой, давая понять, что рассказывать тут не о чем. Дорога тянулась дальше, и хотя спокойно подумать, конечно, было нельзя, кой-какие мыслишки в голове всё-таки отложились. Итак, это не нападение. Нападавшие просто уничто­жили бы весь взвод. Когда надо, лемуры сражаются. Я это видел собственными глазами. Да и эти... твари, погубив­шие Кеоса, тоже не промах. Нет, на нас не нападали. Второй вариант - предупреждение. Вариант более чем невероятный, но всё-таки с порога отбрасывать не будем. Ксенопсихология, сколько бы ни пыжились имперцы, была и остаётся тайной за семью печатями. И, наконец, вариант третий. Самый вероятный. Не­смотря на то, что самый бредовый. Мы встретились с Необъяснимым. С тем, что не укладывается в нашу кар­тину мира. Пусть доселе ничто из наших построений не давало сбоев и физические законы исполнялись одинако­во хорошо что на Земле, что на Новом Крыму, что на Зе-те-пять, - но ведь существует же отличная от нуля веро­ятность, что какая-нибудь локальная флуктуация... осо­бенность пространственно-временного континуума... умных слов можно придумать очень много. Вот только толку от них всё равно никакого не будет. Сколько ни старайся. В третью версию мне верить не слишком хотелось. Крепко мужику спалось, пока кракен не подплыл. Встре­чаться с подобными "необъяснимыми" явлениями на своей родной планете мне категорически не улыбалось. Может, это было живое существо. Может, "пролетавший тихий ангел". Или, напротив, пробегавший мимо нечис­тый. Я машинально осенил себя крестом и незаметно сплюнул через левое плечо, на поругание мелкому бесу. В общем, наши слегка ошеломлённые Kraftfahrtrupреn (нем. - моторизованные войска.) , они же доблестные и несгибаемые Panzer-Grena-cliere, следовали курсом, установленным командованием. Не знаю, о чём говорили сейчас в других машинах. Хотя мог догадаться... Мои ребята вновь пали духом, им начали мерещиться всякие ужасы, а тут ещё Назариан принялся рассказывать какую-то страшилку в духе вечных и бессмертных дет­ских сказаний о Красной Руке и Чёрной Простыне. При­шлось выдать ему ещё один наряд. Подействовало. Время от времени бодрячески порыкивал из комму­никатора лейтенант, видимо тоже озаботясь "поддержа­нием боевого духа вверенных его командованию войск". Двести километров до Ингельсберга мы должны были пройти по плану за десять часов. И лейтенант громоглас­но поклялся, что мы уложимся в график, хотя бы ему, лейтенанту, придётся самолично нас всех или перестре­лять, или предать суду военного трибунала за преступное неусердие. Двадцать километров в час по незнакомому лесному просёлку - любой грамотный танкист вам рас­смеётся в лицо и назовёт лжецом. Однако мы дошли Правда, во время этого перехода весь взвод вконец изблевался - тряска была совершенно немилосердная; зелёные на лицо, но, как говорится, пол­ные боевого духа и готовности пролить кровь за обожае­мого монарха, Империю и всю человеческую расу, мы вы­строились на площади перед ингельсбургской ратушей. Собственно, это громкое имя носил самый обыкновен­ный сборно-щитовой двухэтажный барак, где помеща­лось градоуправление; но поселенцы с чисто немецким упрямством именовали сие строение "ратушей", burghalle. В Ингельсберг должны были подойти ещё войска - два взвода нашей же пятой роты, однако им предстояло пройти ещё больше, чем нам, - триста и четыреста кило­метров соответственно. Нам, как я уже говорил, предстояло обеспечить поря­док при эвакуации. Поселенцам приказ передали заранее, и они уже все толпились тут же, на площади, каждая семья - возле небольшого серебристого контейнера с до­зволенным к вывозу с собой имуществом. Лица людей были угрюмы - кому охота покидать дома, достаточно просторные и куда более уютные по сравнению с клетуш­ками "внутренних планет", где зачастую нельзя было вы­прямиться без риска разбить себе затылок о чрезмерно низкий полоток. А так называемая "санитарная норма" полагала совершенно достаточным четыре квадратных метра на человека, "принимая во внимание уровень раз­вития, достигнутый средствами санитарии и гигиены". Тем не менее они, эти поселенцы, все как один при­надлежали к так называемой "стержневой нации" и пото­му не роптали. Хвалёная немецкая дисциплина. Потому-то, многажды битые и англичанами, и французами, и рус­скими, они всякий раз поднимались. И, поднявшись в последний раз, всё-таки: победили. Отставной гауптманн, командир ополчения, косился на нас с известной ревностью. Ещё бы - поселенцы все имели право на ношение оружия, в городке были арсеналы с игрушками посерьёзнее охотничьих ружей и лёгких пистолетов, под ружьём в милиции стояло чуть ли не всё мужское население Ингельсберга, от пятнадцати до шес­тидесяти пяти лет, то есть никак не меньше полутора тысяч "штыков", выражаясь старым армейским языком. А тут пригоняют всего полсотни десантников и требуют, чтобы немедленно началась эвакуация! - Гражданские лица тут в куда большей безопаснос­ти, чем где бы то ни было, - услыхал я намеренно гром­кое ворчание господина гауптманна. Разумеется, с таким расчётом, чтобы его услышал наш лейтенант. Правда, тот и бровью не повёл. У нас был приказ. Ос­тальное его не интересовало. Любой, кто сопротивляется выполнению отданных командованием приказов, суть неприятель, с которым надо поступать соответственно, вне зависимости от его биологической принадлежности и внешнего вида. Наверное, это ясно читалось на лейтенантском лице, потому что ни у кого, кроме господина отставного гаупт­манна, не хватило пороху ему противоречить в открытую Поселенцы покорно собрались на площади и ждали ко­манды к отправке. Честно говоря, я не слишком понимал смысл нашего присутствия здесь. В чём наша задача - охранять пустые дома? Карать возможных мародёров?.. Или этому городку предстоит стать нашей базой для "операций по умиротво­рению"? - Господа командиры отделений, ко мне! - громко скомандовал лейтенант. Скомандовал по общей связи, не через коммуникатор. Верно, хотел, чтобы поселенцы ви­дели - Императорские Вооружённые силы на посту и ни на миг не ослабляют бдительность. Мы поспешили явиться. Четверо ефрейторов, волей судьбы вознесённые над нашими остальными товарища­ми. О да, мы уже отличались. Мы уже считали себя впра­ве отдавать приказы и посылать людей на смерть. - Господа ефрейторы. - На сей раз лейтенант не пренебрёг закрытым "командирским" каналом. Несмотря на то что мы стояли голова к голове - по его приказу никто не расставался с дыхательными масками и не под­нимал забрала шлемов. Поселенцы косились на нас, верно, считая последними идиотами, но помалкивали. - Господа ефрейторы, теперь, когда мы на месте, я могу передать вам приказ командования. Разумеется, он стро­го секретен, и я не сомневаюсь, что вы сохраните всё в тайне, как и положено воинам-десантникам. ...Сейчас он уже не вспоминал, что мы на самом деле ещё даже не принёсшие присягу рядовые учебной роты, по боевому расписанию "Танненберга" остающиеся поза­ди, на тыловых базах... И господин штабс-вахмистр Клаус-Мария Пферцегентакль тоже отчего-то забыл и обезьян, и гамадрилов, и прочий экзотический зоопарк. Сейчас, в бою, - мы все равны перед Господом, хотя у нас разные Символы Веры и мы молимся на разных языках. - Слушай приказ Oberkommando des Heeres: в тече­ние вечера и ночи в районе Ингельсберга возможны ата­ки крупных сил противника. Задача взвода: обеспечить безопасность гражданских лиц и удерживать плацдарм, годный для посадки эвакуационного бота, вплоть до под­хода резервов. Oberkommando des Heeres (нем. - верховное армей­ское командование.). Армейское верховное коман­дование. Это вам, господа-товарищи, не майор Иоахим фон Валленштейн, командир "Танненберга", и даже не генерал-лейтенант Прис, командующий всей Третьей де­сантной дивизией "Мертвая голова". Как говорится, за­бирай повыше. Это уже кронпринцы и эрцгерцоги, это высшая аристократия, это почти самое подножие трона. - Имеющийся в наличии космический транспорт, - глухим голосом продолжал лейтенант, явно цитируя всё тот же самый приказ, - в состоянии начать эвакуацию гражданских лиц не ранее чем через семьдесят два часа. Ответственность за безопасность подданных Империи возлагается на... ну, это и; так понятно, на кого, - закон­чил он. - Как обычно, на меня как на командира боевого подразделения Имперских Вооружённых сил и на этого шута, - лейтенант мотнул головой в сторону надутого экс-гауптманна, - то бишь на представителя местных за­конных вооружённых формирований. - Единственное более-менее пригодное к обороне здание - местный культурный центр. Он не сборнощи­товой, это капитальное строение. Библиотека, читальни, театр, кино и всё прочее достаточно просторно. И оно - на отшибе. Боты сумеют сесть почти что рядом. Сколько времени нам надо продержаться - вы слышали. К делу, господа. Танкистами я займусь сам. Вы же, господа еф­рейторы, по прибытии на место получите каждый сектор обороны, составите огневую карточку, доведёте до каж­дого бойца его ориентиры, проведёте инструктаж и всё прочее. Гражданские сейчас начнут движение. Мы долж­ны поспешить. Господа ефрейторы, к отделениям, бе­гом - марш! Мы повиновались. Никто не перебросился даже па­рой слов. Если разведка говорит, что мохнатые собрались "атаковать крупными силами", это означает только од­но - кровавую баню. И не только для нападающих. Что само собой разумеется. Взвод "выдвигался". Мы топали по вымершим улоч­кам Ингельсберга, чистеньким, аккуратным улочкам, где, похоже, никто никогда не мусорил, не курил в не отве­дённых для этого местах и не оставлял окурков на тротуа­рах и газонах. Ровно подстриженные живые изгороди, идеальные "кубы" или "шары" древесных крон, посыпан­ные песком дорожки, гипсовые гномы в красных и зелё­ных колпаках в садах и возле калиток, причудливые почтовые ящики - в виде птиц, драконов, других сказочных чудовищ - или, напротив, сугубо модернистские - типа ездящих и разговаривающих роботов. Нигде не залаяла собака, не замяукала забытая кошка - жители Ингельс­берга эвакуировались с немецкой тщательностью и пе­дантичностью. Поток людей тёк по улицам следом за нами. Господин отставной гауптманн, хотя и ревниво отнёсся к нашему появлению здесь, саботировать приказ Верховного командования, само собой, не решился. И порядок он, надо признать, поддерживать умел. Люди шагали, вели за руки детей, поддерживали ста­риков, перекликались, лишний раз проверяя, не потерял­ся ли кто, не отстал. На лицах была тревога, но вместе с тем и какая-то мрачная решимость, какую я скорее бы ожи­дал встретить у своих соотечественников, буде нам при­шлось драться насмерть. Хоть и с теми же имперцами, ес­ли бы горячие головы на Новом Крыму тогда победили и подписание договора с Империей оказалось бы сорвано. "Культурный центр" я сперва порывался назвать "сельским клубом", однако, едва увидев его, я резко пере­менил мнение. Такое сооружение сделало бы честь иному городу Внутренних Планет, не говоря уж о матушке-Земле. Монументальное здание, гранитные блоки и мест­ный "мрамор", точнее, камень, очень похожий на земной мрамор. Места Ингельсбергу было не занимать, и стро­ители размахнулись, здание вышло длинным, широким и плоским, всего в четыре этажа. Его явно соорудили "на вырост", для нынешнего Ингельсберга он был слишком велик. Вот будь тут хоть раз в десять больше народу, пришёлся бы в самый раз. Внутри места тоже хватало. Видно, Зета-пять не бедствовала, если сумела без всяких субсидий и кредитов отгрохать в не самом важном своём городке этакую бла­гость. Новому Севастополю новые театр с библиотекой точно бы не помешали.. . Конечно, Зета-пять, как и все "новые колонии", поль­зовалась немалыми привилегиями. Налоги тут низкие, считай, никаких, в имперскую казну отчисляются и вовсе крохи. Практически всё остаётся на планете, а капстрои-тельство так и вовсе от податей освобождено. Многие крупные фирмы, я слышал, занимались подобным. ...Дубовые диваны, ковровые дорожки, бронзовые вы­чурные светильники. Внутреннее убранство было выдер­жано в помпезном "новоимперском стиле", который осо­бо вольнолюбивые критики связывали с "государствен­ным монументализмом" Третьего Рейха. Кстати, кто не знает - у нас сейчас Рейх Четвёртый, а пятому, как гово­рится, не бывать. Гауптманн с добровольными помощниками тут же принялись разводить людей по помещениям. Женщин и детей - в глубокие подвалы, настоящие катакомбы, вы­копанные якобы для книгохранилища, компьютерного центра и театральных складов (хотел бы я взглянуть на декорации, которые они тут собирались хранить, - в самую пору для Императорской Оперы им. Рихарда Ваг­нера). Мужчин помоложе и поздоровее оставили наверху - помогать нам готовить здание к обороне. Я поразился снова - поселенцы двигались как заве­дённые автоматы, никто не плакал, расставаясь, дети хоть и висли на отцах, но на удивление послушно расцепляли ручонки, едва только звучала команда и Ганс, Фридрих или Пауль мягко начинали высвобождаться из детских объятий. Здание "сельского клуба" явно строилось с расчётом на оборону. Никаких тебе широченных окон - узкие прорези-бойницы. Никаких тебе стеклянных потолков - тяжёлые бетонные перекрытия, которые, наверное, вы­держат прямое попадание снаряда четырёхдюймовой гау­бицы. Мрачно было внутри, совсем не радостно и не тор­жественно, и я подумал, что, будь я мальчишкой, меня б в такой театр или такую читальню не заманить ни за какие коврижки. Тем не менее сейчас нам это было на руку. Моё отделение получило "восточный сектор оборо­ны", то есть стену здания, обращённую на восход. Мы поднялись на третий этаж - здесь от торца до торца тянулся длинный широкий коридор с удобными для стрельбы позициями. Все подходы к "читальне" с нашей стороны простреливались на километр, как услужливо сообщил мне нашлемный, спаренный с прицелом вычис­литель. Я вздохнул и принялся расставлять ребят по местам. Не так-то и много - десяток стволов на почти двести метров коридора. Мы поставили оба пулемёта, два тя­жёлых "шмеля"; затем пыхтящие ополченцы приволокли посылку от танкистов - стационарный огнемёт "муспель". Я оценил мрачноватый юмор создателей оружия; похоже, во всём отделении один я читал Эдду. Остальные о ней и слыхом не слыхивали, хотя "героические мифы предков" в обязательном порядке должны были препода­ваться в шкояе. Славные у ребят моих были учителя, не­чего сказать. Как положено, я составил огневую карточку, распеча­тал тут же выданную компьютером карту моего "сектора", наметил с ребятами ориентиры, проверил прицелы. На правильный интервал дистанций было выставлено у одного Ханя. Что творилось с "манлихером" Раздвакряка, не хочу даже и вспоминать. К бойницам мы подтащили мешки с песком, предус­мотрительно заготовленные тем же отставным гауптман-ном. Молодец мужик, ничего не забыл. Как говорится, уважаю, хотя и принадлежит к "становой нации", да и чин сам за себя говорит.. Во внутреннем дворе лейтенант развернул полевую кухню и велел вскрыть все НЗ. Нам надо было продер­жаться семьдесят два часа - или проторчать тут, помирая от скуки, буде разведка ошиблась. - Не, ну её к бесу, такую войну... - ворчал Фатих, приканчивая розданный незадолго до полуночи "поздний ужин". - За каким иблисом сюда притащились? Что тут делать? Этих идиотов защищать? А нечего было небось в лемурьи угодья лезть, вот и не случилось бы никакого-восстания... - Это называется своей задницей на чужой болт на­кручиваться, - мрачно заметил Назариан. - Ты не забыл, у тебя ещё три наряда сегодня? - вы­разительно спросил я его. - Никак нет, господин ефрейтор, - издевательски педалируя мой невеликий чин, ответил Назар. - Тогда бегом марш. Можешь себе представить, что уже в туалетах творится. - Господин ефрейтор! - горестно возопил бедняга, но я был непреклонен. Стемнело. По приказу господина лейтенанта танкис­ты выволокли на плоскую крышу восемь мощных про­жекторов. В Ингельсберге нашлась тяжёлая строительная техника, экскаваторы, бульдозеры, скреперы, и они весь вечер копали глубокий противотанковый ров, окружая кольцом наше убежище. Получилось внушительно. Про­тив четырёх выходов уложили пластиковое покрытие, ко­торое легко в случае чего сбросить или подорвать. На сей раз рыть укрытия для БМД нам не пришлось. Постарались ополченцы-экскаваторщики и бульдозерис­ты. Что называется, повезло. К бою мы были готовы. Связь со штабом присутство­вала. Что ещё надо засевшим в крепком месте солда­там? Только одно - уверенность, что ты делаешь правое дело... И вот с этим-то у нас были проблемы. Большие про­блемы. Всё-таки сказывалось, что мои парни встали в строй без году неделя. Хотя и считались вполне к бою готовыми. Если начнётся драка, мне надо выжить, твердил я се­бе, как заговорённый. Пусть погибнет всё отделение, ло­пух Раздвакряк, горячий Фатих, сноб Назар, простодуш­ный Мумба, флегматичный Микки, все остальные - мне надо выжить и вернуться. Потому что не за тем я здесь, чтобы геройски отдавать жизнь за, как говорится, обожа­емого монарха. Пусть даже весь майорат теперь на Геор­гии... Сестры, подумал я. Лена, Света.. Танюшка... простят ли они меня когда-нибудь? Конечно, я для них - предатель, и Татке наверняка уж постараются внушить... Мои кулаки сжались. Кое-кто за это заплатит, посулил я Дайте только вы­браться отсюда, и вы мне за это заплатите. Да так, что все наши гауптманны и гауляйтеры содрогнутся от ужаса. И эти люди здесь, на этой планете, - они всего лишь моя ступенька. Моя отмычка. Всего одна. Одна-единственная. Которую нельзя сломать ни в коем случае. Вто­рой попытки не будет. Уже никогда. Была глубокая ночь, когда меня сморил сон. ...И снилась мне Далька, как она стоит, улыбаясь, на " белом песке кораллового пляжа, и из всей одежды на ней - одна только узкая полоска трусиков-бикини. Море осторожно касается берега белопенным языком, и, если взглянуть подальше от черты прибоя, станут видны ис­полинские туши трёх ручных китов-вожаков молочных стад. Море возле нашей лагуны глубокое, дно отвесно уходит вниз, видны разноцветные кусты кораллов, мель­кание рыбьей мелочи, ковыряются на дне ползуны-про­изводители, которых никто не трогает, чтобы не исто­щить запасы и не подорвать экологию - на экспорт дав­но уже идут только выращенные на рыбофермах Далька смеётся, и я вдруг вспоминаю, что мне нельзя гам находиться. Я же теперь имперец, десантник, и вся эта планета мне должна быть более чем подозрительна. А Даля, продолжая смеяться, легко бежит ко мне че­рез полосу прибоя. Только теперь я замечаю, что стою, как говорится, в полном боевом - панцирь, "малихер", шлем, ботинки и всё прочее. Зачем мне это здесь, мы же на пляже? - Далька! - ору я и бросаюсь ей навстречу Она боль­ше не сердится на меня, замечательно, превосходно, я всегда знал, что она поймет, она не может не понять, мы же по-настоящему с ней любили друг Друга, мы .. Далька видит меня, и лицо её словно бы каменеет. Она ещё бежит, но похожа сейчас на подстреленную пти­цу, чьи крылья уже подломились, и она вот-вот мёртвым комком перьев низринется на ждущие камни Она легко уворачивается от моих рук и бросается на шею какому-то парню у меня за спиной Парень муску­листый и загорелый, пожалуй, выглядит повнушительнее меня, но .. ...Стоп! Какой же это "парень", если прямо перед мо­им носом мою девушку нагло лапает мой собственный родной брат Георгий? - Гошка, гад! - рычу я и сам бросаюсь вперёд. Но прежде, чем я успеваю добраться до них, Далька резко на­гибается и накоротке, без замаха, всаживает мне в печень зазубренную острогу. Боль и тьма. И я просыпаюсь. От боли. В ушах - рёв тревожной сигнализации. Наш предусмотрительный лейтенант не забыл поставить её на полную громкость, так, чтобы бу­дила подобно трубам архангелов. - Командир! - орёт Мумба, заглушая даже вой си­рен. На улице - глухая ночь. Небо затянуто облаками, ни одной из лун Зеты-пять (а у неё их три) не видно. Только яркий свет прожекторов. И - со всех сторон - живой шевелящийся ковёр, ползущий к нашей "крепости". Кое-где в городке вспыхнули пожары. Кто зажёг, по­чему загорелось? - По местам! - завопил я что есть мочи. - Расчёты, не спать! Вторые номера! К делу! Ориентиры вы знаете. Огонь!.. Почти в ту же секунду такую же команду я услыхал в переговорнике. Гулко бахнуло орудие сперва одной БМД, затем ещё, ещё и ещё. Прямо посреди накатывающейся лавины вы­росли столбы и султаны разрывов, полетели обрывки и ошмётки плоти наступающих. Я взглянул в прицел - на­верное, тут собрались лемуры со всей планеты. Их были десятки тысяч, если не сотни. Никогда не видел ничего подобного. В Кримменсхольме они действовали поум­нее - а тут валили всей толпой, прямо на наш кинжаль­ный огонь.. Заговорили пулемёты. Наш "МГ" стрелял трассерами, и по рядам атакующих прошла словно коса смерти. На­верное, ни одна пуля не пропадала зря, больше того, каж­дая прошивала по три-четыре тонких тела, прежде чем ут­ратить злую убойную силу. Хакнули оба "шмеля", осколочные гранаты взорва­лись в гуще нападающих, но те, похоже, вообще не обра­щали никакого внимания на наш огонь. Они словно забыли, что такое смерть. Словно у всех разом отменили инстинкт самосохранения. Потрясая своими игрушечны­ми копьецами, вопящая волна мохнатых, похожих на дет­ские игрушки лемуров докатилась до самого рва Сколько их погибло на подступах - не взялся бы сказать никто. Но прорехи в их строю немедленно заполнялись, поток льющихся из-за окраинных домов Ингельсберга созда­ний не иссякал. Этого не может быть, подумал я. Лемуры разумны и осторожны. Совсем недавно они сражались с нами совер­шенно по-другому. Стрелами и из засад. А теперь - они рвутся вперёд, словно очумевшие лемминги, собравшие­ся топиться. Никогда ещё ни я, ни остальные ребята, ни даже, по­лагаю, господин лейтенант не видели ничего подобного. Тут, наверное, были миллионы лемуров. Никакие леса, никакие мелкие делянки не смогли бы прокормить такую ораву. Из какого же инкубатора они выскочили? И кто, если можно так выразиться, "разморозил" их?.. Опустевшие пластиковые магазины один за другим летели в стороны. Плевались огнём самоходки, разрывы снарядов на миг расчищали небольшое пространство в рядах наступающих, но прореха заполнялась уже в сле­дующий миг. Стреляй, не стреляй - всё едино. Мы уби­вали лемуров тысячами, но на место погибших вставали, наверное, десятки тысяч. Коричневая волна докатилась до рва. Его копали на совесть, в глубину он достигал добрых трёх метров, но ле­муры и не подумали остановиться. Истошно вереща, пер­вые ряды с разбегу бросились вниз. Они падали, ломали себе кости, задыхались под валящимися сверху телами, но никто не остановился и ни один не повернул назад. Передовые шеренги до конца выполнили свою роль смертников. Бьющиеся, окровавленные тела заполняли ров, и эта живая пена с пугающей быстротой поднималась. Тот, кто организовал эту атаку, не считался с потеря­ми и, наверное, посто не знал, что такое "потери". Ему было наплевать на гибель тысяч и тысяч забавных, пу­шистых созданий. Всё, что его интересовало, - это мы. Ребята стреляли в ров, и от пуль, словно на поверх­ности воды, вверх взлетали кровяные фонтанчики. БМД развернули башни, стреляя вдоль рва, сметая всё живое на его гребне, но остановить лемуров сегодня, наверное, смогла бы только атомная бомба. Я не сомневаюсь, что командование отдало бы приказ орбитальным бомбарди­ровщикам, если бы вместе с нами не было пяти тысяч мирного населения. ОКН1 могло не щадить войска, на­бранные во всех концах Империи, но к гражданам "ста­новой нации" всё же относилось по-иному. Смачно плюнул огнемёт. Ребятами не требовалось ко­мандовать. Ни к чему пропал весь мой труд, все мои "ог­невые карточки" и прочая военная премудрость. Стреляй в накатывающийся живой вал, и всё. И молись, чтобы этот прилив кончился прежде, чем иссякнут патроны. Клубящаяся огненная струя, длинный пламенный язык, словно выметнувшийся из пасти сказочного драко­на, лизнул передовые шеренги лемурьего войска; жидкий огонь растекался по земле, и всё, с чем он соприкасался, вспыхивало тоже. Я ожидал, что лемуры остановятся хотя бы перед полыхающей завесой, но куда там! Коричневые шеренги бестрепетно бросились в пламя, как до того их предшественники заваливали собственными телами наш ров. Ни пули, ни снаряды, ни огонь лемуров сегодня не остановят. С грохотом и топотом бежали нам на подмогу опол­ченцы, падая у бойниц и: открывая стрельбу. Считанные минуты прошли с того мига, как мы уви­дели наступающих, а они уже заполнили всё пространст­во вокруг нашей "крепости Ингельсберг", одолели ров, и теперь им оставалось не больше двух десятков метров до стен. Все окна первого этажа тщательно закрыты тяжёлыми решётками и стальными ставнями ( лишнее под­тверждение того, что "культурный центр" строили ещё и как цитадель, где в случае надобности можно будет отси­деться ); но едва ли это всё особенно сильно задержит со­шедших с ума аборигенов Зеты-пять. Сегодня они и сталь зубами перегрызут... Я видел, как из замершей БМД выскакивали очуме­лые танкисты. Они успели расстрелять, наверное, почти весь боекомплект, пушка у них снабжена автоматом заря­жания; и сейчас им там оставаться было явно незачем. Лемуры просто завалят машины, и тогда, наверное, даже самого мощного движка не хватит, чтобы сдвинуть эту живую тяжесть. Танкисты опрометью бежали к чуть приоткрывшимся дверям. За дверями сейчас наверняка весь резервный взвод во главе с самим лейтенантом - ждут, готовятся за­хлопнуть створки перед самым лемурьим носом. - Хань! Отсеки тварей! Огнемёт! Завесу за спиной у наших! - скомандовал я. Получилось неплохо. Поток пуль и жидкого пламени на самом деле отсёк визжащий клин лемуров, в само­убийственном усилии бросившийся в погоню за танкистами. Ребята насилу успели проскочить. Хочется верить, что остальным экипажам тоже повезло. - Не выдавай, братцы! - вдруг совершенно не в обы­чаях "стержневой нации" завопил ополченец рядом со мной, чуть ли не до половины высовываясь в бойницу и паля вниз из крупнокалиберного дробовика. Мельком я подумал, что такое оружие - в самый раз против мелких лемуров. ...И на какую-то минуту мы, наверное, их всё-таки приостановили. Но только на одну минуту. Раскалились стволы пулемётов, у огнемётчиков кончалась зажигатель­ная смесь, пол устилал ковёр стреляных гильз, а лемуры неё шли и шли, и сходил с ума от невероятного обилия целей мой слишком умный "ефрейторский" прицел... Голос лейтенанта загремел в наушнике как раз вовремя. - Всем, всем, всем! Оставить амбразуры! Повторяю, оставить амбразуры, отходим вниз! Все - вниз, в подва­лы! За собой закрывать все двери, какие только сможете! Не медлить, по счёту "пять" - все вниз! Начинаю отсчёт - один... два... три... - Отходим! - крикнул я своему отделению и опол­ченцам. - Приказ лейтенанта! Моё отделение повиновалось мгновенно. Словно ре­бята только этого и ждали. Впрочем, их осуждать труд­но - вид катящихся живых волн способен свести с ума кого угодно. Вниз, вниз, вниз. Вой и визг лемуров слышен был сковозь все стены и перекрытия. Коричневое море со все­го размаха ударило в рукотворную скалу, забилось, запле­скалось... Сейчас они полезут наверх, подумал я. Построят жи­вые пирамиды и полезут. А может, им хватит и мельчай­ших выступов стены. Ловкие, лёгкие и цепкие обитатели исполинских лесов, где деревья стараются принять на себя часть тяжести небесного свода, - что им стоит вска­рабкаться до не столь уж высокого третьего этажа? А по­том - они протиснутся внутрь... мы продержались бы ещё какое-то время, но потом у нас бы просто кончились патроны. И стоит лемурам ворваться в одном месте, как это будет означать конец. Мы бежали вниз. Я - последним. Раздвакряка я по­слал вперёд. Решительно не желаю вытаскивать этого недотёпу из маленьких, но хватких лемурьих ручонок. Лейтенант встретил нас на пороге подвала. Надо ска­зать, что подвал запирался более чем внушительной две­рью, укреплённой толстыми железными полосами - такую не вдруг сломаешь и не вдруг прогрызёшь. - Вниз, ефрейтор, вниз! Всё отделение - вниз! Куда ж тут можно ещё дальше?.. Оказалось, что можно. Оказалось, что бомбоубежище здесь таки есть. Просторное, глубокое, настоящее. Укры­тое по меньшей мере в двадцати метрах под поверхностью земли. Здесь легко поместилось всё население Ингельс-берга и ещё оставалось порядком места. И двери, которыми закрывалось подземелье, сделали бы честь любому стратегическому бункеру. Сколько ж средств в это было вбухано?.. Или - заподозрил я - Зе-та-пять не простая фермерская планетка, осваиваемая и заселяемая в соответствии с Гомстед-актом? Мы наконец перевели дух. Лейтенант приказал провести перекличку. Все оказа­лись в наличии, даже танкисты, которых я уже было за­писал в смертники. - Ребята, - без всяких церемоний сказал лейте­нант. - Штаб сверху, - он ткнул в потолок, - приказал прекратить сопротивление, забаррикадироваться в укры­тии и ждать дальнейших указаний. Они сняли эту бата­лию со спутника. Штаб говорит, что весь Ингельсберг за­топлен лемурами. Их тут не меньше нескольких миллио­нов, по их оценкам. Кто-то из десантников сдавленно охнул. - Я тоже не поверил, - сказал лейтенант. Сейчас его не возмутило столь бесцеремонное "наличие отсутствия боевого духа". - Несколько миллионов - да столько, по прикидкам, не набиралось и на всей планете. И что - они все сюда на крыльях прилетели? Под землёй пробра­лись?.. Короче, неважно. Ребята, скрывать от вас не бу­ду... штаб решил, что настал удобный момент покончить со всем лемурьим восстанием. Догадываетесь, каким спо­собом? Ну конечно, подумал я. Действительно, с точки зрения отвлечённой стратегии можно достичь пре­красного результата. Несколько миллионов врагов и всего лишь полусотня своих солдат. Ну и пять тысяч гражданских, но это тоже наверняка в пределах "допусти­мых потерь". Прекрасное решение. Не спорю. Но как же глупо... - Конечно, бомба, - проговорил лейтенант. - Они запускают первый бомбардировщик. На клиппере нет ракет достаточной мощности, чтоб достать до нас. Бом­бовоз пройдёт над нами и вывалит свой груз. Взрыв будет воздушным, порядка ста килотонн. В штабе полагают, что этого достаточно. По идее, убежище должно выдер­жать. Его проектировали на двести килотонн. Раздвакряк взмемекнул дурным голосом и едва не по­валился в обморок. Хорошо ещё, с двух сторон его при­держали Хань и Мумба. А то позору не оберёшься. - Поэтому мы остаёмся здесь, - подытожил лейте­нант. - После... экстерминации враждебных форм жизни мы должны будем вывести гражданских лиц в место эва­куации. Но это случится ещё через семьдесят часов. Запа­сов воды и продовольствия тут на месяц. Фильтры в по­рядке. Так что можете отдыхать, взвод. Всё ясно? Это приказ! Разрешаю в виде исключения сыграть в карты. ...Сидеть и ждать, когда на тебя сбросят стокилотонный атомный заряд, - невеликое удовольствие, должен я вам доложить. А тут ещё местные. Пристали как банный лист - почему мы ушли от бойниц и чего ждём теперь. Лейтенант категорически запретил нам - "для невнесе­ния паники" - говорить о готовящемся ударе. Наконец нас оставили в покое. Моё отделение было настолько деморализовано и по­давлено, что никто не хотел смотреть даже на девушек, что как-то мало-помалу, бочком-бочком стали проби­раться поближе к героическим десантникам. Даже Мум­ба, великий любитель женского полу, доблестно перевы­полнявший, наверное, все мыслимые нормативы половой жизни, установленные психологами типа госпожи Шуль-це, сейчас уныло сидел, уронив чёрную бритую голову. Я постарался отогнать мрачные мысли. Выдержат ли перекрытия - ещё не самое важное. Мы вполне можем задохнуться, получить летальную дозу радиации, и про­чее, и прочее, и прочее. Нет. Об этом я не стану думать. Приказываю себе не думать и запрещаю себе думать. А вместо... Я хотел представить, себе Дальку, но погрузиться в мечты не сумел. - Ефрейтор. - Господин лейтенант? - Без чинов, Рус, - лейтенант сел рядом на жёсткую лавку. Преувеличенно аккуратно поставил рядом шлем. По уставу вывернул и зафиксировал "дорогостоящий вы­сокоточный прибор", сиречь нашлемный прицел. Каза­лось, он делает сейчас всё это, чтобы только занять руки и не впустить в сознание тот ужас, что неминуемо разда­вит тебя, если только дать ему волю. - Есть без чинов, - с готовностью откликнулся я. Лейтенант мне нравился. Я не мог испытывать подоб­ных чувств к врагу, это было сугубо неверно, но вояка он всё же был бравый и к солдатам относился по-челове­чески. - Рус, у тебя одного из всего моего взвода универси­тетское образование, - тихо сказал лейтенант. - Я окон­чил Императорскую десантную академию, но биологию, особенно ксенобиологию, нам читали очень ограничен­но. А это, я знаю, твоя специальность. Верно? - Так точно, только я специализировался больше по морским... - Неважно. Специализировался по морским, разбе­рёшься и здесь. Невелико отличие, даже я это понимаю. Что ты думаешь по этому поводу? С чем мы тут столкну­лись? Я никогда с Чужими не воевал. А на подавлении мятежей большого опыта не наберёшься, - он криво ус­мехнулся. Ишь ты. Как заговорил-то распроклятый фон-барон, едва только припекло по-настоящему. Понятно, он сей­час пытается любым путём от страха укрыться, вот и нужен ему сейчас умный разговор, потому что иначе от ужаса те же мозги вскипят и паром через уши вылетят. - Биологическая война, гос... - Я же сказал - без чинов. Рудольф меня зовут, если ты забыл, Рус. - Виноват... Рудольф. Имеет место биологическая война. Если штаб не ошибается... кто-то или что-то кон­тролирует всю лемурью расу. Контролирует настолько, что может полностью гасить даже самые основополагаю­щие инстинкты. Но, само собой, это не всё. Те твари, что мы видели на площади, в Кримменсхольме... они явно выведены искусственно. Они ни на что другое не годны, кроме боя. Они нефункциональны. Короткоживущие, с бешеным метаболизмом. Существа-факелы. Их испыта­ли. Испытание они не выдержали. Теперь, я уверен, эти неведомые мастера-затейники переменят тактику. - Каким образом? - не выдержал лейтенант. - Очень просто, Рудольф. Они поймут, что посылать в бой бронированных гигантов с клыками и щупальцами бессмысленно. Их создания уязвимы для пуль и снаря­дов. Уже сейчас они послали против нас исключительно лемуров - потому что смогли собрать миллионную ар­мию. Следующими будут, наверное, какие-нибудь особо зубастые крысы. Чем меньше создание, тем труднее в не­го попасть, тем в большем числе их можно вывести, тем легче создать численный перевес. Но крысы пределом не станут. - А что ж тогда? - Похоже, лейтенант по-настояще­му заинтересовался и даже смог забыть о зависших над нами ста килотоннах. - Не знаю. Что-нибудь совсем мелкое. - Боевые штаммы? Вирусы? - Возможно, но с таким врагом мы бороться умеем. Сыворотки, антидоты - с нами не так легко справиться. Мы победили хищную микросферу на добрых пяти десят­ках планет. Справимся и тут, пусть даже понеся на пер­вых порах потери. Нет. - Ты ведь уже придумал, что вместо? - Я - не "они", Рудольф. Я бы на их месте прибег к насекомым, но не крупным, не чудовищным. Осы. Пчё­лы. Шершни. Муравьи. Несложно дать им яд или даже комбинацию ядов. А такие токсины - это не вирусы. Против цианистого калия или синильной кислоты проти­воядия не существует. Немного модернизировать ядови­тые железы - и вот вам, пожалуйста, пчела, укус которой смертелен, и никакая сыворотка, никакой антидот про­тив неё не подействует. И никто не станет стрелять в рой шершней из штурмовой винтовки. - Можно из огнемёта... - озабоченно проронил лей­тенант. Мои слова, похоже, всерьёз зацепили его. - Конечно, хороший стрелок может сжечь компакт­но летящий рой. Ну а если это туча и она атакует со всех сторон? Конечно, можно пустить в ход пестициды и де­фолианты, можно уничтожать гнёзда и колонии на ран­них стадиях... но это всё равно паллиатив. Если "они" до этого додумаются, нам придётся солоно. Высаживаться только в скафандрах высшей защиты или что-то вроде того. - Ну ты и накаркаешь... - проворчал лейтенант. - Осы, шмели всякие... - Он храбрился, однако я видел, что он сбит с толку и растерян. - Может, тараканы. Или пауки. Или крошечные яще­рицы. Одним словом, что-то слишком мелкое, чтобы против него было бы действенно наше оружие. - Но их же можно травить, верно? - Верно. А что станет с планетой, где в ход широко пойдёт такая отрава? Для нас она, боюсь, станет совер­шенно непригодной. - Верно... - протянул лейтенант. - Хорошо сказал, Рус. У тебя есть мозги, недаром тебя вахмистр хвалит. - Благодарю... Рудольф. Лейтенант взглянул на часы. - Бомбовоз выходит на цель. Если, конечно, не сбил-Ся с курса. - Он посмотрел на меня. - Веруешь в Бога, Рус? - Верую. Имею честь быть православным, господин лейтенант. Рудольф усмехнулся. - Тогда молись ему. Как можно горячее. И по-русски. Кто знает, может, поможет. - Его коммуникатор ко­ротко взблеснул: красный, жёлтый, красный. - Начинаем отсчёт. - Лейтенант побелел, но держался. У меня в животе всё скрутило так, что казалось, пере­напряжённые мускулы вот-вот лопнут. Вновь мигание лейтенантского переговорника. Красный, красный, красный. - Сбросили, - прошептал лейтенант. - Ну, теперь держись... Лица ребят белели в полумраке убежища. Все замер­ли, оцепенели, только в более дальних отсеках по-преж­нему гомонили распалённые недавним боем ополченцы. Они ничего не подозревали... хотя как тут можно ничего не подозревать? Не дураки же они, в самом деле... Эта мысль на краткое время отвлекла меня. А потом я вдруг уловил, как лейтенант считает - едва слышно, одними губами:. - Тридцать один, тридцать, двадцать девять, двадцать восемь... Раздвакряк разинул рот, уставился в потолок широко раскрытыми глазами - Двадцать пять, двадцать четыре, двадцать три... Мумба шевелит посеревшими губами, вроде как мо­лится. - Двадцать, девятнадцать, восемнадцать... Глинка сплёл пальцы, вжал в них лоб, словно надеял­ся, что это го защитит. - Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать... - Господи, спаси и сохрани, - вырвалось у меня по-русски. - Спаси и сохрани, Господи, чадо своё, как спасал ты во времена оны... - Три. Два. Один, - спокойно и уже в полный голос отсчитал лейтенант. Рука великана ударила в чудовищный барабан, навер­ное, размером с целую планету. Другая рука того же вели­кана встряхнула как следует бронированную коробку со сбившимися в кучу людьми, подобно тому, как мальчиш­ка встряхивает спичечный коробок с жуками. Разом лоп­нули, рассыпавшись колючим дождём острых осколков, лампы, всё вокруг наполнилось едкой пылью, взвыли на пределе компрессоры, проталкивая воздух сквозь зады­хающиеся фильтры... А потом всё разом стихло, и в наступившей жуткой тишине слышно было только натужное гудение стонав­ших под полом машин. Они старались до конца, пытаясь спасти нас. Ещё не веря в то, что мы живы, я бросил взгляд на сгиб руки, где тихо и мирно тикал счётчик. Сто двадцать микрорентген в час - в шесть-семь раз выше нормы, но не смертельно. Как бы то ни было, убе­жище выдержало. "Стержневая нация" ладила крепко. - Всё, господа, - поднялся лейтенент. Он уже пере­стал быть Рудольфом. Только - лейтенантом. Разом взвыла в голос толпа. Все орали, кто-то сума­тошно бросился к нам, размахивая кулаками. В ответ клацнули затворы. - Спокойно, господа, спокойно. - Сам лейтенант был бледен, но держался стойко. - Сожалею, что не мог проинформировать вас раньше. Приказ верховного ко­мандования. Только что было проведено массированное сканирование местности наверху. Остановить инфестацию иными средствами оказалось невозможно. Нам сле­дует оставаться здесь. До тех пор, пока к нам не пробьют­ся спасательные команды. После этого будет осуществле­на полная и всеобъемлющая эвакуация. Компенсации за утраченное имущество и страховые премии будут выпла­чены в строгом соответствии с законом, по ускоренному графику. Ещё раз прошу всех соблюдать спокойствие. И... от лица Имперских Вооружённых сил, как старший офи­цер, приношу вам извинения - свои и командования. Поверьте... иначе было нельзя. Те, кто стоял вместе с нами у бойниц... они видели. Они не дадут мне солгать. Лемуров сегодня было не удержать. И мы решили... луч­ше потерять город, чем пять тысяч жизней. Командова­ние рискнуло. Они верили в ваших инженеров и рабочих. И.., они не ошиблись. Мы живы. Осталось потерпеть со­всем недолго. ...Конечно, они не успокоились. Конечно, они броси­лись на него. Правда, уже не с кулаками и не с ножами. Просто с криками, бранью, которые тем не менее мало-помалу стали сменяться вопросами. Как скоро выплатят компенсацию? Подлежит ли воз­мещению ущерб от потерь в бизнесе, сорванных контрактов и упущенной прибыли? Предоставят ли им второй раз подъёмные, если они решат устроиться на совершенно новой планете?.. И потекло медленное, тягучее время. Заструилась чёрная река, чёрная, бездонная, незримая. Заструилась сквозь нас, сквозь нашу броню и кости, смешиваясь с со­чащейся по каплям радиацией - фон медленно, но верно возрастал. Я прикинул, что через трое суток он дойдёт до одного-двух миллирентген в час - тоже ничего особо страшного, но всё-таки неприятно. О том, что творится наверху, мне не хотелось даже и думать. Собственно гово­ря, непонятно, как мы станем отсюда выбираться - вме­сто Ингельсберга сейчас настоящая горячая зона, битком набитая тяжёлыми изотопами и светящая на тысячи и ты­сячи рентген; входить туда - верная смерть. Наша бро­ня - облегчённая, мы не брали с собой настоящих лат, которым, на самом деле, не так страшна даже и радиация и в которых на время можно хоть даже на место эпицентра. А что будут делать гражданские?.. Дегазация и дезак­тивация займёт бог весть сколько времени. Спасательные команды в танках высшей защиты, конечно, подойдут к убежищу, потом им придётся ещё разбирать завалы. Но как вывести отсюда пять тысяч человек?.. - Ефрейтор! - Голос лейтенанта. Холодный, сосре­доточенный. О том, что совсем недавно он предлагал мне звать его Рудольфом, следовало забыть, и как можно ско­рее. Для моего же собственного блага. - Соберите своих людей. Помните, что мы в любых обстоятельствах остаёмся частью доблестных Император­ских Вооружённых сил и в качестве таковых должны яв­лять собой достойный пример. - Мне казалось, что со мной говорит сейчас не человек, а робот. - Никто не должен болтаться без дела. Разбейте людей на пары. На­чните обход отсеков. Выявите все возможные поврежде­ния. Особое внимание - системам вентиляции и регене­рации воздуха. Все трещины в стенах тщательно пометить и задокументировать. Потом подготовить цементную смесь для пломбирования. Всё ясно, ефрейтор? Выпол­нять! Цепкий холодный взгляд и плотно сжатые губы. Сол­дату сейчас нельзя оставаться наедине со своими мысля­ми. Его нужно занять работой, сколь угодно пустой и ни­кчёмной, вроде как то самое бессмертное: "копать тран­шею отсюда и до вечерней поверки". Я чётко ответил "Есть!", откозырял и отправился на­ряжать моих ребят на копку траншеи. Отсюда и до вечер­ней поверки. Только теперь я поймал себя на мысли, что больше не думаю о своём отделении как о врагах, наёмниках в чу­жой армии, оккупировавшей мою родину. "Ребятами" я раньше называл только своих. Только своих, с Нового Крыма. Я наскоро объяснил отделению задачу. Конечно, они заворчали. Я - не лейтенант. Несмотря на то, что могу впаять наряд, и даже не один. ...Мы работали как одержимые, потому что все, даже не блещущий остротой ума Раздвакряк, поняли - если сейчас ничего не делать, очень просто на самом деле ли­шиться рассудка. О нас могли просто забыть. Могли ре­шить, что риск для элитных имперских спасательных час­тей слишком велик - а их тоже ведь берегли и не бросали в дело по первому требованию терпящих бедствие. Могли не выдержать фильтры. Могли треснуть баки с питьевой водой. Могли... Я зло оборвал сам себя. Это называется "негативное мышление", Рус. Оно бесплодно и ни к чему не приведёт. Ищи лучше трещины в стенах. Честное слово, при всей бессмысленности это более разумное занятие для твоих мозгов. ...Так прошло три дня. Мы с трудом сдерживали вспышки безумия среди гражданских. Очень быстро вы­яснилось, что броневые двери убежища перекосило и за­клинило, так что своими силами мы отсюда выбраться никак не можем. Среди жителей Ингельсберга были стра­давшие клаустрофобией, и известие, что мы уже ни при каких обстоятельствах не сможем покинуть убежища, вы­звало у них такие припадки, что, честное слово, милосерднее было бы застрелить их сразу, потому что никакие транквилизаторы и наркотики не могли прекратить их страданий. Я по мере сил старался, чтобы моё отделение ни в коем случае не бездельничало. И решительно пресекал все разговоры типа: "Господин ефрейтор, а нас точно ста­нут вытаскивать?.." Конечно, все слышали бесчисленные рассказки из серии "Десант своих не бросает", но одно дело героические повествования, и совсем другое - когда надо лезть в эпицентр стокилотонного взрыва. Лейтенант пытался связаться со штабом. Безуспешно. Внешние антенны смело, а сигнал его собственного ком­муникатора не мог пробиться через десятки метров грун­та, брони и бетона. Мы могли только ждать. * * * Три дня прошло. И ещё один. И ещё. Пять тысяч че­ловек за нашей спиной быстро теряли рассудок. Медлен­ная смерть в подземелье - не самый приятный способ расставаться с этим светом, можете мне поверить. Несмотря на это, лейтенант заставлял нас непрерывно отжиматься от пола и проделывать все положенные ком­плексы десантной системы рукопашного боя. Угрюмые и осунувшиеся солдаты подчинялись плохо, двигались вяло - надежда гасла в них слишком уж быстро, они про­сто не знали, что это такое - надежда. Наш взвод был собран "с бору по сосенке", всякий-разный люд со всех концов Империи, польстившийся на относительно сытный солдатский паёк и положенные по выслуге лет льготы. Кто-то надеялся помочь своим род­ным, до сих пор не имевшим имперского гражданства, как Глинка. Кто-то рассчитывал сколотить хоть сколько-то деньжат и, отслужив, открыть какое ни есть мелкое, а своё дело. А Мумба шёпотом и под страшную клятву мол­чать признался мне, что ему надо выкупить своих каких-то достаточно дальних, но тем не менее важных для него родичей из долговой кабалы. Его родная планета давно и без всяких неурядиц влилась в состав Империи и потому избежала масштабной "зачистки", как случилось там, от­куда была родом Гилви. Мятежных лордов её родины просто и без церемоний перевешали, а у Мумбы клано­вые вожди остались благоденствовать, только перебрав­шись из скромных домиков в роскошные офисы с зер­кальными окнами. И средневековая система долгового рабства и ямных тюрем для несостоятельных должников продолжала действовать и даже процветала. ...Они приходили ко мне один за другим, испуганные, растерянные, уже понюхавшие пороху солдаты Империи, но ещё далеко не те, кого принято было называть Третьей десантной дивизией "Мёртвая голова", кто пошёл бы по трупам, равнодушно перешагивая через упавших и хлад­нокровно добивая раненых, если их нельзя было спасти. Они искали утешения в разговоре. Они выкладывали мне нехитрые истории своих недолгих жизней. Так, на­верное, исповедывались Рыцари Храма перед своим пос­ледним боем, когда орды язычников уже подступали к Храмовой Горе и последние пути отступления были отре­заны. Тогда среди удерживавших святыню рыцарей не на­шлось ни одного рукоположенного духовника, и защит­ники исповедывались друг другу, словно первые христиа­не в подвалах Колизея, перед тем как выйти на арену с голодными львами. Я узнал, что Фатих успел побывать в трёх молодёжных бандах (оно и неудивительно) и боится, что в последней драке на танцах убил своего противника до смерти, до­став его по голове куском арматуры. Я узнал, что у Джо-намани старшая сестра согласилась на постылый брак, чтобы остальная семья - одиннадцать ребятишек мал мала меньше - не умерла с голоду, потому что имперско­го пособия катастрофически не хватало. Я узнал, что сдержанный, хладнокровный Хань едва избежал на своей планете почётной, но несколько обременительной долж­ности главного городского палача, поскольку его соплеменники истово верили в справедливость древнего свире­пого изречения "око за око". И всё это имело место прямо под носом у имперских генерал-губернаторов и гауляйтеров, или даже на самих Внутренних Планетах, где власть Его Величества кайзера была установлена давно и сразу, и опираясь на чьи войс­ка, собственно говоря, группа офицеров и начала созда­вать ту самую Империю, гражданином которой я имею честь состоять. Мы говорили. Нам просто больше ничего не остава­лось делать. Микки с горечью признался мне, что сожале­ет о своём атеизме - тогда не так страшно было бы уми­рать, а Назариан, напротив, изрыгал богохульства и заяв­лял, что одно лишь это сидение в заваленном подвале способно обратить самого истового католика в воинству­ющего безбожника. Я тоже рассказывал. Но, в отличие от остальных, я не исповедывался. Я говорил о людях, которые шли с радос­тью и гордостью на смерть, потому что верили в истин­ность того дела, которому служили. Я приводил примеры. Я вспоминал историю - которую практически никто из них не знал, даже в пределах элементарного школьного курса. Меня это не удивило. Притчей во языцех успел стать один из рекрутов нашего взвода, Биймингалиев, ко­торый поначалу не знал даже таблицы умножения. Я говорил и о нашей войне. Которую слишком многие в Четвёртом Рейхе очень хотели бы позабыть или пред­ставить в совершенно извращённом виде. Что стоит из­менить вообще, подвергнуть полной цензуре все остав­шиеся книги? Закончить, к примеру, войну в 1943 году от Рождества Христова. Сразу после высадки английских и американских войск в Сицилии и Курской битвы. Напи­сать, скажем, что был заключен почётный мир, в Герма­нии установилось новое правительство... Подделать документы при нынешней технологии не­трудно. И что самое главное - люди любят верить в сказ­ки. Тем более побеждённая некогда "стержневая нация"... Это было давно. Само собой, не осталось никого из живых свидетелей. И много ли таких, у кого в семье до сих пор хранятся запаянные в пластик для большей сохран­ности письма родных, типа "Дошли до Берлина"? А кни­ги изъять нетрудно. Все архивы давно перешли на элек­тронную форму хранения, так что надо просто на очень короткое время перекрыть доступ к группе документов, а потом вместо них выставить уже совершенно иные. И всё - прошлое необратимо изменится. Ведь бронзо­вый русский солдат в старом Трептов-парке имперской столицы давным-давно снесён. Даже его фотографии най­ти практически невозможно. Что, если, подумал я вдруг, это не есть лишь моя выдумка, что, если такой план на самом деле существует и осуществляется? Славная тема для размышлений в нашей ситуации, нечего сказать. Впрочем, неожиданно для самого себя я увлёкся. Манипулирование историей... причём глубокое, настоящее. Не ежеминутное и ежедневное "изменение правды", как в старинном (и отчего-то до сих пор не за­прещённом) романе Оруэлла, а глубокое, настоящее из­менение. Создание событий, которых не было и быть не могло. Фантомные войны. Неизвестные герои. Черт возь­ми, если до этого додумаются имперские политтехноло-ги... то, наверное, Москва будет взята ещё в одна тысяча семьсот шестьдесят первом году славными и непобеди­мыми прусскими войсками короля Фридриха... А можно и ещё глубже. Можно вообще вывести всю нынешнюю Империю из всемирного государства "стержневой на­ции", окончательно сложившейся с концом Второй ми­ровой войны. Завершившейся, само собой, их доблестной победой. Ведь уже сейчас в школьном курсе об оконча­нии этой войны говорится невнятной скороговоркой, и учебник стремительно перескакивает к Великому Объ­единению Германии и балканским войнам, само собой, сведённым на нет благодаря мужеству и доблести рефор­мированного бундесвера. Долго ли свести всё это на нет?.. Если уже в начале двадцать первого века многие американцы, наши, между прочим, союзники в той войне, искренне были убеждены, что их противниками выступали не только немцы, но и русские?.. До чего же удивительно читается книга. Вроде бы и говорится в ней правда, а так повёрнутая, что закрывает книгу ученик в полном убеждении, что на самом деле произошло совершенно обратное тому, о чём он только что прочитал. Странным образом это помогло мне выдержать пять дней сидения в подвале. Под конец нам пришлось просто связывать и укладывать рядами на пол окончательно обезумевших людей. Господин отставной гауптманн, на­до отдать ему должное, вместе с нашим вахмистром дер­жался просто молодцом. Наверное, если б не эта пара, у нас точно дошло бы до рукопашной и кровавой вакхана­лии. Вахмистерский кулак обладал поистине магическим действием. Ну и ещё, само собой, то, что вахмистр, один из немногих в наших рядах, тоже принадлежал к "стерж­невой нации", как и почти все поселенцы. ...На шестой день мы услыхали грохот размётываемых завалов. К нам пробивалась спасательная экспедиция. От города, само собой, осталось только одно большое радио­активное пятно, но тут уж было ничего не поделать. Тя­жёлые сапёрные танки подтащили нечто вроде бетонного короба, его поставили над совершенно разрушенным вы­ходом из бомбоубежища и туда забросили большую пар­тию противорадиационных скафандров. Наверное, соби­рали со всего флота. Но собрали-таки, и хватило их всем. И всех размеров. После чего нас вывели из руин. Надо сказать, что при виде солнца очень многие де­сантники повели себя неадекватно. Кто плакал, кто мо­лился, кто истерически хохотал... Во всём взводе хладно­кровие сохранили только четыре человека: господин лей­тенант, господин штабс-вахмистр, рядовой Хань и ваш покорный слуга. Ну а что творилось с жителями Ингельсберга, не опи­сать никакими словами. Да, наверное, и не нужно. Нель­зя так уж слишком любить жизнь и радоваться собствен­ному спасению. И когда мы уже дотопали до выжженного, но не столь радиоактивного леса, я поймал на себе внимательный взгляд лейтенанта. * * * Надо сказать, место, где стоял город, производило сильное впечатление. Нигде не осталось ничего. Просто ничего. Огненная волна снесла и дома, и деревья, и доро­ги - всё, до чего только смогла дотянуться. Похоже, пи­лоты бомбардировщика специально целились в наш "куль­турный центр", от которого осталось только озеро рас­плавившегося кирпича. Армию лемуров словно корова языком слизнула. Хо­рошая такая корова, увесистая, на сто тысяч тонн троти-лового эквивалента, с языком из чистого ядерного огня, от которого не убежишь и не скроешься. Мы оставили пепелище позади, а вокруг уже разбива­ли кордоны отряды оцепления, уже спешили в горячую зону дезактиваторы в тяжёлых, проложенных со всех сто­рон свинцом скафандрах и забронированных на манер древних мониторов танках. Нам тут было делать нечего - соседние леса опустели, и никакая разведка не могла об­наружить ни одного лемура. Чудовища тоже куда-то все скрылись. Пока мы сидели под развалинами, флот успел пере­бросить сюда чуть ли не целый армейский корпус. Три полнокровные свежие дивизии, два артполка, два сапёр­ных полка, специальный антирадиационный полк, стро­ители, врачи, трапперы из местных ополченцев и так да­лее и тому подобное. "Танненберг" получил приказ "от­быть по месту постоянного базирования". Мятеж - если это на самом деле был мятеж - затих словно бы сам со­бой. Не столь уж большое число "граждан Империи", по­селившихся на Зете-пять, полностью вывезено. Начато строительство военных городков. Отныне тут будет бази­роваться настоящий, большой гарнизон. Разумеется, мы получили свою долю висюлек на мун­диры. ...Батальон стоял в торжественном строю. Прямо за нашими спинами возвышались крашенные пожухлым кое-где маскировочным зелёным цветом боты. На орбите нас ждала "Мерена" и отдых. Мы не сменили полевого камуфляжа на парадную форму. Мы только сняли броню. При полном параде был только командир полка. Гос­подин майор... нет, уже не майор - оберст-лейтенант Иоахим фон Валленштейн. Рядом с ним знамённая груп­па - вьётся на свежем ветру Зеты-пять красное знамя, в середине - белый круг, а в нём расправляет крылья Орёл-с-Венком-и-Солнцем. Печатает шаг почётный караул, и идёт в окружении подтянутых офицеров свиты сам господин генерал-оберст Пауль Хауссер, командующий Вторым десантным корпу­сом, в который как раз и: входили дивизии "Лейбштандар-те", "Мёртвая голова" и "Дас райх". Вместе с ним и коман­диры дивизий: "Лейбштандарте" - генерал-майор Висч, "Дас Райх" - генерал-лейтенант Крюгер и командир на­шей собственной "Тотенкопф" бригадный генерал Присс. Странно. Второй десантный корпус не высаживался на Зете-пять, как мы уже знали. Флот перебросил сюда Сорок восьмой моторизованный корпус под командова­нием генерал-оберста Отто фон Кнобельсдорфа, в соста­ве 3-й и 11-й танковых дивизий плюс ещё панцергренадёрская дивизия "Гроссдойчланд", ну и ещё те полки, о которых я говорил выше. Та ещё группировка. Они со­брались зачищать всю планету? Но для этого нужны на­стоящие охранные дивизии, как печально знаменитая "Галичина", а не армейские танкисты, которые, может, и умеют брать укреплённые мятежниками города, как тот же самый Утрехт, но совершенно беспомощны в лесной войне. Впрочем, это уже не моё дело. Я что, сочувствую этим бандитам в Feldgrau? Чем больше их тут поляжет, тем лучше. Для Нового Крыма и вообще для всех, ещё мечта­ющих о свободе. Нам скомандовали "Смирно!" и "Равнение на середину!". Генералы и их свита остановились напротив знамени "Танненберга", в свою очередь отсалютовали ему. По­вернулись к нам. Хауссер вышел вперёд. Поджарый, совершенно седой, лицо прорезано глубокими щелями морщин, словно про­тивотанковыми рвами. - Зольдатен! Доблестные воины "Танненберга"! Вер­ные слуги Его Императорского Величества! Я хочу побла­годарить вас за службу. Вы столкнулись с противником, превосходившим вас численностью в сотни тысяч раз. Но вы не дрогнули. Вы не опозорили славных знамен Импе­рии, что реют сегодня над вашими шеренгами. Во-во, подумал я. Взвейтесь да развейтесь. Интерес­но, жил ли на свете хоть один генерал, что умел по-чело­вечески говорить со своими солдатами? Наверное, даже знаменитый Гай Юлий перед строем своего любимого Десятого Железного легиона произносил столь же напы­щенные и глупые слова. Солдаты порой бывают милосердны, как дети. Жаль только, что милосердие их направлено не на тех, на кого надо. Потом было сказано ещё много всякой ерунды. Я слу­шал, и скулы мои каменели от ненависти. Я уже не мог ненавидеть Мумбу, Ханя, Джонамани или Микки, но эту имперскую сволочь с витыми генеральскими погонами на полевой форме, надетой словно в издёвку над нами, ря­довыми, сделавшими всю работу, - их я ненавидел чис­той и незамутнённой ненавистью. ...Стали выкликать имена. К генералам подался впе­рёд изогнувшийся от усердия адъютант с ящичком, где лежали награды. И первым выкликнули... - Ефрейтор Руслан Фатеев! Это я. Моё имя. На общеимперском оно звучит дико и покорёженно. Но это моё имя. И ноги мои сами начи­нают печатать шаги по бетонным плитам взлётного поля. И я, я, Рус, чётко останавливаюсь в положенных двух ша­гах от смотрящего на меня с усмешкой Хауссера, вскидываю руку в старом и злом приветствии, дошедшем до наших времен ещё из эпохи легионов великого Рима. - Ефрейтор Фатеев, за мужество и стойкость при вы­полнении воинского долга, за храбрость - Железный крест третьей степени с дубовыми листьями. И досрочное производство в чин обер-ефрейтора. Генерал Хауссер смотрел на меня. И я смотрел на не­го. У меня не было оружия, но, клянусь, я убил бы его го­лыми руками. И его, и троих других генералов, прежде чем меня успели бы изрешетить. Так почему же я этого не делаю? Почему помимо соб­ственной воли отвечаю, что я служу Его Величеству кай­зеру и великой Империи? Почему не вцепляюсь в тяну­щуюся ко мне с презренной железкой руку генерала, вы­ламывая её так, чтобы в один миг затрещали бы кости? Я могу это сделать. Я умею. Клаус-Мария Пферцегентакль мучил меня не зря... Но я ничего этого не делаю. Я вновь салютую в ответ на "Поздравляю, солдат", чётко поворачиваюсь и возвра­щаюсь в строй. На правой стороне маскировочной куртки покачивается в такт шагам чёрный железный крест с тон­кой белой каймой и бронзового цвета дубовыми листья­ми, охватившими его снизу и с боков. Высокий имперский орден. И сразу третья степень. Обычно сперва дают только четвёртую. И ещё одна тре­угольная нашивка на рукав. Обер-ефрейторы - становой хребет армии... Что, Рус, ты гордишься этим? Ты гордишься награда­ми врагов?.. Дай ответ. Дай ответ самому себе. Чего ты боишься, чего стесняешься? Никто, кроме Небесного Всеотца, не услышит тебя. Молчишь, Рус?.. Молчишь. Молчишь... ...Награды получили многие. Господин лейтенант в том числе. Из моего отделения крест четвёртой степени без листьев дали Ханю, Микки и Фатих получили медали "За отвагу" вместе с первым чином "обер-десантника". Вообще наш взвод оказался самым богато украшенным. Что, собственно говоря, и неудивительно. Другие не си­дели пять дней под завалами. ...На пути домой команда "Мерены" выставила пиво. Как говорится, пей от пуза. Можешь даже напиться. Хотя лучше приберечь запал для Сибири и девочек-феечек. Нам полагаются приличные боевые, и, само собой, каз­начей "Танненберга" с чисто немецкой пунктуальностью уже прокредитовал наши счета. Ещё один закон десан­та - боевые не задерживают ни на один день. Деньги ждут солдата, едва он ступит на землю базы. Будет на что гульнуть. Всё моё отделение стояло на ушах. Недолго думая, я назначил Ханя своим помощником-заместителем, напи­сал ему представление на ефрейтора, которое наш лейте­нант подмахнул с удивительной быстротой. Хань с чисто китайской мудростью принял бразды правления, а я... А меня на второй день пути вызвал к себе командир батальона. Господин обер-лейтенант Иоахим фон Валленштейн. Тут уже пришлось наводить парад по классу "А". В просторной, но спартански просто убранной каюте Валленштейна сидели мой лейтенант, сам господин ново­испечённый оберст-лейтенант (то есть подполковник) и уже знакомый мне по Кримменсхольму секурист непо­нятного звания. Прошлый раз он надевал погоны ритт-мейстера, а сейчас носил простой чёрный комбинезон танковых войск, но без знаков различия. - Обер-ефрейтор Фатеев по вашему приказанию... - Отставить, - Валленштейн поднялся, обошёл во­круг стола, в упор взглянул на меня. - Поздравляю с на­градой, солдат. - Рад стараться, господин оберст-лейтенант! - Без чинов, обер-ефрейтор... Фатеев. Садись. Ты по­казал себя настоящим молодцом-десантником. Вслед за твоим лейтенантом повторю - побольше бы таких сол­дат. Тогда Империи не страшны были бы никакие Чу­жие, - Валленштейн хлопнул меня по плечу. - Садись. Мы хотим послушать твои соображения. По поводу тех тварей, с которыми мы столкнулись на Зете-пять. Секурист ободрительно кивнул. - Говори, Фатеев. Мы пришли к схожим выводам. Но мы всегда стараемся выслушать свидетелей как можно подробнее. Что ты говорил о биологической войне? Я взглянул на лейтенанта. Тот коротко кивнул голо­вой. Не вдаваясь в подробности, я сказал, что, по всей ви­димости, мы столкнулись с противником, практикующим биологическую войну. Специализированные организмы, способность к репродукции их в огромных количествах, кардинально перестроенный метаболизм, совершенно ясно, что новый тип генной регуляции, очевидно - но­вые, неизвестные нам катализаторы ферментативных ре­акций плюс очень небольшой индивидуальный "запас прочности" каждого такого создания. Иными словами, как я уже упоминал, они быстро "сгорают". Бойцы-одно­дневки. Накопление опыта каждым индивидуумом невоз­можно и несущественно, знания аккумулирует популя­ция. Невольно я вспомнил о схожем с богомолом сущест­ве, которое я подстрелил из гранатомёта. Из-за длинных антенн его так и тянуло поименовать "наводчиком" или "корректировщиком". Сказал я и о том, что, по моему мнению, если наш противник способен к самообучению (а он наверняка способен) - он пойдёт по пути миниатюризации своих "боевых средств". Сперва, очевидно, спустится до виру­сов и патогенных бактерий. Но скорее всего стабилизиру­ется на уровне пчёл, ос или шмелей. Меня слушали внимательно, не прерывая. Фон Валленштейн самодовольно погладывал на секуриста - вот, мол, какие у меня обер-ефрейторы, так сразу и не поду­мал бы, что русский, что не "стержневой нации" человек... - А как же дети? - дождавшись, пока я выдохнусь, спросил секурист. - Дети, которых ты подстрелил в Крим-менсхольме? Псионические способности противника как вписываются в твою картину? Я покачал головой. История с детьми на самом деле не лезла в рамки какой-либо теории. Если дети были на­стоящими, а щупальца нам просто привиделись - то почему бы просто не отдать нам приказ перестрелять друг друга? Для чего такие сложности? Универсальный закон стратегии - простота и рациональность. Рациональности я в данном конкретном случае не видел. - У нас есть свои предположения, - сказал секурист, вальяжно закидывая ногу за ногу. Я увидел, как помор­щился Валленштейн. - И первое из этих предположе­ний... Скажи, обер-ефрейтор, ты не думал, что под мен­тальным контролем были не дети, которым наш неведо­мый неприятель отдаёт псионический, невербальный приказ на сверхчувственном уровне, - а ты и твоё отделение? Что вам приказали увидеть то, что вы увидели? Я пожал плечами. - Господин риттмейстер, нам можно внушить, что у ребёнка щупальца вместо рук. Но я не верю, чтобы эти детские руки сумели бы продавить кевларовый воротник брони Гарротой его так просто не возьмёшь. - И поэтому?.. - ласково подбодрил меня секурист. Лейтенант выразительно кашлянул, фон Валленштейн нахмурился, уже не считая нужным скрывать своих чувств. - И потому я не верю, что эти дети были детьми, - твёрдо закончил я. - Почему бы не предположить, что... - Не заговаривайся, обер-ефрейтор, - поморщился секурист. - Ты, конечно, не хочешь сказать, что мы вы­несли своё суждение, потому что наш, - он усмехнул­ся, - наш "неприятель" исказил показания приборов и данные тестов, так что мы приняли чудовищных мон­стров за тела невинных детей? Я подумал, что для научного диспута место выбрано гмножко неудачно. - Не могу знать, господин риттмейстер! Говорил, что думаю, - по-уставному выпучив глаза и вскинув голову, рапортовал я. ft - Гм, Карл... - прокашлялся уже и Валленштейн. - Что, Иоахим? - резко повернулся секурист. - Убиты дети. Их родители уже подали петиции со всеподаннейшей просьбой покарать злодеев. Как ещё можно им объяснить смерть их детей от пуль?! Лемуры огнестрельным оружием не обладают. Ты, обер-ефрейтор, - голос риттмейстера зазвенел, - ты с Нового Крыма. Ты неблагонадёжен. Как и все твои, гм, соплеменники. И я ут­верждаю - ты намеренно убил этих детишек. Движимый ненавистью к "стержневой нации", опоре нашей славной Империи. - Господин ритгмейстер! - Теперь звенел сталью уже и голос Валленштейна. - Если вы выдвигаете обвинения в адрес моего обер-ефрейтора... - Если бы выдвигал, господин подполковник, мы бы уже разговаривали с ним в других обстоятельствах и в другом месте, - мрачно огрызнулся секурист. - Мне бы­ло важно проверить мои предположения. Я же вас пред­упреждал. Разве не так? - Так, но... - Тогда, с вашего разрешения, я закончу, герр оберст-лейтенант. Так что, обер-ефрейтор? Ты продолжаешь на­стаивать? Я ведь могу на самом деле выдвинуть против тебя обвинения, и тогда... Он выразительно выложил на стол пару звякнувших никелированных наручников. Старого образца, такие давно уже не применяются в войсках. - Господин риттмейстер, я невиновен. Но я не со­мневаюсь, вы поступите так, как вам велят долг верно­подданного Империи и честь офицера. Сексоты, охранка и им подобные очень любят, когда им напоминают об офицерской чести. Трусость в таком случае очень легко скрыть под маской благородства и ми­лосердия. Но этот секурист, может, и сволочь - однако вот тру­сом он точно не был. Он только усмехнулся в ответ на моё высокопарное заявление. - Обер-ефрейтор, дело о твоём поступке пошло в про­изводство. Мы не можем игнорировать петиции верно­подданных нашей великой Империи. Так что мы с тобой ещё поговорим... после. А пока можешь идти. И подумай как следует, что ты скажешь дознавателям, когда мы вер­нёмся на базу. Можешь идти. - Обер-ефрейтор, останьтесь, - ледяным голосом вдруг сказал Валленштейн. - Господин риттмейстер, мне кажется, ваши непосредственные обязанности требуют вашего присутствия в помещении аналитического отдела. Не смею больше вас задерживать, господин риттмейстер. Я ожидал, что секурист начнёт злобно шипеть и гро­зить Валленштейну последствиями, однако риттмейстер только рассмеялся. - Разумеется, repp оберст-лейтенант. Разумеется. Тем более что я выяснил уже всё, что хотел. - Он полез в кар­ман, выудил плоскую серую коробочку, перемигивав­шуюся многочисленными разноцветными светодиода-ми. - Нет-нет, господа, не волнуйтесть. Наша беседа не записывалась. Это не регистратор, а, с вашего позволе­ния, пробник. Тестер. Меня интерсовал ваш обер-ефрей-тор, а теперь я удаляюсь. С вашего разрешения, господин подполковник... господин лейтенант... - Он небрежно вскинул руку в салюте и шагнул за порог. Несколько мгновений в каюте царило молчание. Поч­ти что похоронное, иначе и не скажешь. Фон Валленш­тейн мучительно двигал шеей и кадыком, словно ему не­стерпимо жал туго накрахмаленный воротничок. Я ещё ни разу не видел командира полка небрежно или неакку­ратно одетым. Даже полевую камуфлированную броню он ухитрялся носить так, словно это был вечерний фрак. Мой лейтенант сидел с таким выражением, словно только что упустил преступника, покушавшегося на свя-/щенную особу Его Императорского Величества кайзера. - Обер-ефрейтор, - наконец заговорил Валленш­­тейн. - Мне не нравится вся эта история. - Мне тоже, герр оберет, с вашего разрешения. - Я ещё не герр оберет, так что давай без лести, па­рень. Ты заслужил Железный крест, ты дрался как насто­ящий десантник. Но что за история с детьми? Я читал от­чёты. Контрразведка любезно переслала мне копии. Я знаком с твоими показаниями. Но я не понимаю, для чего Карлу потребовалась эта мизансцена. - Он проверял... - подал голос лейтенант. - Проверял... что проверял? Не кинется ли на него обер-ефрейтор? Слушай, Рус. Ты хороший солдат. Я не слишком люблю господ из контрразведки. Это не секрет ни для кого в "Танненберге", в том числе и для них са­мих. Я постараюсь прикрыть твой тыл. Но скажи - тогда, з деревне... ты был полностью убеждён, что имеешь дело с монстрами? - Так точно. Любое иное объяснение натыкается на бритву Оккама и потому непригодно для серьёзного ана­лиза. Подполковник и лейтенант переглянулись. - Ты считаешь, что контрразведка ошиблась со свои­ми тестами? - медленно осведомился Валленштейн. Я позволил себе пожать плечами. - Я могу представить, что мы все стали объектом какой-то операции сил безопасности, находящейся дале­ко вне пределов секретного допуска даже для вас, госпо­дин оберет-лейтенант. Валленштейн хмыкнул. - Соображаешь, обер-ефрейтор... Ладно, служи и ни­чего не бойся. Я тебе верю. На твоём месте я поступил бы точно так же. Если кто-то посягает на моих солдат, он ав­томатически становится неприятелем, а с неприятелем надо поступать согласно уставу, то есть уничтожать, в случае, если он продолжает оказывать сопротивление. Раз­решаю идти. А ты, лейтенант, присмотри за обер-ефрей-тором. Штази нечего делать в моем батальоне. Я поднялся и отсалютовал. - Иди, служи, обер-ефрейтор, - повторил Валленш­тейн. - Ты хорошо начал. Желаю так же продолжить. Я молча склонил голову. * * * Я вышел из каюты. С шипением закрылась дверь. Я не успел сделать и пару шагов по коридору, как... * * * Услыхал голоса. Внутри. Сквозь звуконепроницаемые переборки и изоляцию. Говорили Валленштейн и мой лейте­нант, и говорили они обо мне. - Руди! Ты понял, зачем Карл... - Он его проверял, Иоахим. * * * Между собой офицеры "Танненберга" действительно общались без чинов, причём все называли друг друга по именам, независимо от возраста, положения и заслуг. * * * - Считаешь меня идиотом? Разумеется, он его прове­рял. Вопрос только, на что? - Фатеев русский. С Нового Крыма. Планета на подо­зрении, Иоахим. Валленштейн фыркнул. - Это я и сам знаю. И поверь, Руди, знаю поболее твое­го. В чём Карл может его подозревать? - На Новом Крыму давно циркулируют слухи об органи­зованном подполье... - Может, ещё поучишь меня батальоном командовать, Руди? Кому сводки на стол кладут - мне или тебе? Конеч­но, я знаю о подполье. И об их боевых дружинах тоже знаю. Это неизбежно и пока неопасно. Пусть выпускают пар. Тем более, если начнём их арестовывать, неизбежно созда­дим ореол мучеников, и так далее и тому подобное. - Может, в подозреваемых числится отец Фатеева? - Наконец-то я могу показать, что быть командиром батальона лучше, чем командиром взвода! - усмехнулся Валленштейн. - Нет, его отец чист. Юрий Фатеев по­ставляет нам морепродукты отличного качества и по низ­кой цене. Не заигрывает, не втирается в доверие. Просто ведёт бизнес. Если ты забыл, Руди, именно благодаря воз­главляемым Фатеевым "умеренным" нам удалось избежать партизанской войны на планете. Нет. Фатееву-старшему нужны связи, покровители... так что в списках подозревае­мых его нет. Как и Руслана Фатеева, Руди. - Отрадно слышать... - Карл знает всё это не хуже нас с тобой. И при этом... - Устраивает цирковое представление. - Верно. Начинает с вполне мирного разговора, а затем... - Может, всё-таки это на самом деле связано с Кримменсхолъмом? - Каким образом ? - А что, если Карл и иже с ним решили, что Фатеев и его отделение были-таки под контролем ? Под контролем Чужих? И остаются по сей день ? - А какой смысл тогда молчать? И почему он просил не приглашать Мехбау? Почему только мы? Командиру твоей пятой роты сам бог велел присутствовать при подобном разговоре. - Гауптманн Мехбау любит контрразведку ещё меньше нашего... - Возможно. То есть твоё предположение - Фатеев под контролем и контрразведка прорабатывает эту вер­сию? - Не могу придумать ничего лучше, Иоахим. * * * Что-то щёлкнуло, клацнуло, словно прикрылась не­плотно задвинутая дверь, и голоса стихли. Я стоял в ко­ридоре, шатаясь, словно пьяный. Как такое возможно? Никакие голоса не пробьются через керамическую бро­ню! Никакие и никогда! Это вне пределов здравого смыс­ла, и никакая изощрённая метафизика тут не поможет. Два объяснения. Или дверь в каюту на самом деле не­плотно была прикрыта, или... Да нет, нет, второе - прос­то чушь. Не станет контрразведка устраивать столь слож­ных фокусов, да и не поздоровится ни лейтенанту, ни самому оберст-лейтенанту, если такие их разговорчики дойдут до кого следует... Признаюсь, я ожидал от господина риттмейстера ещё каких-то гадостей. Вёл он себя действительно странно. Начал за здравие, кончил... Я попытался было поговорить с лейтенантом, но Рудольф был мрачен и даже "без чи­нов" не скомандовал, что являлось несомненным призна­ком отвратительнейшего настроения. Тем не менее никаких громов и молний на мою голо­ву не обрушилось. Разве что господин штабс-вахмистр, получивший орден "Мужества и чести" второй степени (в дополнение к уже имевшейся третьей), решил провести со мной профилактическую работу, чтобы я не возгор­дился от нежданно-негаданно свалившейся на меня на­грады. Так что на время я даже обогнал по числу "воспитательных нарядов", то есть нарядов "без занесения в личное дело", бедолагу Раздвакряка. Который тем не ме­нее, как получивший ранение в боевой обстановке, удос­тоился соответствующего значка, на солдатском жаргоне именуемого "кость в пасти". Но это меня уже не трогало. Случившееся не отпуска­ло, услышанное в коридоре заставляло память снова и снова возвращаться к происшедшему - и я не находил никакого рационального объяснения, кроме как самого простого: неплотно закрытая дверь. Не скрою, в дверь ко мне стучались и другие объясне­ния. Но их я настойчиво гнал от себя. "Мерена" достигла Нового Крыма строго по расписанию. Ничего не случилось с нами во время прыжка, не перегрелись надрывавшиеся на пределе реакторы, не отказала защита, не свалился на нас неведомо откуда истребитель Чужих. Мы вывалились обратно в обычное пространство в нескольких часах хода от родной планеты. Нас уже ждали. Местная имперская телесеть вовсю передавала приветственные адреса, обращения и телеграммы. Выступали политики, бизнесмены, банкиры - те, кого на Новом Крыму было принято причислять к "умеренным", сторонникам мирной интеграции в Импе­рию. Я со страхом ждал появления отца, но Бог мило­вал. Как было сказано, "лидер унионистского большин­ства в Думе Нового Крыма депутат Юрий Фатеев нахо­дится в деловой поездке и временно недоступен для комментариев" . Потом была высадка. "Мерена" оставалась на орбите, слишком громоздкая, слишком неуклюжая, оставляющая слишком грязный радиоактивный след, чтобы опускаться на поверхность планеты. Клаус-Мария лично проверял нас перед тем, как взвод должен был покинуть транспортный бот - Запланировано торжественное шествие, обезьяны гамадрильные, - гудел он, прохаживаясь вдоль строя. - Первое в вашей жизни прохождение в строю батальона, под знаменем, с отданием чести господину рейхскомиссару нашего сектора господину Тодту. Если хоть одна свинская скотина собьётся с ноги или недостаточно вы­соко будет тянуть носок, так и знайте - вешайтесь лучше сразу. Лично сгною. Я не обращал внимания. Дурак Клаус не способен мне помешать. Если надо, я стану чемпионом батальона по чистке сортиров. Да что там батальона! - всей диви­зии или даже корпуса. Всё это значения не имеет. А име­ет - только то, что я увидел и понял там, на затерянной Зете-пять. К тому времени я уже успел поговорить со многими. Моё отделение смотрело мне в рот, и на них я мог в какой-то мере положиться. Осторожные расспросы сол­дат из других взводов дали новые детали случившегося. ...Конечно, нашему взводу повезло особенно. Именно мы нарвались на "чудовищ". Именно мы оказались в Ин-гельсберге, когда началась лемурья атака. Остальным вы­пали более рутинные дела. Но кое в чём все рассказы схо­дились - у убитых поселенцев, у всех до единого отсутст­вовали опознавательные жетоны и все найденные тела носили следы частичного поедания. Лемуры вообще слы­ли вегетарианцами. Никогда доселе их не замечали в употреблении мясной пищи. Значит, или что-то очень сильное сдвинуло их, как говорится, "по фазе", или все наши прежние данные о них были неверны. Учитывая давность контакта, многочисленные исследования, нам пришлось бы предположить, что либо сотрудники посто­янно действующей ксенобиологической экспедиции на Зете-пять были "под колпаком", либо... Мне, если честно, больше нравился первый вариант. Так у нас оставались какие-то шансы. Почти всюду сопротивление лемуров удалось пода­вить легко. И повсюду они предпочитали рукопашным схваткам луки, пращи и самострелы. Вполне, кстати, ра­зумно. Наталкиваясь на плотный огонь (а остальные роты "Танненберга", кадровые роты, превосходили нас в выуч­ке не то что на голову, а, наверное, на все пять), лемуры немедленно отходили. Они понесли потери, но потери эти были не сравнимы с тем, что произошло под Ингельсбергом. По словам солдат, это была обычная операция. И да­же не слишком трудная. Так что, если б не "чудовища", осада и "сидение", не видать бы мне Железного креста как своих ушей. Проклятая железка жгла мне грудь. ...Торжественную встречу нам, само собой, устроили. По такому случаю на "Невском проспекте" впервые нару­шили негласную традицию - феечки визжали и прыгали в одних рядах с почтенными и благонравными офицер­скими жёнами. Они на самом деле визжали и прыгали, размахивали руками и бросали нам под ноги цветы. По случаю празд­ника и ввиду наличия присутствия господ офицеров фе - чки оделись поскромнее. Но всё равно - задолго до три­буны, где возвышалась монументальная фигура господи­на рейхскомиссара (большая шишка, один на целых десять обитаемых планет, включая и злополучную Зету-пять), моё отделение принялось пялиться на девчонок, беззастенчиво раздевая их глазами. Я услыхал злобное шипение Клауса-Марии и гаркнул на своих. Не подействовало. Особенно выделялся, как обычно, Раздвакряк, выкативший зенки на молодую даму совершенно монументальных форм, настолько монумен­тальных, что бедолага Кряк едва ли дотянулся бы ей и до плеча. И вопил он ей в ответ какой-то бред вроде "Пусечка! Лапочка! Милая!" и так далее. Пришлось слегка нарушить строй и сунуть Селезню кулаком под рёбра. В отличие от слов, это подействовало. Как сказано в одной мудрой старинной книге, "насилие разрешило больше конфликтов в человеческой истории, чем все остальные методы, вместе взятые". Воистину так!.. Я старался гнать от себя эту мысль, но Гилви всё-таки в толпе выискивал. Надеялся, что она тоже выйдет встре­чать, и не кого-то другого из своих клиентов, а именно меня. Я по ней соскучился. И... если честно, то присно­памятные методички господ военных психологов уже не казались таким уж бредом. Что нужно солдату после боя, кроме доброй выпивки и женской ласки?.. Но Гилви так и не появилась. Мы пропечатали шаг на плацу, перед светлыми очами терра комиссара. Ребята в последний момент сообразили, какими неприятностями может грозить небрежение, и лрошли как надо. На мой взгляд, даже не хуже кадровых рот. Повара не пожалели для нас НЗ. Обед был на славу. Впрочем, пушечное мясо и следует кормить - чтобы не логибло совсем уж безо всякой пользы. Моё отделение веселилось, словно дети. О погибшем Кеосе уже никто не вспоминал. Он мёртв, но мы-то живы! Чего ещё ждать от "армии жизни, солдат зла"? Вырос­ших на задворках имперских мегаполисов, привыкших, что рядом чуть ли не каждый день гибнут подельники из твоей банды и, чтобы выжить, надо убивать? В войнах за лишнюю улицу, где именно ты можешь продавать "свет" и "семь колов", где именно ты взимаешь дань с мелких торговцев, что по неистребимой старинной традиции объезжают кварталы со своими неказистыми фургончи­ками, предлагая мороженое, фрукты или поношенную одежду? Нас отвели в казарму, и тут господин штабс-вахмистр объявил, что по случаю успешного выполнения поставленной командованием задачи мы все получаем отпуск. Обратно надо явиться только к полудню послезавтра. Как мы проведём это время - наше дело. Хоть на своей кой­ке, хоть где. Всё поняли, шимпанзе бесхвостые? Тогда - р-разойтись! По возвращении из отпуска всем вам пред­стоит принять присягу. Станете полноправными десант­никами, хотя, скажу вам по чести, добрая половина из вас этого не заслужила... ...Разумеется, ни у кого из моих ребят фантазия даль­ше наших любимых феечек не пошла. У меня были кое-какие идеи - например, слетать к Дальке и попытаться... но, по здравом размышлении, этот вариант я отбросил. Даля не из тех, кто прощает. И ноги сами собой понесли меня следом за радостно галдящей толпой вчерашних рекрутов - пройдя "креще­ние огнём", мы получили право на досрочную присягу. Мы уже все считаемся "действительными", а присяга - формальность. "Невский" ярко освещён и забит народом. Многие офицеры в гражданском. Женщины в нарядных платьях. Играет батальонный оркестрик, играют вживую, и у от­крытых дверей баров и кабаков начинаются танцы. Се­годня такой день, когда все равны - и даже феечки не стесняются. И даже чопорные гауптманнши и майорши снисходят до разговоров с ними. Батальон вернулся назад, и это единственное, что имеет значение. Моё отделение растаяло как летнее облачко, как ут­ренний туман. Разбившись на пары и тройки, господа императорские десантники ломанули к гостеприимно распахнутым дверям всевозможных забегаловок А я побрёл вниз по улице, косясь на ярко освещённые окна и гомонящий люд. Сейчас они ничем не напомина­ли солдат. Скорее - какие-то ряженые, невесть зачем на-Зйялившие на себя камуфляжную форму. t He желая признаться в этом самому себе, я искал Гилви. И шлялся так довольно долго, отчего-то не реша-Цсь нырнуть в самую гущу толпы, искал до тех пор, пока услышал: - Рус! Она. Ну конечно, она. В обтягивающих розовых брюч-:ах до колен, в коротком топике - ей было что показать. Странно даже, что красивая девчонка не нашла ничего получше на своей родной планете или даже на одной из Внутренних - там ведь подобные профессии тоже процветали и оплачивались не в пример щедрее, отнюдь не из скуповатой имперской казны. - Привет, Рус, - она неловко улыбалась, как-то нер­авно поправляя тщательно уложенные волосы. - Рада, что ты... цел и вернулся. Мы скучали тут без вас. Офицерши только что на стенку не лезли. - Привет, Гилви. Ничего, офицерши - не лемуры. Не укусят. - А что, те покусали? - участливо спросила она, беря меня под руку. - Покусали, - пришлось признаться. - У меня один погибший, Кеос, может... - Кеос? Ташеску? Он к Марии ходил, подружке моей. Говорила, хороший парень... - Да будет ему земля пухом, - проговорил я. Кеос был одной веры со мной, и надо бы отслужить по нему заупокойную... - Он погиб, но мы-то живы, - тем не менее прогово­рила Гилви, прижимаясь ко мне плечом. - Живы, и дру­гие ребята твои вернулись... Пойдём куда-нибудь, а? - Куда? - Где мои... другие нас не увидят, - неловко произ­несла она. - Пойдём ко мне. Мы пошли. - Ты знаешь, а я ведь из "подружек"-то уволилась. - Серьёзно? - не нашёлся я. - Ага. Помнишь, я тебе говорила, у нас курсы всякие есть и классы? Ну вот, я компьютерные закончила и по­дала заявление. Чтобы взяли в штаб батальона. Хоть кем. - И... давно это было? - Давно. Закончила ещё месяц назад, да ты ж пони­маешь - это "Танненберг", сюда кого ни попадя не возь­мут. Проверяли... обычное дело. - Так взяли или нет, Гилви? Впрочем, если ты... гм... из "подружек" ушла, то, наверное, взяли, так? Она кивнула. - У нас многие девчонки там работают. Которые, ко­нечно, согласны, чтобы денег меньше платили, - она хи­хикнула. - Ты же знаешь, с вами, солдатиками, бедной девушке частным порядком не подработать. Раз уволи­лась - всё, номер ВУС другой, и никто тебе листок учёта не заполнит. А если и заполнит - так бухгалтерия не оп­латит. Но это ничего, - с энтузиазмом заявила она. - Если буду стараться, в штабе тоже продвинуться можно. Офицеров там мало, они эту работу терпеть не могут. Им бы всем в бой идти, подвиги совершать... так что... - Рад за-тебя, - сказал я искренне. - Что ж, такое дело и отпраздновать не грех... - Ты что, ты что! - замахала она руками. - Мы твоё возвращение будем праздновать! Что ты живым вернулся, на части не разобранным, не "медицинским консервом"! - Да, - сказал я. - Это... да, приятно. Мне было хорошо с ней, но с другой стороны, царап­нуло меня почему-то странное чувство - мы ж с ней и не спали ни разу. Приятельствовать приятельствовали (на­сколько это вообще возможно при её-то основном заня­тии), но вот ничего больше у нас не было и быть не мог­ло. Я хранил верность Дальке, пусть даже она меня сей­час проклинает и, может быть, даже убить готова. А Гилви, почти что волоча меня за собой, оживлённо болтала о том, как хорошо её приняли в штабе, сколько там бывших "подружек", и никто не попрекает их про­шлым, напротив, считается, что они делали большое и нужное дело, потому как солдату без этого никак, а зна­чит... Когда-то к штыку перо приравнивали, мелькнула у меня не слишком приличная мысль, а теперь, выходит, и женская vagina мобилизована? Наравне со всем прочим? Жила Гилви всё там же, всё так же до стерильной чис­тоты была выскоблена её квартирка, всё так же покрыва­ли пол домотканые половики, и всё так же не переводи­лись запасы ею самой сваренного варенья. Всё было как всегда, когда я приходил к ней, находя тихую гавань. Не хотелось бы это терять, но что поделать - Гилви больше не "подружка", значит, серо-голубые "листки учёта ин­тимных услуг" нести к кому-то другому. Я невольно по­морщился. - Ты чего? - враз всполошилась девушка. Я сказал. - Вот глупый... я с Мари поговорю, она ломаться не станет. Так погоди, ты хочешь сказать, что раз тебе толь­ко и надо было ту бумажку подписывать - ты ко мне и в гости не зайдёшь? - Зайду, конечно, - стал отпираться я. - Неужто ты думаешь, что я способен от такого варенья отказаться? - На то моя последняя надежда... ...Мы сидели, пили бесконечный чай с бесконечным вареньем и разговаривали. В каком-то смысле Гилви ста­ла мне ближе - раз она теперь тоже с полным правом но­сит серебряный череп на рукаве, с ней можно говорить откровеннее, обсуждать офицеров, приказы, солдатские новости и прочее, прочее, прочее... Она расспрашивала меня о Зете-пять. И я говорил. Мне очень надо было хоть с кем-то поговорить. Об уби­тых детях. Или монстрах, принявших их вид? Или детях, превращённых в монстров неведомой силой? Это сидело внутри меня, словно заноза в нагноившейся ране, и я вы­талкивал из себя слова точно так же, как моё тело стало бы выталкивать вонзившийся под кожу острый кусочек щепки. Я рассказал о Кримменсхольме и пропавших жетонах поселенцев. О раненом Раздвакряке, о Микки и Фатихе, о погибшем Кеосе. О коричневых, истекающих слизью уродливых телах. Громадных челюстях, перетирающих тело моего солдата. О твари-богомоле на крыше, шевеля­щихся длинных антеннах, как запомнил я её за миг до того, как бестию разнесла в клочья моя граната. Говорил и о том, что отделение моё, как и вся пятая учебная рота "Танненберга", - десант только по названию, а в осталь­ном даже какие-нибудь ополченские части справились бы лучше. Гилви охала, ахала, прижимала ладони к щекам, зажму­ривала глаза. Она слушала меня, словно древние греки - Гомера или гордые римляне - Овидия с Вергилием. - А лейтенант-то как? Ничего оказался?.. - А Клаус? Клаус-Мария? Годен на что-нибудь, кро­ме как чтобы его по заднице лупили?.. - А танкисты? Ничего или уроды?.. - А когда сказали, что бомбу кинут, - они как, все сразу под лавки залезли?.. И так далее и тому подобное. А я говорил. Мне тогда это было очень нужно. Куда нужнее, чем постель. И, кстати говоря, в постель Гилви отправиться не предложила. Спросила, просто и прямо: - Ты сегодня где ночевать собрался? - В казарме, где же ещё? - пожал я плечами. Больше мне на самом деле идти было некуда. Не покажешься же в Новом Севастополе, где меня каждая вторая собака зна­ет, в имперской форме, с проклятым черепом на рукаве! - Брось. Я тебе тут постелю, - она сделала шаг к ди­вану. - Да не красней, не красней, я к тебе приставать не буду, - Гилви рассмеялась, и смех у неё получился почти что натуральным. - Завтра у всех внеплановый выход­ной. Мне в штаб тоже тащиться не надо. Можно отоспать­ся. Ты когда последний раз спал вволю, Рус? Чтобы ник­то не будил, "подъём, обезьяны!" над ухом не орал? - Я думаю, эти времена мне только мерещились. По-моему, я в армии с самого рождения, - в тон ей ответил я. Я остался у неё. И у нас ничего не было. Дверь в спа­льню Гилви оставалась запертой. Изнутри. Весь следующий день я провёл на тренировочных стендах и в "качалке". Потом отправился в тир. Хорошо, что патронов на учебные стрельбы у нас не жалели. Лю­бой солдат батальона в любое личное время, помимо обя­зательных занятий, мог явиться сюда и стрелять хоть до посинения. Заветная мечта любого двенадцатилетнего мальчиш­ки. Или того, кому "всегда двенадцать". - Славная работа, обер-ефрейтор, - пробасил за мо­ей спиной господин штабс-вахмистр. - Девяносто из ста на пятидесяти метрах, неплохо. Но спорим на сто добрых имперских марок, обер-ефрейтор, что я выбью девяносто пять? - У меня нет в этом никаких сомнений, господин старший мастер-наставник! Сто марок - слишком много для меня. - Я улыбнулся, стараясь свести всё к шутке. - Ишь ты! Верно. Ты бы просто потерял сто марок, обер-ефрейтор, - хохотнул вахмистр. - Ну, тогда давай, если ты выбьешь сейчас девяносто пять - с меня двести марок, обер-ефрейтор. - А если не выбью, господин штабс-вахмистр? - Поставишь мне пива в "Старой пивоварне". Идёт? - Так точно. - Я вскинул "манлихер". Пули пошли кучно и хорошо, я стрелял на выдохе, не спеша, винтовка давно и тщательно пристреляна, и я брал чуть ниже и левее "яблочка" - пятый "манлихер" имеет обыкновение задираться вправо-вверх. Четвёртый выстрел я слегка сорвал, слихачил, едва ли будет больше восьми. Первые три, я не сомневался, стои­ли каждый не меньше девятки, но теперь запас прочности растаял. Сделал глубокий вдох, осторожно повёл стволом. Ошибается тот, кто считает, что винтовка должна лежать в руках, как влитая. Может, так и стреляют настоящие снайперы-профессионалы, но я всегда стрелял "с ходу", когда ствол чуть-чуть гуляет - что неизбежно, а задача стрелка - что называется, нюхом почуять, когда наступа­ет время по-настоящему нажать на спуск. Пятым, шестым и седьмым выстрелами я был дово­лен. Быстро, на дыхании и хорошо. А вот восьмой я опять сорвал. Да так по-глупому, что чуть не хватил "манлихе-ром" оземь. Вахмистр был, конечно, врагом, но тем мень­ше мне хотелось позориться. Перед врагом особенно. На последних двух я заставил себя вообще забыть о том, что я - на стрельбище, что у меня на рукаве - про­клятый серебряный череп и что рядом башней торчит господин штабс-вахмисгр-наставник. Настоящий, без ду­раков, профессиональный убийца. Который лично жёг восставшие города, наверняка лично пытал и убивал. Не говоря уж о насилии. На миг мне показалось, что я вижу его ухмыляющую­ся бычью рожу там, вместо фанерной мишени, и послед­ние две пули я отправил словно в бою, одну за другой, чуть ли не очередью. - Ну что, теперь посмотрим? - услышал я Клауса-Марию. - Быстро ты... я думал, дольше целиться ста­нешь, обер-ефрейтор. Не поторопился ли? А то смотри, я пива много выпить могу, когда устав разрешает, - он хо­хотнул. Очевидно, это должно было означать остроумную шутку. На стрельбище сейчас было мало народу, и мишень к нам подтягивать не стали. Пришлось тащиться на своих двоих. - Ишь ты, - только и сказал господин Пферцегентакль, когда увидел мою мишень - с напрочь вынесен­ной "десяткой". Кроме одной большой дыры в центре, мы увидели всего две других - "девятку" и "восьмерку", не поймешь, то ли с четвёртого выстрела, то ли с восьмого. Девяносто семь. Господин штабс-вахмистр без звука полез в карман, доставая бумажник. - Держи, обер-ефрейтор. Заслужил. Когда видишь такую стрельбу в своём взводе, двух сотен из собственно­го кармана не жаль. Короче, обер-ефрейтор, раз ты такой крутой, будешь у меня отныне заместителем по стрелко­вой подготовке. Уяснил? И чтобы через два месяца у тебя Раздвакряк выбивал бы не меньше восьмидесяти пяти!.. Насилу отвязавшись от вахмистра, я поплёлся в казар­му. На душе было скверно и кисло. Мне приятна была его похвала. Похвала врага. О чём я никогда не должен был забывать. Я окружён врагами. Я здесь, чтобы сделать ка­рьеру, но я обязан постоянно помнить, среди наследни­ков каких традиций мне пришлось служить. И я даже не могу сказать "выпало" - я сам выбрал свою судьбу. Я и никто другой. А ведь такой соблазн обвинить в своих бедах кого-нибудь другого! Собственно говоря, мы, русские, всегда этим и отличались... Может, потому у нас и осталось всего ничего планет. Уже упоминавшиеся Вольный Дон, Славутич - и всё. Но это - планеты тяжё­лые, рудничные, там если что-то и растёт - так только в оранжереях, в шахтах - радиация, и жить там не слиш­ком комфортно. До защитных куполов дело не дошло, хотя, по совести-то говоря, возвести бы их там следовало. Но эти планеты упорно дрались, когда имперцы вознаме­рились прибрать их к рукам, куда более упорно, чем, на­пример, мы - и соответственно там до сих пор осадное положение, и лишь всего год как им разрешили свобод­ное перемещение в пределах нашего сектора, не более. Внутренние Планеты, не говоря уж о Земле, для них строго-настрого закрыты. А Далька... и её интербригадовцы... ни до чего хоро­шего эти их игры не доведут. Кончится всё ведь тем, что её возьмут и сошлют на Сваарг, сошлют - потому что во­енно-полевые суды у нас давно отменены, и скорее всего их возьмут ещё на подготовке какого-нибудь теракта, а не после его совершения. Поэтому на смертную казнь им просто не хватит. Да и все знают - пожилой уже кайзер терпеть не может высшей меры и почти всегда пользуется правом помилования, заменяя расстрел вечной каторгой. Хотя неизвестно ещё, что лучше... Я пришёл в пустую - казарму. Гулкие своды каземата, тускло горят "дежурные" лампочки. Всё-таки дикари мы, и больше ничего. Ни до чего более совершенного так и не додумались, а туда же - покорять космос, лезть в другие миры... и когда в этих мирах мы встретим нечто подобное тому, с чем нам довелось столкнуться на Зете-пять, бо­юсь, как бы не пришлось горько раскаиваться. Время спит в железной колыбели, Стерегут драконы чуткий сон... - начал было я и тотчас оборвал себя. Ни к чему вспоминать свои детские нелепые стихи. Хотя тогда они казались мне искренними и идущими от сердца. А теперь - теперь я ничего не делаю от сердца. Я чужой среди чужих и чужой среди своих. И ничего тут не поделаешь. "Делай, что можешь, свершится, что суждено". Нет, этим довольствоваться я не могу. Иначе не стои­ло б вступать в армию. Прикидываться своим в доску ру­бахой-парнем. И даже наедине с самим собой не решать­ся беззвучно прочесть свои собственные стихи. Шифровка 3 Салим - Баклану. По сведениям заслуживающих доверия источников, во время карательной экспедиции на Зету-пять батальон "Танненберг" столкнулся с крупными силами биоморфов. Повторяю: были замечены крупные силы биоморфов. Скорее всего имела место спонтанная ненацеленная метаморфоза. На планету переброшен Сорок восьмой моторизованный корпус генерал-оберста Отто фон Кнобелъсдорфа, в соста­ве 3-й и 11-й танковых дивизий и панцергренадёрской диви­зии "Гроссдойчланд". Батальон "Танненберг" тем не менее официально находится на отдыхе. Потери батальона: один убитый и около сорока легкораненых. Шифровка 4 Баклан - Салиму. Благодарим за ценную информацию. Приложите все усилия к нахождению надёжных источников в штабе бата­льона. Центр также решил усилить работу по вашему направ­лению. В ближайшее время к вам будет переправлен новый сотрудник. Он передаст дальнейшие инструкции. Они не могут быть доверены даже этой связи. ИМПЕРСКИЕ НОВОСТИ (Картинка - деревенские дома, окна выбиты, двери распахнуты, многие сорваны с петель; на стенах следы ко­поти. Видна небольшая кирха, шпиль наполовину обгорел, торчат стальные рёбра каркаса. Из верхних окон кажущей­ся почти что целой кирхи лениво сочится тяжёлый, стелю­щийся по земле чёрный дым. Преувеличенно мужественный и суровый голос за кадром, камера медленно перемещается, давая зрителям возможность как следует рассмотреть де­тали.) - Мы ведём наш репортаж: из деревни Поммельсдорф, планета Зета-пять, Восьмой сектор. Тут только что за­кончилась операция по умиротворению аборигенов, без ма­лейшего предлога атаковавших мирные поселения наших мужественных колонистов. Вы видите сами - всюду следы недавнего боя. На земле - стрелы и копья, оружие вос­ставших аборигенов. Мы зовём их лемурами. По счастью, доблестный имперский десант успел вовремя. Мы обраща­емся к обер-лейтенанту Паулю Фляйшнеру, командиру Н-ской роты, принимавшей участие в операции по наведению порядка на Зете-пять. Просим вас, господин обер-лейтенант! (В кадре - бравый детина с погонами обер-лейтенанта; на нем пятнистый комбинезон, поперёк груди висит штур­мовая винтовка. На левой стороне груди обер-лейтенан­та - Железный крест.) - Здравствуйте, Пауль. Что вы можете рассказать нашим зрителям об операции в этой деревне? Как развива­лись события?.. - Как только мы получили сигнал, что в этом районе имеют место нападения на мирных поселенцев, мы немед­ленно отправились на место. Ведь лемуры, они настолько коварны, что способны притворяться слабыми и беззащит­ными. Но это только маска. На самом же деле они беспо­щадные людоеды. Некоторые из несчастных поселенцев были почти что съедены заживо! - Какой ужас! Но что же было дальше? - Мы прибыли вот сюда... к деревне. Начали прочёсы­вать. Находили повсюду убитых, растерзанных людей... (В кадре - обезглавленный труп. Грудь, руки, бедра - всё превращено в кровавую массу. Кажется, что видны даже кости.) - Просим прощения у наших зрителей, что вынуждены показывать это. Но такова суровая правда! И мы должны знать её, чтобы ещё крепче сплотиться вокруг нашего обо­жаемого Императора, Его Величества кайзера, потому что только единство может помочь нам, людям, отсто­ять то, что нам принадлежит по праву!.. Простите меня, Пауль, я... Так что же было дальше? - Мы прочёсывали деревню. Нашли немало живых. На­ши колонисты отстреливались. До последнего патрона... (Снова смена кадра. Оконный проём, стёкла выбиты, рама выломана. Бессильно свесилось через подоконник человеческое тело. Внизу, под окном, лежит выпавшее из рук ружьё. Камера наезжает, и зритель видит несколько стре­ляных гильз в траве ) - Они отстреливались до последнего патрона. И мно­гие смогли продержаться до того, как подошли мы. Многих мы спасли... (Толпа десантников вперемешку с гражданскими. Люди страшно возбуждены, какая-то девушка рыдает, обнимая солдата, пожилая женщина, плача, гладит другого десант­ника по щеке, словно сына, суровый немолодой мужчина хло­пает третьего по плечу. Четвёртый солдат держит на руках сразу двоих детей, мальчика и девочку. Дети радост­но смеются.) - Но многие наши сограждане, увы, погибли. Мы не могли успеть раньше... - Но как же так? Где же был гарнизон планеты, впра­ве спросить наши законопослушные налогоплательщики, не­ужели он ничего не смог сделать?.. - Не говорите так о гарнизоне. Ребята дрались герои­чески. Но что делать, если их на всю планету - лишь два усиленных взвода? Они спасали всех, кого только могли. И они спасли. Несколько тысяч человек. Они сражались, , как настоящие львы. Но их было слишком мало. Ведь в этом-то и заключается коварство лемуров - десятиле­тиями они усыпляли нашу бдительность, притворяясь чуть ли не нашими друзьями, и мы не держали больших сил на Зете-пять. - Как же протекал бой? Что вы имеете право нам рассказать, не нарушая, само собой, режима секретности ? - Лемуры напали на нас, когда мы выводили спасённых людей к ожидающим их транспортным средствам. Засы­пали стрелами, камнями, копьями... пытались опутать сетями, поймать в ловушки... мы ответили им огнём. На уничтожение! (Крупно - дюжина лемурьих тел, в беспорядке набросанных возле какого-то дома. У иных оторваны головы, у других - руки или ноги.) - Мы стреляли и стреляли, пока у нас не раскалились стволы. Но они всё лезли и лезли. Дикари, наверное, накури­лись какой-нибудь дряни или наелись ядовитых грибов... Но, конечно, разве они могли устоять против нас? Мы смели их, как букашек. Людям на Зете-пять больше ничто не уг­рожает. Отныне тут будет сильный гарнизон. А мы, люди, должны быть бдительны! - Благодарю вас, Пауль. Соотечественники! Впервые человечеству довелось столкнуться с таким врагом. Впе­рвые мы сошлись в бою с Чужими. Не мы первые пролили их кровь. Они, они нанесли первый удар, подлый и коварный. Но мы встретили их нашим мужеством, нашей сплочённос­тью, нашей верностью, самими нашими жизнями! И мы отразили натиск. Зета-пять наша! И навечно останется таковой! А теперь, в честь славного успеха наших Воору­жённых сил - троекратное "зигхайль!"... (Вступает музыка "Хороша Весселя".) - А теперь к другим новостям нашей Великой Импе­рии... (Заставка - кружащаяся трёхмерная карта околосол­нечного пространства. Звучит торжественная "Стража на Рейне".) * * * Как известно, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Короткий отпуск закончился, и господин штабс-вахмистр вновь вернулся к своему обычному настроению. И наша жизнь тоже вошла в привычную колею. Муштра, занятия, тесты. Тесты, занятия, муштра. Свои награды мы сдали на "гарантированное хранение", а взамен нашили на бое­вые комбинезоны соответствующие колодочки. Мы приняли присягу. Я поклялся верно служить Им­перии. Говорят, что подобные слова ничего не могут зна­чить. Империя - враг; присяга врагу - не более чем военная хитрость. Но для меня это не так. Я ненавижу эти знамёна, тща­тельно выполненные реплики со знамён, под которыми другие солдаты, тоже одетые в Feldgrau, выжгли всю Ев­ропу, а их союзники - добрую половину Азии. Я слишком хорошо знаю о том, что творилось во имя этих зна­мён. Но я поклялся им служить. И дороги назад теперь нет. Впрочем, я знал это с самого начала, едва переступив порог вербовочного центра. Не знал я лишь одного - что мне будет настолько тяжело и горько, когда мне придётся опуститься на одно колено перед знаменем с одноглавым римским орлом и поцеловать его шёлк. Я так и не заста­вил себя коснуться его губами. Теперь мы все сделались "господами рядовыми и обер-ефрейторами действительной службы". Переформи­рование и доукомплектование "Танненберга" заверши­лось. Батальон был готов к бою. Оставалось только ждать, куда нас пошлёт военная судьба, - почему-то после Кримменсхольма и Ингельсберга никто уже не сомневал­ся, что война на пороге. Жизнь вновь входила в обычную, будничную колею. Моё отделение приняло нового рекрута, присланного с последним пополнением, и по сравнению с этим заморы­шем даже Раздвакряк выглядел удалым молодцом-де­сантником. Недолго думая, я поручил рекрута ему, по­обещав спросить нормативы с обоих. По выходным, за исключением дежурств по части или когда случались учебные тревоги, я ходил в городок. Я нашёл себе новую подружку, Мари, приятельницу Гил-ви, и отсиживался у неё, аккуратно проставляя крестики и галочки в соответствующих квадратиках серо-голубого "листка по учёту...". Мари, в отличие от Гилви, моему от­сутствию специфического интереса к ней откровенно ра­довалась, старалась во всём угодить, тоже поила чаем, уго­щала печеньем собственного изготовления и не мешала. С Гилви я встретился пару раз, просто поболтать, "на нейтральной территории". Это было неплохо, но как-то раз я заметил её на "Невском" под руку с каким-то ло­щёным штабным обер-лейтенантом, и отчего-то продол­жать наши с ней беседы мне совершенно расхотелось. Неужто я её стал ревновать? Ревновать "подружку", фееч-ку, в просторечии - солдатскую шлюху, подстилку, если не сказать ещё и некое иное слово на вторую букву алфа­вита?.. Так шло время. Миновала "зима", в кавычках, потому что на тёплой и ласковой планете не бывало настоящих зим. Отговорили своё звонкие февральские дожди. На­ступила весна. И всё в жизни моей вроде бы шло путём, если посмотреть со стороны, но... ...Мне нужен бой, думал я. Скоро шесть месяцев, как я обер-ефрейтор. Хватит. Я не могу ждать двадцать лет. Шанс надо хватать за хвост и не давать мошеннице-судь­бе ни отдыха, ни срока. Иначе ничего не получится и все мои усилия на самом деле окажутся напрасными. Нужен бой, нужна возможность отличиться. Да так, чтобы дело не обошлось одной-единственной медалькой или даже орденом. Но минули и март и апрель, наступил май, а никаки­ми "осложнениями международной или внутренней об­становки" даже и не пахло. * * * Шифровка 5 Салим - Баклану. Гладиатор прибыл благополучно. Начал внедрение. Со­гласно оперативным сводкам штаба дивизии, события на Зете-пять классифицированы как совершенно секретные с допуском - "Альфа-Омега". Даже для младшего и среднего офицерского состава, лично принимавшего участие в боевых действиях, распространяется версия о "спонтанном" вос­стании лемуров, об "отсутствии доказательств внешнего воздействия" и о "латентных псионических способностях аборигенов, не обнаруженных предыдущими, недостаточно тщательными исследованиями". Вышеупомянутое позволя­ет сделать вывод, что секрет биоформов уже не является секретом для высшего командования рейхсвера... Шифровка 6 Гладиатор - Баклану. Приступил к работе. Первую сводку ожидайте через четырнадцать дней. Шифровка 7 Баклан - Гладиатору. Уделите особое внимание приготовлениям к возможному противостоянию с биоморфами. Памятки, наставления, учения, занятия с личным составом. Доклад представить пак быстро, как только возможно. Шифровка 8 Баклан - Салиму. Выношу благодарность за оперативно проведённую раз­работку. Вами получена ценная информация. Продолжайте работать в направлении рассогласований между официаль­ной версией событий на Зете-пятъ и имевшим место в дей­ствительности боестолкновением. Особенный интерес вы­зывает информация о нанесении ядерного удара по своим - как военным, так и гражданским. * * * Июнь. Тёплое, местами даже жаркое сибирское лето. Уже много месяцев, как я ношу череп на рукаве. И уже много месяцев "Танненберг" бездействует. После Зетььпять я так больше и не увидел того самого секуриста, что грозил мне разбирательствами. Он словно в воду канул. И, само собой, расспрашивать о нём кого бы то ни было я не мог. Меня самого никто не трогал, во взводе я был на хорошем счету, выиграл сперва взводные, а потом ротные состязания по стрельбе, попал на бата­льонный финал, где занял второе место - 567 очков, ус­тупив победителю всего шесть. Отличился и Мумба, правда, в неофициальной части состязаний. В конкурсе "кто быстрее слопает усиленный полевой паёк" с ним никто так и не смог сравниться. Нет, нельзя сказать, что жизнь наша была сплошной малиной. Ночные тревоги, марш-броски, учебные высад­ки, батальонные учения и так далее. Патрулирование. Пятая рота, официально считавшаяся учебной, в рутинном мероприятии участия обычно не принимала, однако время от времени, когда на базу прибывали для отдыха другие взводы и даже роты, нас бросали, что называется, затыкать прорыв. Обычно это были достаточно отдалён­ные от Нового Севастополя районы, но, само собой, по закону подлости, когда подошла очередь вставать на под­мену нашему взводу, нам, естественно, выпал именно Новый Севастополь. И господин штабс-вахмистр, и господин лейтенант при этом выразительно смотрели на меня - когда нам за­читывался приказ о заступлении на временное патрули­рование столицы Нового Крыма. Но я только по-устав­ному пялил глаза и на предложение кому-то добровольно остаться в лагере на "санитарных работах" не отозвался. Я хорошо помнил и секуриста, и слова лейтенанта о том, что "не стоит становиться плохим шпионом". Яснее ясного, в Севастополе за мной станут наблюдать. Не дам ли я поблажку "местным", не окажется ли, что я, как го­ворится, "затесался в ряды с подрывными намерениями". Я всё это знал. Проверки детские, но эффективные. Ка­кие-то наивно-рыцарские. И эффективны-то они тоже только с наивными рыцарями. Вопрос теперь только в том, не окажусь ли таким же наивным рыцарем я сам... В Новый Севастополь нас перебросили имперским транспортником. Посадили на военной базе, за чертой города, где стояла рота постоянного новосевастопольско­го гарнизона. Наверное, у имперцев были основания дер­жать тут целую роту: как-никак, Новому Крыму оставили право содержать свою собственную криминальную поли­цию и "контингент поддержания порядка". Имелся и "отряд особого назначения", вроде как для противодейст­вия возможному терроризму. На вооружении у этих под­разделений имелось вполне современное оружие. Немно­го, но всё же лучше, чем ножи и дубины, с которыми, бы­ло дело, шли прямо на танки отчаявшиеся поселенцы. Третья рота, настоящая, кадровая рота, где собрана была старая гвардия, ветераны, никого со сроком службы меньше трёх лет, отправлялась на отдых, в Сибирь. Пра­вильнее было бы говорить "на Сибирь", поскольку наша Сибирь - не более чем остров, но... так уж мы все привы­кли. И даже правила русского языка видоизменили. Вве­ли "нашу" Сибирь в качестве исключения. Их место занимали мы. Наш взвод. На десять дней. Не так уж и много, да и хлопот особых у патрульных не было. Кроме "Танненберга", на планете имелись и ещё кое-какие имперские части, небоевые - тылы, госпи­таль, ремонт, склады боезапаса и тому подобное. Име­лись и строители. Разумеется, прислуга при штабе. Вся эта публика не пренебрегала скромными удовольствиями ночной жизни Севастополя, и патрули в основном зани­мались отловом тех, кто отправился в самоволку. Кстати, даже офицеры штаба, медики, медсестры и тому подобные жили не на городских квартирах. Имперцы построили для них особый квартал на отшибе, рядом с авиабазой. Чтобы удирать было бы сподручнее, случись чего? Инструктаж давал сам господин штабс-вахмистр, про­никшийся серьёзностью момента. Солидно откашляв­шись, он принялся "доводить до нас вводную", пересы­пая речь своими любимыми "скотскими жирафами", "сло­нами-переростками" и "удавами узловатыми". Нам предписывалось, в соответствии с уставом пат­рульной и сторожевой службы, следить за: - соблюдением имперскими военнослужащими уста­новленной формы одежды; - соблюдением имперскими военнослужащими пра­вил поведения в общественных местах; - и то и другое распространялось как на рядовой и вахмистерский состав, гак и на офицерский. Ссылки оде­того не по форме офицера, что, к примеру, обер-ефрей-тор-патрульный не имеет права делать замечаний старше­му по званию, во внимание не принимать и заносить та­ковое в рапорт; - следить за общественным порядком, не подменяя местной полиции, но тем не менее: пресекать хулиганские выходки, давать отпор антиэстетическому поведе­нию (бедному вахмистру пришлось изрядно напрячься, прежде чем он сумел выговорить слово "антиэстетичес­кий", а на наивный вопрос Раздвакряка, в чём же, по мнению господина вахмистра, заключается таковое пове­дение, дал ответ по-десантному чёткий и двойственного толкования не допускающий: кто по улице с голым афе-дроном расхаживать станет, тот, стало быть, и ведёт себя "антиэстетически"). Но были нам даны и другие инструкции, типа: - следить за появлением листовок, плакатов, посте­ров антиобщественного и антиимперского содержания, клевещущих на общественный строй, мораль, идеологию государства, равно как и на личность Его Императорско­го Величества кайзера; - пресекать все незаконные, т.е. незарегистрирован­ные и не одобренные городской управой уличные шест­вия, митинги, собрания, манифестации и иные формы выражения общественного мнения. - Можно вопрос, господин штабс-вахмистр? - Задавай, обер-ефрейтор. - Получается, что мы таки подменяем собой полицию? Ведь всякие там митинги и шествия - дело городской управы, не имперского гарнизона, не так ли? Клаус-Мария снисходительно хмыкнул. - Молод ты ещё, обер-ефрейтор. А я тебе так ска­жу - если на сборище оскорбляют Его Императорское Величество кайзера, то это значит, что оскорбляют и его верную армию, а если оскорбляют армию, то оскорбляют и меня, Клауса-Марию Пферцегентакля. А когда меня оскорбляет какая-то штафирка, я, честный штабс-вах­мистр, становлюсь просто сам не свой, - он вновь широ­ко ухмыльнулся, давая понять, что "штафирке" не поздо­ровится, стоит ей, бедняге, оказаться на пути у господина старшего мастера-наставника. - То есть мы должны вмешиваться, только если заде­ты честь и доброе имя Его Величества? - Вот лошак крымский, непонятливый! Не заставляй меня думать, что обер-ефрейторство тебе дали зазря. На любом сборище, повторяю, на любом сборище, которое городской управой не разрешено, а может, и на том, что разрешено, могут начать оскорблять Его Величество. Наш долг - не дать верноподданным скатиться до столь позорного поведения, обер-ефрейтор. Надеюсь, теперь понятно? Я молча откозырял и сел. Вопросов больше не было. Итак, гарнизон таки дол­жен был следить за политическим благонравием столич­ных обитателей. А оно, понятное дело, не всегда оказыва­лось на высоте. В конце концов, я сам шесть лет учился здесь в университете, славном своими традициями воль­нодумства. В договоре Нового Крыма с Империей имелся особый пункт о независимости Новосевастопольского университета, неподотчётного имперскому министерству образования. Ректор назначался советом попечителей, деканы избирались свободным голосованием преподава­телей и научных сотрудников факультетов. А совет попе­чителей, хотя и включал в себя представителя имперской администрации сектора, решения принимал квалифици­рованным большинством, а не консенсусом, так что при­сутствие одного мышиного мундира ничего не меняло. - Обер-ефрейтор! - нарушил мои воспоминания зло­радный голос Клауса-Марии. - Возьмёшь своё отделе­ние. Разобьёшь на две патрульные группы. Одну возгла­вишь сам, другую - твой заместитель. Ваш объект - комплекс студенческих общежитии в районе улиц Чехова и Достоевского. Время патрулирования четыре часа, с двадцати ноль-ноль до двадцати четырёх. Потом, в соот­ветствии с уставом, явитесь с докладом в комендатуру. Всё ясно? Выполнять, обезьяны бесхвостые! Общаги. Ничего хуже не придумаешь. Они что, рехну­лись? Сегодня пятница. Студенческая братия расслабля­ется после трудовой недели - июнь, время сессии. И в это осиное гнездо, куда и наши-то либеральные городо­вые не заглядывали, молчаливо признав за студенчеством право стоять в "своём" районе на голове и ходить на ушах. Да и когда я сам учился, имперские патрули нам не до­саждали. Порядок изменился, что ли? Или это всё специ­ально подстроено - ради моей проверки? Всё тем же приснопамятным секуристом?.. Получить ответ на этот вопрос можно только опыт­ным путём. Патрули в Новом Севастополе всегда носили оружие. Но не только боевое, а и полицейское. Слезоточивый газ, короткоствольные шотганы, палившие резиновыми кругляшами, и тому подобное. Так что "манлихеры" были у нас заброшены за спину и даже магазины отомкнуты - чтобы случайно чего не вышло. Я наметил с Ханем маршрут. - Связь каждые пять минут, - снова и снова напо­минал я ему. - И если что случится... - Командир, да не переживай ты так, - басил в ответ Мумба, уже предвкушавший знакомство с симпатичными студенточками. Я не стал заранее его разочаровывать и перечислять те слова и действия, которые последуют со стороны оных студенточек на его первую же попытку подъехать к кому-нибудь. Джип высадил мою группу и покатил дальше. Ханю я оставил участок полегче - спальные корпуса, где сейчас всё равно никого нет и ещё не скоро появится: навесе­лившиеся индивидуумы, равно как и созревшие длятю-стели парочки, станут появляться далеко за полночь. Себе я оставил главное - район "Бесильни", как про­зывался небольшой квартальчик клубов, кабачков, виртуалок и тому подобных заведений. "Красных фонарей" тут, само собой, не допускалось. Там сейчас главное веселье. Пиво льётся рекой, языки развязываются, а кулаки, са­мо собой, чешутся. Появляться там имперскому солдату, пусть даже и с повязкой патруля, просто бессмысленно - если только он не хочет нарваться на крупные неприят­ности. Тем не менее нас туда отправили. - Внимание, патруль, - негромко сказал я ребятам. Джонамани, вылечившийся и вернувшийся к нам Сурендра, Глинка и Раздвакряк. С Ханем пошли Микки, Фатих, Назариан, Мумба и присланный вместо погибше­го Кеоса рекрут, впрочем, уже принявший присягу и пре­вратившийся просто в рядового. - Маршрут всем извес­тен. Следовать строго за мной. Никаких разговоров, ни­каких шуточек. Рты на замок. Когда будем проходить мимо заведений - даже голов не поворачивать. Смотреть вперёд, перед собой. На провокации не поддаваться. Вы­крики, оскорбления... пусть себе. Нам не нужно побои­ща. Всё понятно? Они мрачно покивали. Кажется, народ начинал пони­мать, в какую задницу мы угодили. - И ни в коем случае не хвататься за оружие. Отби­ваться, если придётся, дубинками, кулаками, ногами, но ни в коем случае не стрелять. Кто прикоснётся к винта-рю - лично голову оторву. И никакой старшина-вах­мистр не поможет. Всё ясно? Помолчав для внушительности и убедившись, что серьёзностью момента проникся даже Раздвакряк, я ско­мандовал: - Пошли. И мы пошли. Улицы студенческого квартала были ярко освещены. Тут не было тёмных закоулков, студенты-старшекурсни-ки-сами ходили обходами, организовав добровольную дружину, так что насильникам тут было б не разгуляться. Они, собственно говоря, и не разгуливались. Улицы в университетском квартале по старинке были вымощены булыжником. Я невольно припомнил извест­ное изречение про "оружие пролетариата" и выругался про себя. Не хотелось бы испытывать прочность своей брони таким способом. - Командир, а тут неплохо! - заявил Раздвакряк, едва окинув взглядом ярко освещённые улочки, купы си­рени и жасмина, распахнутые двери и окна заведений, от­куда доносилась весёлая музыка. Каждый бар или каба­чок "Бесильни" старался выделиться, в каждом играли только свою музыку - где-то отдавали предпочтение тяжёлому року, где-то признавали только бардов, и каждый вечер устраивали живые концерты, а где-то и вообще иг­рали одну лишь полумистическую "музыку эльфов". На площадках перед заведениями, как всегда в это время, роился народ. Нет, тут решительно ничего не ме­нялось. Кроме разве что мод. В этом сезоне девчонки по­головно обтянули бюсты - кому было что обтягивать - кричаще-яркими тряпками и обнажили пупки. Шириной же клёшей они смело могли потягаться с самыми отвязаными мореманами. Мои ребята пялились на них и пускали слюни, забыв про все мои наставления. Пришлось одёрнуть их - по коммуникатору. Спокойным шагом, держа строй, мы двинулись по улочке. Направо от нас надрывался "Бойцовый петух", ему вторил совершенно немыслимыми обертонами эль-фьих напевов "Старый маг" через дорогу. В "Старом ма­ге", я знал, собирались интербригадовцы, и потому я хотел миновать это место как можно быстрее и раньше, пока народ не успел как следует разогреться, чтобы на­чать делать глупости. - Держи равнение и не глазей по сторонам, - шипел я в переговорник. - Тут всё в порядке. Никто не покушается на общественное спокойствие и не оскорбляет особу Его Императорского Величества. Спокойно проходим мимо... Над дверьми "Старого мага", совершенно не согласу­ясь с названием, развевался красный флаг с серпом и мо­лотом, а чуть пониже красовался не менее вызывающий лозунг "Но пасаран!", написанный отчего-то по-русски, а не по-испански. Горящий рвением Раздвакряк забеспокоился. - Господин обер-ефрейтор, осмелюсь обратить вни­мание... Он обратился "господин обер-ефрейтор", не "коман­дир", как обычно делали все. "Обер-ефрейтором" ребята называли меня, только когда требовалось, как говорится, придать делу официальный ход. Осёл, подумал я. Что тебе не нравится, Селезень ты несчастный?.. Хочешь, чтобы нас всех... - Всё в порядке, Селезень. Это флаг интербригады, у них официальное разрешение... Дай бог, чтобы пронесло, взмолился я. Однако Раздвакряк заупрямился. Что называется, вожжа под хвост попала. - Да нет, господин обер-ефрейтор, нам же господин вахмистр ясно сказал... Я не успел ответить дураку Раздвакряку. Потому что в этот самый миг двери "Старого мага" распахнулись и на деревянную балюстраду, опоясывавшую здание и где обычно устраивались танцы, вывалила целая орава ребят и девушек. Многие носили поперёк лба красные повяз­ки - знак принадлежности к интербригаде. И ещё через секунду я увидел Дальку. В камуфляжной майке и чёрных шортах, с красной повязкой, босую. В ле­вой руке она держала открытую бутылку "Медведя", на­шего знаменитого пива, а другой... Другой она обнимала за плечи хлыщеватого вида пар­ня, на полголовы меня ниже и примерно настолько же уже в плечах, с модной у нонконформистов всех времён и народов причёской типа "конский хвост". Наверное, этим бы всё и кончилось. Но, на беду, Далька меня узнала. Мы стояли на хорошо освещённом месте, и лицом я был обращён как раз к ней, а забрало шлема поднято... - Смотрите, какого шакала к нам занесло! - громко, так, чтобы все услыхали, бросила она. - Гадюка импер­ская. И с целой кодлой. В одиночку-то они нас боятся. Боятся ведь, верно, ребята?.. В принципе, ничего странного в том, что мы столкну­лись с Далькой, не было - в интербригаде она состояла давно, и "Старый маг" тоже давно уже слыл их нефор­мальным штабом. Так что вероятность налететь на неё тут на самом деле была велика... и, полагаю, тот, кто послал нас сюда, именно на такой исход и рассчитывал. - Не реагировать, - быстро сказал я. - Пошли отсю­да, ребята... - Да она же нас оскорбляет! - дружно возмутились и Кряк, и индусы. Глинка поморщился, но ничего не ска­зал. - Если обращать внимание на каждый... - начал я, и тут Далька, видно, совсем потеряла терпение. Как я гово­рил, она всегда отличалась пылким темпераментом. Во вcex смыслах. Она сбросила руку длинноволосого, легко сбежала по ступеням. Мои ребята явно растерялись - никакого ору­жия у Дальки явно не было, прятать его совершенно негде, не под обтягивающей же майкой и столь же обтя­гивающими шортами?.. Но в лицо она мне засветила вполне профессиональ­но. Далька давно занималась сётоканом, и теперь, видно, решила продемонстрировать свои познания на мне. Это была не пощёчина - хорошо нацеленный удар, каким обученные бойцы ломают нос противнику, после чего тот уже совершенно небоеспособен вследствие болевого шока. Я успел перехватить её руку. Отшиб в сторону. Думал, что это её приостановит, но куда там! Далька зашипела разъярённой кошкой, не хуже всё той же кошки засверка­ла глазищами и явно вознамерилась напасть снова. - Мужики, да это же Фатеев! - вдруг крикнул кто-то из задних рядов. Я давно окончил университет, но, как видно, среди интербригадовцев были не только сту­денты. - Фатеев, который в эсэсовцы подался! Эсэсовец - на Новом Крыму страшное, несмываемое оскорбление. Вернее, его можно смыть, но только дуэ­лью. Мы - наверное, единственная планета, где Импе­рия терпит существование собственного дуэльного ко­декса. Кроме, разумеется, Гейдельберга. Нас быстро обступили со всех сторон. Далька стоя­ла прямо передо мной, грудь её бурно вздымалась, кула­ки плотно сжаты - она явно намечала точку следующей атаки. - А ну, разойтись! - заорал Раздвакряк, для пущей убедительности наводя на толпу шотган. Все разговоры до этого, само собой, шли по-русски, и никто в моём патруле, кроме меня, понятное дело, не понимал ни слова, кроме первой фразы Дальки, нарочно произнесённой на общеимперском. - Кряк, спокойно! - рявкнул я на имперском. - Все остальные тоже! Вы все, - я обвёл взглядом подсту­пившую толпу, - вы осуществляете нападение на воен­нослужащих, находящихся в патруле и, следовательно, имеющих право, как и часовые, в случае посягательства на свою неприкосновенность, после второго предупреж­дения открыть огонь на поражение. Разойдитесь миром! Это первое предупреждение. Вторым станет выстрел под ноги. Третьего предупреждения не будет. Мы положим вас всех и будем в своём праве. Нас наградят, а вас, кто выживет, сошлют на Сваарг! Всё ясно? Р-разойтись! Моя патетическая речь была встречена дружным хо­хотом. Далька опять шагнула вперёд. - Ну, давай, не жди, псица, - она вызывающе вздёр­нула подбородок, - давай, не жди. Вот она я. Стреляй. Давай-давай, стреляй. Должны оке были тебя научить хотя бы убивать безоружных! Нам оставалось только одно. - Маски! - коротко скомандовал я. Нас окружали уже со всех сторон. Джонамани с Сурендрой оставались спокойны, а вот Кряк, похоже, запа­никовал. - Буду стрелять! - взвизгнул он, словно не слыша моей команды. Шотган он забыл, руки судорожно пыта­лись взять на изготовку висящий за спиной "манлихер". - Не сметь, Кряк! Маску надень! - Да бей их, ребята! Чего трусить! - взвыла Далька и ничтоже сумняшеся ринулась на меня. Тело моё отреагировало совершенно автоматически. Приём, которым меня изводил господин штабс-вахмистр, получился почти как в учебнике. Уход вперёд-влево и мгновенная контратака по двум уровням - голова и об­ласть почек. Прибавьте к этому, что мои кулаки были в увесистых боевых перчатках. Такие удары, если проведены правильно, отправляют противника в глубокий нокаут. Дальку отбросило, ноги у неё подломились, и она подстреленной птицей рухнула на землю. Болван Кряк только теперь додумался задействовать дыхательную маску, и, недолго думая, я рванул чеку газо­вой гранаты. Имперская слезогонка - штука ядрёная, от неё не спасёшься мокрым носовым платком или прими­тивным респиратором. Народ с воплями кинулся в раз­ные стороны от повалившего из жестянки густого белого дыма. Что это такое, здесь, похоже, очень хорошо знали. Я нырнул в едкую мглу. Маска работала идеально, автоматически выдвинувшийся прицел позволял ориен­тироваться, поэтому лежащую Дальку я увидел сразу. Бросился, подхватил на руки. Вынести из облака, выне­сти как можно скорее, пока не случилось серьёзного ожо­га всех слизистых... "Сирень", полицейский слезоточивый газ, очень едок, 'но, по счастью, не летуч. Распространяется относительно медленно, поэтому облако не успело покрыть большую Площадь. Несколько шагов - и я вырвался из белой пеле­ны. В коммуникаторе заполошно загалдели разом и Кряк, и Джонамани, я не отозвался. Осторожно положил Даль­ку на траву. Ветер дует на нас, облако не дойдёт сюда ни при каких обстоятельствах. Миг - и я нырнул обратно в клубящуюся тучу. - Командир! Господи обер-ефрейтор! - надрывался Кряк. - Спокойно, ребята, спокойно - Несколько шагов, , и я уже рядом с ними. - Ничего особенного не произо­шло. Продолжаем обход. Я доложу о случившемся. Отчего-то я не сомневался - за всей этой сценой на­блюдали. Издали, но пристально. Нельзя было сейчас ни в чём отклоняться от устава. Я переключил коммуникатор на волну комендатуры. Коротко, без лишнего драматизма доложил о случившемся. - Что вы говорите, обер-ефрейтор?! Нападение на имперский патруль?! Немедленно высылаем... - Господин обер-лейтенант, ничего не случилось. Это было личное. Это... была моя девушка. Бывшая моя девушка, с которой мы поссорились. Никто из остальных не предпринял никаких угрожающих действий. Только она и только в отношении меня. Мы продолжаем патру­лирование. - Гм... благодарю за оперативность и откровенность, обер-ефрейтор. Ваше решение применить слезоточивый газ одобряю. Самый лучший способ рассеять толпу. Про­должайте патрулирование. Докладывайся каждые десять минут, обер-ефрейтор Я буду на связи. Отбой. Тут очень кстати доложился и Хань, у него, как я и ожидал, всё было в порядке. За нашими спинами колыха­лось, медленно опадая и рассеиваясь, плотное облако "си­рени". - Кряк, повесь винтовку. Шотган не потерял со стра­ху? Джонамани, форму поправь. Сурендра, ты в поряд­ке?.. Идем дальше, ребята. Нам ещё четыре часа тут на своих двоих прохаживаться... Конечно, я не сомневался, что с рук нам это не сой­дёт. Горячие головы так просто не успокоятся. Да и то сказать - слишком уж долго не было на Новом Крыму серьёзных беспорядков. Никогда у армии не было повода по-настоящему вмешиваться для подавления действи­тельно массовых волнений. Так что этого повода созда­вать нельзя. Даже если кому-то в штабе "Танненберга" или geheimestaatspolizei этого бы очень хотелось. - Держать строй, - резко сказал я ребятам. - Мы - десант. Дрались с монстрами. Под ядерным взрывом си­дели. А тут? Пара десятков каких-то сопляков. А нас пя­теро. Пятеро вооружённых до зубов, в броне, которую и пуля-то не вдруг пробьёт. Выше голову! Нам надо думать не о том, что нас убить могут, а о том, чтобы самим нико­го не убить. Едва ли это особенно понравилось бы госпо­дину штабс-вахмистру! Последний аргумент подействовал особенно хорошо. А меж тем по всей "Бесильне" расползалась тревога. Я ощущал её физически, всем своим существом и вдруг подумал, что испытывал что-то подобное, когда стоял под дверью командирской каюты на "Мероне" и слушал разговор обер-лейтенанта фон Валленштейна с моим взводным. Сейчас тоже было что-то похожее. Мне каза­лось, я улавливаю слабые отзвуки гневных голосов, звя­канье стальной арматуры, звон бьющегося стекла. Где-то работали ломом. Наверное, разбирали мостовую, собира­ясь пустить в ход то самое сакраментальное "оружие про­летариата". Гнусно. Интербригадовцы, похоже, завелись. И если этих идиотов сейчас не остановить... Тем временем суматоха, поднятая моей гранатой, мало-помалу затихала. "Бесильня" невелика, многие на­блюдали за происходящим из окон, многие видели, как по ярко освещённой брусчатке расползалась мохнатая, клубящаяся молочно-белая клякса, словно сливки в ко­фе. Я благодарил Бога за то, что никто сдуру не кинулся сразу же в драку. Мы миновали целую вереницу рестораций, кухмис­терских, пивных и закусочных. Повсюду - в окнах, возле входных дверей - торчали людские головы. Нас прово­жали пристальными, ненавидящими взглядами - при­знаться, я даже не ожидал такой сосредоточенной, кон­центрированной ненависти. Здесь, оказывается, память держалась крепче, чем я полагал когда-то, призывая на головы своих соплеменников громы и молнии, чтобы только встряхнуть их. Здесь, похоже, не требовалось ни­каких гроз. Сухой хворост только ждал искры. ...Нас встретили за поворотом. Не меньше трёх десят­ков решительно настроенных юнцов и примерно дюжина ещё более решительно настроенных девиц. Вооружённых всем, что попалось под руку, от бит для лапты до ломов, кувалд и кусков арматуры. Разумеется, и классических уличных "розочек" хватало, равно как и мотоциклетных цепей, нунчак, тонф и прочих восточных хитростей. Они успели подготовиться, замотать лица белыми шарфами, платками, всем, что подвернулось. И на нас они бросились тоже сразу, со всех сторон, чтобы не дать проклятым "фрицам" опомниться и схватиться за оружие. Если бы не моё непреходящее чувство тревоги, мы бы точно пропали. А так я успел скомандовать "Маски!" за пару секунд до того, как мы свернули за угол. И, увидав толпу, я без колебаний привёл в действие вторую газовую гранату. С секундной задержкой бросили источающие со­мнительный аромат "сирени" жестянки и Сурендра с Джонамани Кряк с перепугу выпалил в толпу резиновой болванкой из шотгана, но, конечно же, не попал. Они не ожидали от нас столь быстрой реакции. Опыта борьбы с полицией и полицейскими газами у них не было никакого, и толпа просто разбежалась, осыпая нас отбор­ными проклятьями. Впрочем, убежали они недалеко. Со всех сторон в нас посыпались увесистые булыжники. Один едва не впе-чатался мне прямо в забрало, другой угодил Сурендре в плечо. - Прекратить! - гаркнул я по-русски во всю мочь своих легких. Куда там. - Бей фашистов! - задорно донеслось из кустов по­полам с заливистым кашлем - "сирень" делала своё дело. Я стиснул зубы. Далька, моя бедная глупая честная Далька, прямая, как русский меч, не знающая компро­миссов, лежала сейчас где-то там, позади, на траве, сби­тая с ног моим собственным кулаком. Внутри у меня всё горело, и немалых трудов стоило оставаться спокойным внешне. Этим юнцам не хватает октана? Сейчас вам будет октан. Да такой, что не обрадуетесь! Щелчок - выдвинулся и заработал нашлемник. В оранжевом круге заплясали тени, фигуры размахивали руками, наугад швыряя камни в облако слезоточивого газа. Мы стояли внутри, и сейчас нам ничего не угрожа­ло, однако... Я быстро поднял шотган. Алая точка, обозначавшая конец линии прицеливания, легла на правое плечо самого ретивого из нападавших, ближе всех оказавшегося к облаку. Я нажал на спуск. Парня швырнуло назад шагов на пять, он покатился кубарем. К чести его товарищей, они сразу же кинулись к упавшему, подхватили под руки; кто-то истошно завопил: "Убили, убили!", но склонившиеся над упавшим тотчас замахали руками - мол, всё в порядке, он жив. По моей команде выстрелили и Сурендра с Джонамани. Раздвакряк в панике забыл перезарядить своё оружие. ...Больше до самого конца обхода нас никто не побес­покоил. Заведения "Бесильни" закрывались одно за дру­гим, угрюмый и мрачный молодняк кучками тянулся прочь, в сторону спальных корпусов; а мы знай себе вы­шагивали вокруг да около, то и дело поглядывая на часы. Кряк со страху чуть не напустил в штаны; бедняга вдруг вообразил, что если б он застрелил кого-то из студентов, то неминуемо угодил бы на каторгу. Когда мы вернулись в комендатуру, она уже гудела, как тот самый "растревоженный улей". Откуда-то взялось десятка три военных полицейских, не меньше двух дю­жин срочно поднятых по тревоге офицеров и так далее. Мне пришлось немало потрудиться, убеждая всех, что си­туация под контролем. - Обер-ефрейтор! Ты должен будешь вместе с нами свидетельствовать перед городской администрацией, - повернулся ко мне комендант. Только этого мне и не хватало! Этих-то людей, из уп­равы, я знал почти всех. И они почти все знали меня. Многие не раз бывали в нашем доме, многие - добрые знакомые отца, некоторые так и вовсе друзья семьи... Тем не менее я щёлкнул каблуками и лихо, по-устав­ному, отрапортовал, что готов отправиться немедленно. - Немедленно ты будешь писать рапорт о случив­шемся, обер-ефрейтор, - остановил меня комендант. - Твой патруль тоже. Мне нужно как можно больше свиде­тельских показаний, чтобы идти к голове. Ну, теперь-то я его прижучу! С таким-то материалом!.. - Он злорадно потёр руки. Я стоял, совершенно закаменев. Перед глазами - па­дающая Далька. Закрытые глаза. Помертвевшее лицо. Ос­тавалось только надеяться, что она на самом деле не успе­ла наглотаться газа. Продержали нас в комендатуре чуть ли не полночи. Со всех снимали показания. Меня заставили писать по­дробный рапорт. Составили два акта о списании "четырёх гранат газовых, полицейского образца, модель G-8, за­полнение - газ кратковременного раздражающего дейст­вия..." и выполняли прочие "следственные действия". На следующее утро меня вызвал наш ротный. Гаупт-манн Мёхбау, который, по словам командира "Таннен-берга", терпеть не мог секуристов. Уж не знаю, так ли он сильно их не любил, но, во всяком случае, мой старый знакомый из нашей сигуранцы там имел место. Вместе с моим лейтенантом Руди. Я ожидал мрачной гримасы на лице последнего - однако тот выглядел, словно ничего не случилось. Всю ночь, вернее, её остаток, я не спал. Имя Дальки гремело в опустошённом мозгу, словно чёрный каучуко­вый мячик, ударялось о кости черепа, отлетало обратно, и так - без конца. Что я наделал? В кого превратился? Ни­кто не будил во мне зверя - я сделал это сам. По собст­венному желанию. Никто не мог помешать мне уклонить­ся. Спортивное карате Дальки не шло ни в какое сравне­ние со свирепой школой десантного рукопашного боя, где смешались все стили и направления, подчинённые одной-единственной цели - убить противника. Любыми средствами и за минимально возможное время. Тем не менее к командиру роты я явился в надраен­ных до солнечного блеска ботинках, отутюженной форме и при всех положенных регалиях с аксессуарами. Мёхбау окинул меня взглядом и явно остался дово­лен. Я выглядел, как и подобает молодцу-десантнику. - Садитесь, обер-ефрейтор. Курить не предлагаю, знаю, ты не куришь. Вот, риггмейстер, - кивок в сторону безопасника, - риттмейстер хотел бы с тобой переговорить. Я настоял на своём присутствии, как твой ротный командир. И твой взводный тоже здесь. На тех же основа­ниях. - Я готов отвечать на вопросы, господин гауптманн! - Вопросы буду задавать я, - прошелестел секурист, подаваясь вперёд и глядя на меня плотоядно, аки удав на кролика. Конечно. Как же они могут обойтись без своей люби­мой кодовой фразы! "Вопросы здесь задаю я", "если вы ещё на свободе - это свидетельство не вашей невинов­ности, а нашей недоработки", и так далее и тому подоб­ное. - Я готов, господин риттмейстер! - Скажите, обер-ефрейтор... в вашем рапорте в ко­мендатуре, возможно написанном в состоянии сильного душевного волнения, нет чёткого указания причины ссо­ры с посетителями трактира "Старый маг". - Господин риттмейстер, эта причина мной указана, как я считал, достаточно чётко. Нас стали называть... - Не трудись повторять, обер-ефрейтор. Я всё это чи­тал. У меня вопрос - кто конкретно стал называть? Ага, вот оно. Наверняка наблюдали. Думаю, Далькино лицо они хорошо разглядели. Ну что ж, вот тебе ещё одно доказательство, что в нашем деле нельзя оставаться чис­теньким. Белые одежды тут не годятся. - Господин риттмейстер... это очень личное. - И всё-таки? - Голос секуриста зазвенел металлом. - Это была моя девушка. Моя бывшая девушка. С ко­торой мы расстались перед тем, как я ушёл в армию. Лейтенант с Мёхбау переглянулись, и, я клянусь, на их лицах читалось что-то вроде отвращения. Ну да, ко­нечно. Я раскололся сразу же, даже не попытавшись вы­городить дорогого для меня человека. О, эти русские! - О как! - Кажется, я сумел удивить безопасника. - Значит, ваша бывшая девушка, обер-ефрейтор. Прекрас­но. Далия Дзамайте, если не ошибаюсь?.. - Так точно, - проговорил я голосом, каким только и произносить последние слова заупокойной службы. "И больше уже открывать нельзя..." - Замечательно. Превосходно. Великолепно. И что же произошло потом? Когда она напала на вас вторично? - Я был вынужден защищаться. Сбил её с ног. - Ещё лучше. Нападению на военнослужащего Им­перских Вооружённых сил дан достойный отпор. Но по­чему же вы не предприняли никаких мер к её задержа­нию? - Господин риттмейстер! Как я уже имел честь докла­дывать, это было глубоко личное. Хотели ударить меня как Руслана Фатеева, а не как имперского военнослужа­щего. - Так-так... - скривился секурист. - А как велит по­ступать в данном конкретном случае устав сторожевой и караульной службы, обер-ефрейтор? - Погодите, погодите, - поморщился Мёхбау. - Ес­ли обер-ефрейтор утверждает, что это было личное, то... - Личное? - немедленно вскинулся секурист. - Лич­ное?! Вот, полюбуйтесь, - от потряс внушительной пач­кой исписанных листов, - у меня здесь показания ос­тальных патрульных. И все повторяют одно и то же - Дзамайте оскорбляла их как солдат доблестной импер­ской армии, она... - И десантник должен обращать внимание на слова каждой взбалмошной девчонки? - не слишком вежливо прервал риттмейстера мой ротный. - Вы хотите устроить нам тут новую партизанскую войну, сударь? Сильному нет нужды отвечать на дешёвые выходки. Он просто пос­меётся над ними. Или у вас есть сомнения в том, что мы можем раскатать весь этот город в тонкий блин?.. - С такими обер-ефрейторами, как Фатеев, - вполне возможно, что и не раскатаете, а раскатают вас, - усмех­нувшись, ответил контрразведчик. Я никак не ожидал, что мой лейтенант не выдержит. Однако лицо его сделалось совершенно белым, он резко поднялся, столь же резко одёрнул китель. - Милостивый государь, оскорбляя моего обер-еф-рейтора, вы оскорбляете мой взвод и меня лично. Будучи младше по званию, не вижу иного выхода защитить свою честь, кроме как... - Рудольф! - громыхнул Мёхбау. - Сядь. Только дуэлей мне тут и не хватало. А вы, господин риттмейс-тер... - А я забираю вашего обер-ефрейтора с собой, - ух­мыльнулся тот. Теперь уже побледнел и Мёхбау. - Ордер на арест, - ледяным голосом потребовал он. - Ордер, подписанный военным прокурором секто­ра. Вы поняли меня, господин риттмейстер? Ордер, под­писанный военным прокурором, а не главой вашей служ­бы. Без этого в моей роте вы ничего не сделаете. Слыши­те, сударь? Ни-че-го! Секурист, похоже, здорово растерялся. Формально он не был старше Мёхбау по званию, приказывать ему не имел никакого права - ни один устав Империи не ставил секретные службы над остальными армейскими частями, только в случае чрезвычайных обстоятельств и с предъяв­лением соответствующим образом подписанных полно­мочий - причём подписанных, как уже заметил мой рот­ный, "не главой вашей службы". Контрразведка не могла сама себе присвоить диктаторские возможности. Его Ве­личество кайзер, очевидно, слишком хорошо понимал, что может случиться с его Империей, если тайная поли­ция - неважно, как она будет называться, - получит всю полноту власти. Контрразведчик не покраснел, не побелел, не стал сыпать пустыми угрозами (впрочем, в его-то случае они как раз могли оказаться и не пустыми). Некоторое время он пристально смотрел в глаза Мёхбау, потом пожал пле­чами, словно делая нам большое одолжение. - Пожалуйста, господин гауптманн, если вы так на­стаиваете... я принесу вам этот несчастный ордер. Сможе­те либо повесить его на стенку, либо... употребить по пря­мому назначению. Мёхбау шагнул вперёд, сильно прищурившись. Я знал, что он происходит из древнего баронского рода, потомст­венный военный, известный своей выдержкой, - но в тот миг мне показалось, что он сейчас ударит секуриста. - Ещё одно слово, сударь, и уже я принуждён буду вызвать вас на дуэль. Считаю, что вам следует немедлен­но покинуть расположение вверенной мне части. И что вам не следует появляться здесь, пока вы не сможете мне предъявить соответствующим образом оформленный ор­дер. А о вашем возмутительном поведении будет немед­ленно доложено по команде. В строгом соответствии с полевым уставом Императорских Вооружённых сил. - Как вам будет угодно, - равнодушно бросил без-опасник, поворачиваясь к нам спиной. Ещё раз пожал плечами и вышел вон, не сказав больше ни слова. Несколько мгновений все молчали. - Ну а теперь, обер-ефрейтор, - выразительно по­крутив шеей, так, словно ему жал слишком тугой ворот­ничок, проговорил Мёхбау, - я был бы признателен, если бы ты в конце концов рассказал нам толком, что там случилось. - Слушаюсь, господин гауптманн. Дело обстояло так. Девушка, о которой я сказал... госпожа Дзамайте... она действительно была очень зла на меня. - Насколько я понимаю, она из интербригады? - хмуро осведомился лейтенант. - Так точно. Поэтому... она сильно возненавидела меня, когда я поступил на службу... - Это нам известно, - кивнул Мёхбау. - И когда мы столкнулись... она выплеснула нако­пившееся. Это было обращено на меня, и я не мог оста­вить... - Это я и хотел услышать. - К моему удивлению, Мёхбау одобрительно усмехнулся. - Ты не мог бросить свою девушку в облаке "сирени", это яснее ясного. Пусть даже девчонка втянула тебя в самую большую неприят­ность твоей жизни. Уважаю, обер-ефрейтор. Ладно, не бери в голову. Я переговорю с фон Валленштейном. Он тоже не любит, когда контрразведка забирает у него луч­ших людей, гоняясь за какими-то призраками. Иди слу­жи, обер-ефрейтор. У тебя наверняка полно дел в отделе­нии. Разрешаю приступить к ним немедленно. * * * Шифровка 24 Гладиатор - Баклану. По поводу запрошенных вами материалов. Отмечаю, что никакой специальной подготовки личного состава ба­тальона "Танненберг" на предмет противостояния биомор­фам не ведётся. Наставлений и методичек не разрабатыва­ется. Тактические ротные и взводные учения проводятся по обычным шаблонам. Таким образом, можно сделать вывод, что высшее армейское руководство не рискнуло допустить широкого распространения информации о биоморфах и со­бытиях на Зете-пять даже среди офицерского состава элитных частей рейсхвера. * * * Секурист с означенным ордером на арест так и не по­явился. Зато появился приказ о моём направлении на краткосрочные курсы повышения квалификации млад­шего начальствующего состава. О них ничего интересного я рассказать не могу. Обычная армейская рутина. Новые системы целеуказа­ния и управления огнём. Усовершенствованные комму­никаторы, позволяющие командиру управлять своим от­делением, как одиночками, так и группами, задавать цели, указывать ориентиры и прочее. Новая система по­токовой обработки разведывательных данных о противо­стоящем противнике, простая для понимания и удобная в работе. На моё забрало могла проецироваться чуть ли не трёхмерная карта местности с указанием вражеских огне­вых позиций, типа размещённого там вооружения и так далее и тому подобное. Такие системы были известны уже давно, но наконец-то их удалось привести к доста­точно простому и надёжному формату. Работа с ними от­ныне не требовала глубоких познаний в компьютерной технике и степени "мастер программирования". В остальном база - даже будучи расположена на дру­гой планете - очень сильно напоминала нашу сибир­скую. Гравитация тут была чуть выше, процентов на десять, а в остальном... даже девочки-феечки почти те же самые. С теми же ужимками и прихватами. Ничего инте­ресного. Само собой разумеется, к ним я не ходил. На курсах я провёл десять недель и обратно вернулся, когда сибирское "лето" было уже на исходе и приближал­ся сентябрь Я прослужил уже почти год. Уже почти год, а до цели еще... И я вновь подумал, как мне нужен бой. Отделение встретило меня, словно семья давно уехав­шего родителя. Я даже поразился. Впрочем, причина вы­яснилась очень быстро. Несмотря на то что в моё отсутст­вие командование формально перешло к Ханю, господин Клаус-Мария Пферцегентакль вызвался быть его "кура­тором" и докураторствовался до того, что всё отделение едва ноги волочило от бесконечных дополнительных ноч­ных тревог и внезапных марш-бросков. Мы занялись освоением новой техники, рутинным солдатским трудом. Все были уже далеко не новичками. Всё-таки "Танненберг" делал своё дело. Даже Раздвакряк уже не всегда выглядел сбежавшим по нерадивости пер­сонала пациентом психиатрической клиники. И имперские новости, словно по команде, сделались тихими и мирными. Информационные сети сообщали о больших урожаях, поднимающемся курсе акций, расту­щем спросе на редкие деликатесы и предметы роскоши. Среди "популярных угощений столицы" фигурировали наши ползуны, икра и осьминоги. Платёжный баланс Нового Крыма свели с большим положительным сальдо, примерный процесс над "злостными налогоуклонистами", как поименовали их в новостях, существенно рас­ширил "открытую налогооблагаемую базу", и так далее и тому подобное. Всё оставалось спокойным и на злополучной Зете-пять, где нам пришлось хлебнуть лиха. Сорок восьмой корпус в поте лица "осуществлял патрулирование поселе­ний наших колонистов"; лемуры забились в свои недо­ступные крепи и носа оттуда не высовывали. Прекрати­лась даже та небольшая меновая торговля, которой они порой занимались с колонистами. Карательных экспеди­ций у Отто фон Кнобельсдорфа хватило ума не прово­дить. Громкие слова Валленштейна, произнесённые пе­ред нами, когда мы только летели на Зету, так и остались словами. Все словно дружно решили притвориться, что ничего странного или страшного там не случилось. Разумеется, о монстрах, с которыми мы столкнулись, нигде не было сказано ни единого слова. Время от времени я виделся с Гилви. Она усердно тру­дилась в штабе, не то младшей точильщицей карандашей, не то старшей крутильщицей вентиляторов, как порой называли таких, как она, бывших "подружек" злые язы­ки. Мы всякий раз останавливались поболтать, но дальше болтовни у нас ничего не шло. Ещё несколько раз я видел её с разными офицерами (все в чине не меньше обер-лей-тенанта или гауптманна)... И я ничего, совсем ничего не знал о Дальке. Судя по остутствию протестов и тому подобного, она жива. Оста­валось утешаться только этим. ...Да, и на патрулирование студенческого городка нас тоже больше не посылали. Что лишь укрепило меня в мысли, что это была проверка. Я как-то попробовал заговорить с ротным о случив­шемся - но тот лишь нахмурился и оборвал разговор, за­явив мне, что, мол, всё устроилось в лучшем виде, никто меня не трогает, а остальное - не моего ума дело. Моя осторожная попытка настаивать нарвалась на ледяное: - Следует ли мне вспомнить о субординации, обер-ефрейтор? И всё это время, само собой, никаких писем из дома. Как и с Далькой, я понятия не имел, что там творится. И это оказалось тяжелее всего. * * * Шифровка 36 Салим - Баклану. Гладиатору переданы наработанные контакты - Ариец и Свирепый. Мною для контактов оставлены Бушмен и Сахара. Шифровка 56 Баклан - Салиму, Гладиатору: В преддверии времени "И" прошу довести до сведения центра состояние и боеспособность наблюдаемой вами час­ти на сегодняшний день. * * * ...И снова всё начиналось как тогда, перед Зетой. Бьющие по глазам красные отблески "тревожных" ламп. Душераздирающий вой сирен, словно нас атакует целая стая бомбардировщиков. И вновь - сотни раз отрепети­рованное соскакивание с постелей, одевание даже не за сорок пять секунд, а куда быстрее; и молчаливый, сосре­доточенный бег к ожидающим на взлётке транспортам... Отличие было только в одном - мы перестали быть новичками. Хотя нам предстоял всего лишь второй бое­вой выброс. На сей раз даже Клаус-Мария не знал, в чём дело. Единственное, чем он поделился с нами, - мы пойдем целой эскадрой и высаживать нас станут вместе с тяжё­лой техникой. - Опять лемуры, что ли? - предположил Раздвакряк, когда мы оказались уже на "Мероне" и перестала дони­мать невесомость. - Что передают, Хань? - вместо ответа повернулся я к своему заместителю. Конечно, шансов очень мало, но какие-то крохи могли просочиться в сети. - Пусто, командир, - лаконично отозвался китаец, быстро просканировав каналы. - Всё как всегда. Новос­ти, развлекуха, шоу... ничего необычного. - Дождёмся комбата, - заметил хладнокровный Микки. - Он скажет, как только сможет. В неведении зря держать не станет. Это была чистая правда, и моё отделение с флегматиз­мом бывалых солдат ждало, когда командование соизво­лит объявить, где и во имя чего мы будем погибать; моё отделение, но не я. Едва отошёл первый шок поднятого среди ночи человека, навалилось совершенно мерзкое предчувствие чего-то донельзя отвратительного и грязного. Словно мне предстояло окунуться по уши в нечистоты. Что такое? Почему? Опять Чужие? Но на Зете боль­шой гарнизон, полностью развёрнутый по штатам воен­ного времени моторизованный корпус, без малого пять­десят тысяч человек; дивизия "Гроссдойчланд" принадле­жала, подобно нам, к элитным частям рейхсвера, да и 3-я с 11-й танковые дивизии тоже не стройбаты. Что, поло­жение смог бы кардинально изменить один-единствен­ный наш батальон, чтобы поднимать его по тревоге, да ещё и ночью, и спешно бросать куда-то в неизвестность? Вновь вспарывала молчаливый космос "Мерона"; как я говорил, на планеты она не садилась, и на ней наш ба­тальон хранил второй комплект тяжёлого вооружения чтобы не тратить зря средства, таская его взад-вперёд с поверхности на орбиту и обратно. Мы вооружились до зубов. Шло время, а мостик молчал. Валленштейн без­молвствовал. Так продолжалось довольно долго, пока даже самые стойкие в отделениях не выдержали. И не принялись стро­ить свои предположения, одно другого цветистее и краше. Четыре дня мы протомились в полной неизвестности. Связи ни у кого из нас с "землёй" не было и быть не мог­ло, так что при всём желании никакой шпион, окажись он на борту, не смог бы передать своим ничего ценного. Скорее всего, прикидывал я, Валленштейн сам не полу­чил ещё никакой задачи. А такое может произойти, толь­ко если имперское командование захвачено совершенно врасплох, попало в цейтнот и, самое главное, не знает, как реагировать на случившееся. Излишне говорить, что меня терзали самые чёрные подозрения. На пятый день мы вывалились из подпространства, словно мешки с картошкой. "Мерона" и три грузовика. "Танненберг" прибыл в полном составе, оставив на Но­вом Крыму крошечную "комендантскую группу". И только теперь Валленштейн обратился к нам. Когда даже самые стойкие бросили заключать пари на смысл и цель нашего нынешнего задания. Голос оберст-лейтенанта как никогда наполняли ме­таллические нотки. Казалось, к нам обращается машина, не человек. Фатих даже высказал предположение, что го­лос командира батальона был смоделирован на компью­тере. - Зольдатен. Нам предстоит тяжёлая работа. На Силь-вании... - он сделал паузу и словно с усилием прогово­рил: - На Сильвании восстание. Часть подданных Импе­рии... обернула оружие против законной власти. Часть... часть войск гарнизона оказалась на стороне мятежников. Им... удалось захватить значительные запасы оружия и боеприпасов. Они... хорошо подготовлены и умеют сра­жаться. Готовьтесь к серьёзной драке. Но... - Валленш-тейн не был бы Валленштейном, не попытайся он как-то ободрить нас в конце речи. - Но будем радоваться, что на сей раз нам не придётся столкнуться ни с какими чу­довищами! И всё. Коротко и неясно. Отделение загудело пчелиным роем. Сильвания. Ещё один двойник Земли, подобно Ново­му Крыму. Примерно такое же соотношение суши и мо­ря. Сильвания переживала эру расцвета рептилий, соот­носимых с нашими динозаврами. Почти всю территорию покрывали леса, ещё более густые и непроходимые, чем на Зете-пять. Правда, тут не было разумной жизни. Коло­нию здесь основали довольно давно, больше века назад, но в эндогенный ландшафт старались не врубаться, особо ретиво размахивая топором. Обживали речные долины, высокогорье, холмистые плато, океанское прибрежье. Сильвания славилась своими курортами. То, что здешние поселенцы восстали, - ещё более удивительно, чем мятеж некогда мирных лемуров на Зе­те-пять. ...Потом нас, обер-ефрейторов, собрал лейтенант. Вы­глядел он так, словно не спал всю ночь. - Короче, дело такое, - без предисловий начал он, высвечивая большую трёхмерную карту. Я увидел мор­ской берег, вплотную подступившие к нему горы и широ­кую речную долину, голубым и зелёным росчерками пересекающую коричневую полосу приморского хребта. В устье реки стоял город. - Противник занимает позиции здесь и здесь, - каким-то каркающим, злобным голосом бросал лейте­нант. - Как видите, вот тут - мост, без которого нам не обойтись. Он на единственной дороге от космопорта в этой части планеты. Командование не хочет сажать тяжё­лые транспорты вне поля. Якобы они наносят слишком большой ущерб экологии. - Лейтенант скривился, давая нам понять, что он думает обо всей экологии вообще и о принимавших это решение в частности. - Поэтому "Тан-ненберг" должен осуществить скрытную выброску и на северном, и на южном берегах реки. Мост сильно укреп­лён. Поэтому атаковать будем с двух направлений. Весь план операции разработан в соответствии с принципами блицкрига, как никогда потребуются чёткость и слажен­ность действий. Космопорт, само собой, занят крупными силами противника. Ими займутся другие части нашей дивизии. Наша задача - мост. Как только порт будет от­крыт, двинутся обычные армейские части. К моменту их подхода мы уже должны овладеть мостом. Авиация пере­брасывается также, так что надо надеяться, что поддерж­ка с воздуха у нас будет. По данным космической съёмки, у противника стационарная ПВО, так что... - лейтенант вздохнул. - Так что это будет война по всем правилам, ребята. Теперь смотрите, вот их система... Эти самые повстанцы даром времени не теряли, поду­мал я. Мост действительно был всем мостам мост - почти двухкилометровой длины, переброшенный через глубоченное ущелье, не меньше пятисот метров. И по обе стороны моста, возле северной и южной оконечностей - настоящая паутина траншей, окопов, огневых точек... на­верняка и мины тоже есть. - Перед наступлением мы применим системы дис­танционного разминирования, - лейтенант словно под­слушал мои мысли. - Артиллерийская подготовка - только по переднему краю. Мы не можем рисковать мос­том. Он наверняка подготовлен к взрыву, так что... - Лейтенант обвёл нас взглядом. - Так что будет и третья атака. Особая группа высадится прямо на мост с задачей обезвредить заряды. Я хотел бы, чтобы эту честь доверили моему взводу... но увы. Мы в составе нашей роты атакуем с севера. Противник теоретически не должен бы ожидать нашей атаки оттуда, но... вы сами видели его укрепления. Он готов сражаться на два фронта. Атака будет ночью. Вон наш сектор. Каждое отделение отвечает за обезвре­живание своих огневых точек. Внимание, обер-ефрейторы, ставлю задачу отделениям... - Господин лейтенант, позвольте вопрос? - Давай, Фатеев, что у тебя? - Известно ли, что за силы обороняют мост? Числен­ность, вооружение, и главное - кто они? Ополченцы, э-э-э... бывшие имперские части или кто-то ещё? - Тебе бы, Фатеев, в генеральном штабе штаны про­сиживать, а ты тут в обер-ефрейторах... Численность, ду­маю, две-три тысячи штыков. Точнее данных пока нет. А вот насчёт того, кто они... это установили точно. У них поднят флаг интербригады, обер-ефрейтор Фатеев. У меня подкосились ноги и потемнело в глазах. Лейтенант тяжело взглянул на меня, дёрнул щекой и внов-ь заговорил о задачах каждого взвода. К своим я вернулся с тяжёлым сердцем. Мало того, что нам предстояло штурмовать отлично оборудованные и со знанием дела подготовленные позиции. Их будет за­щищать интербригада - ещё того хлеще. Я знал многих ребят, ещё когда Далька таскала меня с собой на их меро­приятия. Если тут такие же, нам несдобровать. "Таннен-берг" и трижды, и четырежды умоется кровью. С ребятами я говорил сугубо о деле. Наш сектор ата­ки; пулемётные точки тут, тут и тут; этому участку особое внимание, этот холмик - забетонированное укрытие, возможно, даже для безоткатки. Здесь и здесь разведка предполагает наличие огнемётов. Тут - минное поле. Тут и там - вкопанные танки. Разумеется, старая добрая ко­лючая проволока, рвы, "ежи" и прочая прелесть. И приказ командования взять мост к рассвету. А опе­рация начнётся в два часа ночи... Нас выбросили в пустынной местности. Травянистая степь полого сбегала к клокотавшей в каменном жёлобе реке. Над руслом поднимался туман - река была поро­жистой, и водяная пыль от каскада водопадов поднима­лась чуть ли не до краёв ущелья. Невольно я залюбовался. Тут и там посреди степи торчали широченные зонтики местных деревьев. В отличие от Зеты-пять тут не высажи­вали земных растений и злаков. Биосфера Сильвании развивалась практически идентично земной. Местные "фрукты", как и наши ползуны, считались одним из изы­сканных деликатесов. Даже не надо было ни от чего им­мунизироваться. Вместе с нами выбросили пропасть всяческой техни­ки. По ровной, как тарелка, степи ехать было легко и да­же приятно, хотя нас, само собой, немилосердно трясло и швыряло в железном чреве БМД. К вечеру мы должны были выйти в район ожидания. К полуночи - прибли­зиться на расстояние выстрела. И глубокой ночью - ата­ковать. Неудачи не должно быть. Увы, мы не тот десант, что может падать прямо на го­ловы врагов. Нет у нас ни капсул, чтобы сбрасываться прямо из космоса, ни скафандров, чтобы прыгали, как говорится, выше крыш. Мы такие же солдаты, как в двад­цатом веке, как в двадцать первом. И сидеть бы нам тихо-мирно на матушке-Земле, приводя в порядок экологию, мало-помалу переводя цивилизацию на биологический путь развития... Действительно, это было очень интересное время. За­пасы нефти и газа иссякали. Леса рубили, но не больше, чем могло вырасти. Амазонию вообще объявили заповед­ником. Лучше уж ходить пешком или ездить верхом, чем загубить "лёгкие планеты". Ударными темпами выводили метансинтезирующие штаммы бактерий. Известны они были очень давно, просто надо было довести КПД до промышленно-обоснованного уровня. Энергетику пере­водили на термояд. И всем было понятно, что потребление пора урезать, что на красивую жизнь всем ресурсов планеты просто не хватает, когда... ...Когда было открыто подпространство. Когда мы вы­рвались из пределов Солнечной системы. И как стрем­глав, за какие-то двести лет прошли путь от одной-един-ственной планеты до могущественной звёздной цивили­зации. К сожалению, не республики и даже не конфедера­ции. Империи. Во главе с Его Императорским Величест­вом кайзером. - Фатеев! Спишь?! - прервал мои философические размышления родной глас господина старшего вахми­стра. - Никак нет, господин... - Отставить! Мы прибываем в район ожидания, твоё отделение я посылаю для рекогносцировки. Господин лейтенант хочет увидеть их передний край собственными глазами. Ночи на Сильвании глухие и тёмные. У неё есть аж три маленьких луны, но света от них - кот наплакал. Растянувшись в цепь, мы пробирались ползком. Вах­мистр запретил пользоваться даже переговорниками, ко­торые, как нас уверяли техники, перехватить и запеленго­вать вообще невозможно. Близко лейтенант подбираться не рискнул - навер­ное, помнил о минах. Мы о них тоже помнили. И, чёрт возьми, это были малоприятные мысли. Однако, как я уже сказал, лейтенант Рудольф имел го­лову на плечах. Далеко он не пошёл. До небольшого хол­ма, с которого открывался неплохой вид на "предмостное укрепление" мятежников. Вообще все наши действия носили отпечаток отчаян­ной спешки. Так, не было приказа взять "языка" - при­шлось бы долго и упорно отыскивать проходы в минных полях. Правда, когда мы приближались к холмику, лейте­нант сделал знак, означавший - "возможен противник, брать живым". Устроить на этой высотке ПНП для мя­тежников было бы очень резонно; однако холм оказался пуст. Мы лежали, распластавшись, а над нами плыла мест­ная тёплая ночь. Перекликались какие-то твари и тва-рюшки странными квакающими голосами, чуть веял аро­матный ветерок, и я невольно подумал - как хорошо было бы оказаться здесь с Далькой. Она всегда мечтала путешествовать, видеть далёкие миры - наш Новый Крым хорош, спору нет, но уж слишком однообразен - вся планета сплошной океан с россыпью покрытых буй­ными джунглями тропических островов. Морехозяйства, громадные рыбозаводы, дрейфующие следом за рыбьими косяками; только Сибирь несколько отличалась от про­чих, и, собственно говоря, любители экстремального ту­ризма собирались именно там. Интербригады, например, всю Сибирь пропахали чуть ли не на брюхе. Впереди, километрах в трёх, лежал передний край про­тивника. Противника... Я поймал себя на том, что на са­мом деле думаю уже как истинный солдат Его Импера­торского Величества кайзера: повстанцы есть противник, подлежащий эрадикации. Я только и мог что горько ус­мехнуться: самое трудное в армии на самом деле - это остаться человеком, не зверем, даже если тебя никто не унижает и не оскорбляет. В приборе ночного видения можно было чётко разли­чить траншеи и окопы, вздутия над вкопанными в землю бетонными колпаками, башни танков, которые мятежни­ки также врыли в землю. Конечно, по правилам, такую оборону надо взламывать основательной артиллерийской подготовкой, атаку поддерживать тяжёлыми танками про­рыва, беспрестанно утюжить противника с воздуха, свои идущие в наступление войска прикрывать вертолётами и так далее и тому подобное. Всё согласно правилам воен­ной науки. У нас была артиллерия - но не так много и не столь "тяжёлая", как мне бы того хотелось. У нас были танки - но не "королевские тигры", способные протаранить лю­бую оборону. У нас было даже несколько вертолётов - но если у защитников моста в достатке ПЗРК (П 3 Р К - переносной зенитно-ракетный комплекс.), геликоптерам придётся солоно. А ещё солонее придётся их пилотам и стрелкам-наводчикам. Наш сектор атаки высвечивался на моём внутреннем дисплее тёмно-зелёным. Ярко-алым горели доты, ярко-голубым - врытые танки, оранжевым - пулемётные гнёзда, синими росчерками легли траншеи. Эту систему строили профессионалы. Яснее ясного чувствовался по­черк императорского корпуса военных инженеров. Лейтенант, похоже, думал о том же самом, что и я. Прорывать эту прелесть должен не батальон, пусть даже прозванный "десантно-штурмовым", а по меньшей мере усиленный танковый полк. Идти в лоб на эти укрепле­ния - просто даром положить людей и не выполнить за­дания. И вот ведь что погано - мне до чёртиков нужен этот бой. Я должен идти дальше, а не гнить в обер-ефрейто-рах. Но в то же время - люди, которые защищают этот чёртов мост, могли бы стать моими настоящими друзьями и боевыми товарищами. Но я не могу ничего сделать. Не могу. Морально, амо­рально - всё это слова. Если дураки лезут поперёд батьки в пекло, так их и в алтаре бьют. - Обер-ефрейтор, - шёпотом сказал мне лейтенант. Не через переговорник, просто приблизив лицо. - Я так понимаю, что шанс у нас только один. - Ночью, но без артподготовки, скрытно приблизить­ся на расстояние броска - и вперёд, в рукопашную? - предположил я. Ничего более безумного мне не пришло в голову. - Нет, - усмехнулся лейтенант. - Есть вариант по­интереснее. И ты мне в этом поможешь. Твоему отделе­нию я доверяю больше всех. - Слушаюсь! - по-уставному, но ничего не понимая, отчеканил я. Вместе с остальными обер-ефрейторами мы собра­лись в расположении взвода. - Ну, какие у кого мысли? - Лейтенант обвёл всех взглядом. - Ротный ждёт наших предложений. В штабе всё спланировать не могут. Это не простая атака. Нужна наша инициатива. Фатеев? - Если я правильно понял, господин лейтенант, без существенной огневой поддержки нам задачу атакой в лоб не решить. Значит, атаковать надо там, где обороны нет или она слабая. То есть вдоль русла реки. По ущелью. Сплавиться до опор моста, подняться по ним и ударить с тыла. Так, по крайней мере, нам не придётся иметь дело с их тяжёлым вооружением в дотах. - Вот-вот, - кивнул лейтенант. - Соображаешь. Та же мысль пришла в голову и мне. Я уверен, наш ротный думает так же. Какой смысл биться лбом в эту стену?.. ...За час до назначенного времени атаки нам прислали официальный приказ. Умные головы все думали одина­ково. В штабе тоже решили, что сил для атаки прекрас­ных укреплений противника совершенно недостаточно. Лёгкие БМД вместо танков прорыва - послать их в атаку означает просто зря потерять с таким трудом доставлен­ное сюда тяжёлое вооружение. А оно, само собой, нам ещё пригодится. Предстоит не один "правильный" бой. Всей нашей роте предстояло спуститься вниз, к реву­щей и клокочущей воде. Сплавиться до мостовых опор. Подняться наверх. Одновременно спецназ, разведвзвод батальонного подчинения будет ликвидировать запалы и взрывчатку. Нам же предстояло немедленно продвигаться вперёд, покидая мостовой настил, и навязать противнику бой на третьей линии его обороны. Одновременно долж­ны были ударить другие роты. Как всегда, на бумаге всё это выглядело очень красиво и убедительно. ...Надев спасательные жилеты, обвязавшись длинны­ми верёвками, мы взвод за взводом спускались к бешено мчащейся реке. Между камнями взбились целые холмы пены. Тут, наверное, было б раздолье "экстремальщикам", а вот каково будет сплавляться самим?.. - Пошли, пошли, пошли! - зашипел лейтенант и, подавая пример, сам первый шагнул в воду. Река подхва­тила его, закрутила и понесла - течение сбило его с ног, едва он зашёл чуть выше колена. Мы бросились следом. Вода была не ледяной, но достаточно бодрящей, если понимать, о чём идёт речь. Нас волокло так, что и маму нельзя было вспомнить. Всё, что мы могли сделать, - это кое-как отпихиваться от громадных валунов. Волны то и дело накрывали нас с головой; хорошо опять-таки, что шлемы у тяжёлой брони сделаны герметичными и вода не может повредить тонкой электронике. На дисплее стремительно увеличивался, наплывая на нас, компьютерный муляж моста. Схематичный и гру­бый, он пылал оранжевым на фоне тёмно-серых сходя­щихся стен ущелья. Опора наплывала, словно огненный столп. А потом был внезапный удар - кому-то из наших повезло, его бросило прямо на контрфорс, и вся наша связка оказалась прижатой к опоре быстрым течением. Не до переклички. Переговорники отключены. Каж­дый за себя, один Бог за всех. На вакуумных присосках, помещённых у меня на ко­ленях и запястьях, я полез вверх. Глянул вправо, влево - моё отделение являлось из кипящей пены, словно стадо морских чертей. Предстояло подниматься - высоко, очень высоко. Шаг. Шипение присоски, автоматически сбрасываю­щей вакуум. Шаг. Снова шипение, теперь она его набирает, помогая мне закрепиться выше. Десантника в броне и с вооружением могут удержать две присоски, и потому мы движемся вверх очень медленно. Шаг - остановка. Шаг - остановка. Метр за метром мы поднимаемся ввысь, и кажется, что весь оставшийся нам мир - это серый бетон опоры, а внизу - ревущий водяной ад. Я не знал, все ли смогли зацепиться и подняться. В грохоте несущейся под нами воды не услышишь ни вскрика, ни всплеска, если кто-то сорвётся вниз. Выше, выше, выше. Прошла вечность, или мне только кажется? Звёзды должны были отгореть и распасться се­рым пеплом за это время, пока мы ползём вверх, словно жизнь по древу эволюции. Глазами я стараюсь пересчитать своих. Вроде бы все тут. Кряка и Ханя не видно, они за ребром опоры. Вроде бы всё в порядке... вроде бы... вроде бы - твержу я себе, словно заклинание. Но вот наконец над головой - массивные гребни продольных балок. Мы прижимаемся к мосту, словно ласточки или летучие мыши, прячущиеся от грозы. Мы должны подождать отставших. Мы должны атаковать по сигналу. И мы дожидаемся его - целой грозди осветительных ракет, расцветших в безлунном небе. Пронзительно-яркий мертвенный белый свет мечется по серым стенам ущелья, и мы орём что-то совершенно невразумительное, один за другим выскакивая на настил. Водонепроницаемые чехлы с "манлихеров" уже пред­усмотрительно сняты. Как Раздвакряк не помер от ужаса, проделывая это, ведь приходилось держаться только на коленных присосках да рассчитывать на страхующих тебя соседей?.. Так или иначе, мы на мосту. Долой молчание, долой секретность, я ору своему отделению рассыпаться, и мы бросаемся вперёд среди десятков других чёрных, мокрых фигур. Не знаю, минирован мост или нет, не знаю, где спецназ; подхваченные одним порывом, мы бежим впе­рёд, к берегу. Господи Боже, защити и оборони!.. Навстречу нам грохочут выстрелы. Мне кажется, что огнями вспыхнул весь берег. Кажется, что в тебя изверга­ет потоки пуль сама земля, что каждый её клочок сам це­лится в тебя, ловит тебя на мушку, жмёт на курок и зло­радно ждёт, когда же тебя согнёт в дугу и швырнёт на ас­фальт угодившая в живот пуля... О да, конечно, мы в броне. Мы сами расстреливали наши бронекомбинезоны, мы знаем, что они защитят нас от обычных винтовочных выстрелов. Но уже заговорили пулемёты, огненный росчерк трассеров вспарывает бегу­щую чуть впереди и правее меня фигуру - десантник па­дает, я с разгону бросаюсь на настил рядом с ним. Тотчас же "ныряет вниз" всё моё отделение. Мы очень, очень близко к берегу. И пулемёт... - Гранату, Хань! Хань спокойно привстаёт, аккуратно целится, на ру­кояти его "вепря" вспыхивает красный огонёк - цель за­хвачена, и тут его словно кто-то вздёргивает. Его тело от­летает назад, в воздухе - шлейф красных брызг. Освети­тельные ракеты по-прежнему горят; Хань лежит лицом вверх, и из раны на плече толчками бьёт кровь. Сурендра и Джонамани разом совершают какое-то невообразимое движение, что-то вроде прыжка из поло­жения "лёжа", оказываясь возле Ханя. А я подхватываю выпавший гранатомёт - красный светодиод погас, вмес­то него мигает жёлтый - цель ушла из захвата. Вскиды­ваю оружие, не чувствуя его тяжести. Пищит автомат на­водки. Двадцатикратная оптика, повинуясь командам мо­его микрочипа, послушно сужает поле зрения. Я вижу пулемёт. И не простой - пулемёт-спарку, калибра четыр­надцать с половиной. Как Ханю не оторвало напрочь руку?.. Я не вижу людей. Я приказываю себе не видеть их. Я вижу только пулемёт. Он не живой. Его можно взорвать. Это как на маневрах. Я не убиваю. Я взрываю пулемёт. Полсекунды требуется автоматике, чтобы захватить цель. Вспыхивает красный огонёк. Гудит прямо в ухо зум­мер. Цель захвачена. Разрешена стрельба в режиме само­наведения. Я жму спуск. Без чувств и эмоций, как машина. Огненный росчерк. Сгоревший твёрдотопливный движок гранаты - и одновременно чьи-то сгоревшие на­дежды на жизнь. Взрыв. Спарка исчезает в клубящемся пламенном об­лаке. Граната имеет БЧ объёмного взрыва. На короткий миг мой ночной прицел слепнет - настолько высока тем­пература в эпицентре. На месте пулемёта остаётся толь­ко дымящаяся, раскалённая, светящаяся белым в инфра­красном диапазоне яма. Я встаю. Почему все лежат? Вперёд, вперёд, нас пере­стреляют тут всех до последнего. Они оказались хитрее, они подготовились к отражению возможной атаки с тыла... Вообще-то им пора взрывать мост. Где эти чёртовы командос?.. - Встали! - Кажется, я кричу. Не слышу собственно­го голоса. Глаза что-то режет и щиплет - не то пот, не то слезы. И моё отделение встаёт. За ним - кто-то ещё. И мы бежим, прямо на полыхающую выстрелами тьму. Мы орём что-то невозможное, рёв десятков глоток сливается в переговорнике. Я вскидываю "манлихер", система наве­дения захватила ещё одну пулемётную точку, и я стреляю, едва услыхав зуммер готовности. Моя граната не самона­водящаяся, это значит - винтовка чуть ли не случайно "нацелена" правильно. Чип рассчитал траекторию фана­ты и дал "добро" на стрельбу... Взрыв. Топает за мной моё отделение. Никто не остался позади, над Ханем уже склонился кто-то с большим красным крестом на форме. С ним всё будет в порядке, пытаюсь я уверить себя. Воздух густеет от пуль. Опрокидывается наш новичок, тот самый рекрут, которого прислали на смену Кеосу. Я не успеваю даже заметить, что с ним, вижу только со­вершенно разбитое забрало шлема и хлещущую кровь. Холодный груз. Мои ребята стреляют, темнота огрызается в ответ. Кто-то падает справа и слева, я не вижу. Под ногами кон­чается асфальт. Полотно моста переходит в покрытие ши­рокого шоссе. Колючая проволока. И окопы. Траншея. И шевеля­щиеся фигуры. Даю очередь вдоль. Фигуры падают. Пу­ли отбрасывают их, точь-в-точь как манекены на стрель­бище. Здесь нет людей, барабаном бьётся в моём мозгу. Здесь манекены. Стреляющие роботы. Сделай свою рабо­ту, десант! Чёрный провал блиндажа. Ручную гранату внутрь. Глухой удар, с петель срывает дощатую дверь. Только те­перь я замечаю намалёванный на ней красный крест. Это просто полигон. Это просто манекены. Ничего большего. Вперёд, десант! Gott mit uns! Fur Fuhrer und Faterland! Отделение идёт за мной. Броневой колпак, засыпан­ный землей К нам обращён распахнутый рот лаза. Кряк кидает гранату. Из бойницы над нашими головами вы­плёскивается пламя. Бой уже идёт по всей глубине. Несколько фигур бро­саются на нас - так быстро и проворно, что мы не успе­ваем открыть огонь. На их винтовках блестят примкнутые штыки. Фигура оказывается около меня, блестящее ост­риё летит мне в живот - бей, дурак, там у меня броня. Я уворачиваюсь и бью в ответ - прикладом в голову. Фи­гура падает, и я пинком отшвыриваю её винтовку. Дальше, дальше, дальше. Мы подрываем ещё несколько блиндажей и дотов. Противник повсеместно кидается в рукопашную. Мы стреляем. В упор. Очереди "манлихеров" режут серые фи­гуры пополам, так что летят кровь и внутренности. У на­ших противников нет брони. Вернее, она есть далеко не у всех. Бухает артиллерия. Невдалеке, прямо перед нами, зем­ля встаёт дыбом, летят какие-то бревна, доски... Взрывы гремят снова и снова. Откуда-то из темноты летят огнен­ные стрелы - они рвутся на чистой земле перед позиция­ми, сапёры проделывают таким образом проходы в мин­ных полях.. Потом мне кажется, что я различаю басови­тый рокот танковых моторов - и верно, в центре, справа от нас, шесть или семь низких, приплюснутых силуэтов с длинными пушками Они уже ворвались на позиции, давят то, что можно раздавить. Один из них окутывается дымом, ствол пушки дёргается вверх-вниз, словно от сильнейшего удара, и замирает, но остальные продолжа­ют двигаться. У меня нет времени оглядываться. Отделение идёт кучно, хорошо. Мы старательно чистим наш сектор. У нас много гранат, и мы не экономим. Взрываем любую дыру, любое подозрительное место. У нас нет потерь, хотя и Кряка, и Фатиха, и Назариана уже опрокидывало пулями. Спасла броня. Пока никто, кроме Ханя, серьёзно не по­страдал. Танк, вкопанный в землю. Это серьёзно. Он бьёт из всего, что у него есть, а у него есть даже огнемёт для бли­жнего боя. Судя по всему, PzKw-V, какая-то экзотичес­кая модификация. Мы с трудом сбиваем пламя со спины Раздвакряка. Я заряжаю гранатомёт Ханя - как он снова оказался у меня в руках? Кто-то из ребят подобрал?.. - кумулятив­ной гранатой и аккуратно прошиваю башню высокотем­пературной струёй. У этого танка нет ни силовой защиты, ни активной брони. После удара кумулятивным зарядом там скорее всего никого не осталось, но мы на всякий случай доканчиваем его, швырнув внутрь через проплав­ленную дыру пиропатрон. Едва успеваем отскочить и ук­рыться, как у танка взрывается боеукладка. ...И как-то сразу после этого бой внезапно стихает. Ещё слышны одиночные выстрелы, но их всё меньше и меньше. Я оглядываюсь - мост стоит С противополож­ной стороны бежит кучка людей. Они тащат развеваю­щийся имперский стяге Орлом-и-Солнцем. Там тоже всё кончено. Меня начинает трясти. Я вдруг вижу не серые безли­кие фигуры, а кинувшегося на меня мальчишку лет, на­верное, семнадцати. Лоб перевязан красной повязкой ин­тербригады. У него нет бронежилета, грудь вся залита кровью, и кровь застыла лужицами в топорщащихся склад­ках серой куртки. - Обер-ефрейтор! Фатеев! - оживает мой переговор­ник. Лейтенант. Как он не понимает, что я сейчас не могу говорить! - Обер-ефрейтор Фатеев на связи, - машинально от­кликаюсь я. - Докладывай. - Сектор пройден, господин лейтенант. - Вижу. Молодец. Прошёл, и без помощи. Потери? - Один убитый. Один тяжело раненный. Трое с лёг­кими контузиями и ушибами. Боеспособны. - Кто ранен? - Хань. - Чёрт! Где? - На мосту. Я видел, с ним был кто-то из санитаров... - Понял тебя. Ясно. Давай подсчитай, что взято и уничтожено. Благодарю за отличную работу. И... за от­личный первый выстрел. Когда ты поднял залёгших... - Господин лейтенант, наводил не я, наводил авто­мат... - А ты стоял и не кланялся пулям, обер-ефрейтор, пока не произошёл надёжный захват. Ладно. Прочистить как следует сектор. Собрать трофеи. Пленных, буде тако­вые найдутся. Раненым мятежникам приказано оказы­вать помощь. Всё ясно? Приступай. : Мы приступили. Ребята мои выглядели неважно. Попятнаны пулями оказались почти все. Хорошо, ни одна не пробила кевларовой брони. Но ушибы от них оставались дай боже. Развернувшись в цепь, мы прочёсываем наш сектор. Убитых очень много. Почти никого в форме. Почти все в гражданском. У многих лбы повязаны алыми платками. Здесь лежит, наверное, целая интербригада... Мы стаскиваем в кучу трофеи. Винтовки - те же "манлихеры" и "эрне" старых модификаций. Раненых мя­тежников тоже очень много. Очень много... Я чувствую, что мой мозг сейчас взорвётся. Словно кто-то властно сдёргивает с глаз пелену. Я вижу изуродованное взрывами поле боя. Разворо­ченные ямы блиндажей. Источающие тяжёлый чёрный дым доты, подорванные танки - и повсюду тела. Боль­шинство неподвижны, но некоторые ещё шевелятся... И всё это сделали мы? Но... я ж не помню... мы только подрывали... Когда это могло случиться? Что, мы убили их всех?.. Слева от меня доносится стон. Из полуобрушенного блиндажа, взрыв разбросал брёвна наката; стон доносит­ся как раз из-под них. Стон жалобный, не похожий на мужской. - Вытащим? - останавливается Сурендра. - Пусть подыхает, - злобно скалит зубы Фатих. - Мятежник... поделом им всем. Мы им покажем, как бун­товать! Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заехать турку меж­ду глаз. - Лейтенант приказал оказывать раненым мятежни­кам помощь, - холодно говорю я, тем самым пресекая все дальнейшие разговоры. - А ну, взялись! Микки, Глин­ка! Помогите бревно сдвинуть!.. Не проходит и пяти минут, как мы вытаскиваем на свет божий раненого. Мятежник. Точнее, мятежница. - В серой туристской штормовке - похоже, многие тут ис­пользовали их как что-то вроде формы. - Глядите, братва, никак девка! - алчно зашептал Раздвакряк. - И не раненая, - хладнокровно заметил Джонама-ни, приподнимая девушку за плечи и осматривая со всех сторон, словно она была связкой бананов. - Просто кон­тужена слегка. - Жетон есть? - спросил я, вовремя вспомнив поря­док. - Жетона нет, командир. Они все, по-моему, их по­снимали. - Ладно. Давайте осмотрим, может, переломы или ещё что... Я наклонился над девушкой. Прощупал, не касаясь груди или ещё чего-то интимного. Вроде ничего. - Кряк, наручники. - Что, убийца, боишься?.. - вдруг услыхал я. Блед­ные бескровные губы шевельнулись, большие карие глаза приоткрылись. Они ещё были полны боли, но девушка явно приходила в себя. - Боишься?.. Даже меня, ране­ной, безоружной?.. Она говорила с характерным для "славянских" планет акцентом. - Ты не ранена, - мрачно сказал я ей. - С тобой всё будет в порядке. - И меня расстреляют, а не повесят... - Она постара­лась усмехнуться, но это у неё получилось плохо. - Только я всё равно ничего не скажу! Слышите, палачи? Ниче­го не скажу!.. Даже и не старайтесь!.. - Это не по нашей части, - отрезал я. - Фатих, На­зар - поднимите её. - Командир... - жадно облизнул губы Раздвакряк. - А может, нам её того... пока тёпленькая? - Тебе что, Селезень, сперма в голову ударила? - гарк­нул я. - Хватит болтать. Девушку - к пленным. - Да погоди, командир! Командир, так-то ведь оно слаще... когда она визжит и вырывается... - Маньяк, блин, - плюнул я. - Р-разговорчики! - Командир! Погоди... погоди... ну давай ты пер­вым, а? Мы не гордые, правда, ребята? Что-то совсем плохое и жалкое было сейчас в нём. Словно гниль, пожравшая середину яблока, вдруг вылез­ла наружу. Раздвакряк как-то скрючился, угодливо и в то же время с явной угрозой заглядывая мне в глаза. - Хорош базарить, - сказал я по-русски. Сказал медденно, с расстановкой. - Что? Командир, так как, привяжем её?.. Раздвакряк никогда не отличался особыми успехами в рукопашном бою. Я ударил его не сильно, не искалечить, а просто оглушить. Проследив при этом, чтобы не задеть алую бляху прицела - эта дрянь стоит чёртовых денег, не хотелось бы впоследствии за неё расплачиваться из собст­венного кармана. Кряк свалился, как куль с мукой. Глаза мгновенно закатились. - Всё ясно? - Я обвёл мрачно застывшее отделе­ние выразительным взглядом. - Мы не какие-нибудь там иррегуляры-ополченцы. Мы, блинчатый карась, десант! А этого идиота, - я брезгливо пихнул Кряка носком бо­тинка, - я от банальной неприятности спас. Так что всё, без разговоров - девчонку к пленным, Селезня привести в чувство. Отделение молчало. Очень нехорошо молчало. Все, включая даже Мумбу, первым признавшего меня коман­диром. Джонамани склонился над Раздвакряком, зачем-то прощупал артерию на шее, покачал головой, раскупо­рил ампулу-самовспрыску, прижал Селезню к щеке. - Ты его едва не убил, командир, - укоризненно ска­зал он, не поднимаясь с колен. Как некто вроде отделён­ного доктора, он позволял себе кое-какие вольности. - Нельзя так. Со своими-то. Ну, трахнул бы он девчонку. Какой в том кому убыток? Ей? Её так и так в расход пус­тят. Или Чужим продадут, для опытов. Кряк же не садист какой, не извращенец Как говорится, сунуть, вынуть, убе­жать. - Так, - сказал я, закипая. - Кто еще так думает? Кому ещё честь не дорога? - Что такое честь, командир? - спокойно спросил меня Сурендра. - Мы не знаем таких слов. Ты учил­ся, говорят, даже в универе, а мы восемь классов едва оси­лили. То, как он строил предложения, напрочь опровергало его утверждение о "восьми классах", но я не стал в тот момент заострять на этом внимание. - Мятеж, ребята! - как можно спокойнее спросил я. - Неподчинение приказам старшего по званию в бое­вой обстановке. Карается каторжными работами на срок до двадцати лет или смертной казнью. Девушка всё это время очень старалась держаться гор­до и независимо, однако это получалось у неё плохо. На­ручники на неё так и не нацепили, однако бежать она не пыталась. Только тяжело дышала да из глаз одна за дру­гой катились слезы. Она не плакала, нет. Слезы бежали сами собой. Она скорчилась в яме рядом с размётанными брёвнами блиндажа, поджав ноги в грубых брезентовых штанинах и высоких армейских ботинках с рубчатыми подошвами. Я понимал, что дело плохо. Что надо было отдать им девчонку. Они считали её своей законной добычей. Ник­то бы не узнал. А схваченная мятежница на самом деле не прожила бы долго. Если её не прикончат на первом же допросе, то, наверное, на самом деле продадут Чужим - по слухам, так уже поступили с уппсальскими повстанцами. Так зачем я ударил Кряка? Зачем теперь настраиваю всех парней против себя?.. Но теперь отступать уже нель - я. Господином обер-ефрейтором управлять нельзя. - Так, - снова сказал я. - Видно, придётся мне исправить вам мозги старым верным методом. Кто считает, что я не прав? Что девчонку надо оттрахать, а потом, скорее всего, просто пристрелить, потому что это милосерднее, чем отдавать её охранке? Ты сказал, командир, - ответил за всех Сурендра. - Уж лучше мы её прикончим. Эй, ты! - обратился он к пленнице. - Хочешь умереть быстро и легко? Или предпочтёшь сперва помучиться?.. - Сурендра, - спокойно сказал я. - Даю тебе две секунды. Или ты надеваешь девке наручники, или отправляешься отдыхать к Селезню. - Вот как? - усмехнулся Сурендра. Он тоже привык считать себя крутым парнем. Уложить его одним ударом мне не удалось. Пришлось потратить время на второй. Сурендра опрокинулся на спину, словно подрубленное дерево, а на меня со всех сторон кинулись остальные. За исключением Микки, который остался стоять возле пленницы, прижимая её тя­жёлой рукою к земле. В такой драке закон один - бить, так бить. Один удар, на второй уже не достанет мгновения. Я встретил Фатиха прикладом, с разворота приложил тем же прикла­дом по шлему Джонамани. И тут оказалось, что больше бить некого. Глинка, Назариан и Мумба оказались умнее. Они вовремя отскочили. Микки так и не сдвинулся с места. - Ну что? - Кровь во мне кипела. - Вторая смена?.. - Командир, прости дураков, - вдруг быстро сказал Глинка. - Бес попутал, как говорится. Вы, козлы позорные! Вставайте!.. Потребовалось некоторое время, чтобы привести всех в чувство. Вид у побитых был пристыженный. Микки, сохраняя своё знаменитое хладнокровие, надел на пленницу наручники. И тут она закричала. Словно до неё только сейчас дошло, куда ей предстоит отправиться. - Стойте! Погодите! Не надо!.. Убейте меня, пожа­луйста, убейте! Меня будут пытать, я., не могу... не вы­держу... убейте! Хотите трахать... давайте, я сама разде­нусь . только пристрелите, не ведите в гестапо!.. Они по­том на самом деле продадут нас Чужим! - Давай шагай, - подтолкнул я её. - Ничего с тобой не случится. Дашь чистосердечные показания следствию... Молчи, дура, и дотерпи до ночи, так что, может, всё и обойдётся. Нечего бунтовать зазря!.. Кажется, она меня поняла. Успокоилась. Даже смогла не оглянуться, когда я вновь заговорил с ней по-русски. Мне нужно, чтобы она замолчала. Чтобы перестала кричать. Иначе я получу пулю в спину от своих же. И всё будет списано на "случайное срабатывание оружия"... Девчонка затыкается. Мгновенно. Едва только разо­брав обращённые к ней мои слова, произнесённые по-русски. Я чувствую - меня словно медленно поджарива­ют в моей броне. Всё ради великой цели, вновь и вновь повторяет знакомый с детства голос в моей памяти. Тебе придётся предавать и быть преданным, тебе придётся сжи­мать зубы и твердить про себя, что бывают, мол, ситуа­ции, когда цель таки оправдывает средства... Отделение мало-помалу приходило в себя. Последним на ноги поднялся Раздвакряк. Остальные - Сурендра, Джонамани, даже Фатих - и в самом деле смотрели на меня смущённо и виновато. А вот во взгляде Кряка я прочёл чистую, незамутнённую ненависть. Я отвернулся. Если всё пройдёт, как я задумал, - пле­вать мне на всех и всяческих кряков с селезнями. К месту сбора пленных сгоняли со всех сторон. Они едва шли, многих пришлось тащить - кого под руки, а кого и на носилках. Многие, если не все, носили красные повязки - знак интербригад. Совсем молодые. Мальчишки и девчонки, лет по сем­надцать-восемнадцать. Редко встретишь более взрослые лица. Старше тридцати - совсем никого. Серые, перепачканные глиной, гарью и частенько кровью штормов­ки. Самодельные петлицы на отворотах. Самодельные петлицы с "кубарями" и "шпалами". Пленных принимали четверо из Geheime Staatspolizei. В неизменной своей чёрной форме и длинных кожаных пальто, неудобных и непрактичных, но за которые "тай­ная государственная полиция" держалась крепче, чем шотландская гвардия Её Величества Королевы Соединён­ного Королевства - за свои юбки-кильты и косые береты. Я нарочито грубо пихнул пленницу в спину. Сейчас надлежало показывать рвение. - Обер-ефрейтор? Я назвал фамилию, взвод и роту. Получил стандарт­но-общее "молодец", откозырял и уже совсем было начал отваливать, когда... Когда увидел окровавленную, ободранную Дальку. Со скрученными за спиной руками и свежим кровоподтёком на щеке. Она едва стояла на ногах, но всё-таки стояла. Сама, гордо отпихнув руки тех, кто пытался её поддер­жать. Пресвятая Богородица. Царица небесная, утешительница наша во всех печалях... Я едва заставил себя сдвинуться с места. Что ж, ничего удивительного. Далька всегда была в этих самых "бригадах", чья-то воля подняла их всех с раз­ных планет, стянула сюда... зачем, для чего, почему?.. И вот теперь Дальку, мою Дальку равнодушно вносят в список. Берут отпечатки пальцев. Сканируют роговицу. Опознавательного жетона на ней, само собой, нет, но гес­таповцам он и не нужен. Они спрашивают имена скучны­ми голосами, само собой понимая, что пленные придума­ют себе что-нибудь. Это сейчас никого не волнует. Глав­ное - принять всех пленных и запротоколировать... Не помню, как я заставил себя уйти с того места. На­верное, вовремя вспомнил, что мне ещё велено зачистить сектор на предмет трофеев, то есть оружия, которое нельзя оставлять на земле. Я отправился обратно к отделению. Сейчас мне как никогда хотелось, чтобы Кряк не выдержал. Мне надо было кого-то убить. Ощутить рвущуюся плоть под паль­цами. Почувствовать на щеках брызги чужой горячей крови. О последствиях в такие мгновения не думаешь. Однако Кряку, похоже, всё уже объяснили без меня. Во всяком случае, он встретил меня униженными извине­ниями. Обещаниями исправиться, ссылками на тех са­мых "бесов", которые, как обычно, "попутали", и так да­лее и тому подобное. Я только рукой махнул. Селезень меня уже не зани­мал. Прочистив горло, я велел ребятам как следует взяться за трофеи. Сам же связался с санчастью - что ты за ко­мандир, если не выяснишь, что с твоим раненым бойцом. Хань был жив, но плох. Пуля оказалась разрывной, но притом ещё и какой-то некачественной. Она разорвалась, но не до конца или не с той силой. Ханя должно было просто порвать пополам, а так он отделается только об­ширной хирургией плечевого сустава, имплантантами и так далее - если, конечно, его военная страховка, исчис­ляемая из "индекса полезности", позволит оплатить опе­рацию. В противном случае руку просто отнимут и китай­ца отправят на пенсию. Иногда выгоднее платить скром­ное пожизненное содержание увечному солдату, чем приводить его в порядок. Империя умеет считать. Ребята отозвались на весть о судьбе Ханя с достойным истинных наёмников безразличием. Кто-то из них теперь должен получить повышение по службе и прибавку к жа­лованью, и это единственное, что имело хоть какое-то значение. Сейчас отделение занималось тем, что стаски­вало в одну большую груду всё найденное на поле боя оружие. Я отобрал у Микки записи, принялся перепрове­рять, ругаться на плохую сортировку трофеев и вообще вести себя, как и полагается господину обер-ефрейтору Ночь тянулась и тянулась. Никто не думал о сне. Я во­обще действовал и двигался словно в тумане. Перед гла­зами стояло Далькино лицо Кровоподтёк, наверное, уже начал темнеть. Она сопротивлялась, когда её схватили? Конечно, зная Дальку... она небось дралась вплоть до ногтей и зубов. Я произносил какие-то слова, распекал Микки за не­читаемый почерк, подгонял отделение, даже принял более персональные извинения от опомнившегося Раз-двакряка, но всё это время не видел ничего, кроме блед­ного, залитого кровью Далькиного лица. Как бы она меня ни ненавидела... как бы ни хотела унизить, может быть, даже убить... Когда наконец мы вычистили наш сектор и я, запро­сив взводного, услыхал долгожданное: "отделению от­дых", край неба уже стал зеленоватым. Я махнул рукой ребятам, мол, шабаш. Они повалились почти там же, где стояли. Не потребовалось много времени, чтобы их всех смо­рило непробудным сном. Никто даже не вспомнил об ужине. Я знал - этот сон скор и быстро проходит, когда желудок властно напомнит о себе. У меня очень мало времени. - Фатеев! Обер-ефрейтор! - раздалось из переговорника. Кулаки мои невольно сжались. Разумеется. Кому ещё могло так повезти? Только мне. Господин штабс-вах-мистр Клаус-Мария Пферцегентакль собственной персо­ной. Не нашлось ему ни пули, ни мины .. Он вынырнул из предутреннего сумрака, в броне ка­завшийся вообще квадратным. Мельком взглянул на без­мятежно дрыхнущее моё отделение, хмыкнул: - Сберегать силы своих людей, обер-ефрейтор, дело, конечно, похвальное. Но почему не выставлено охране­ние? Почему нет чередования смен? Чему я тебя, обер-ефрейтор, только учил?.. - Виноват, - я склонил голову. Возражать сейчас я не имел права. - Вымотались ребята... - Вымотались... - проворчал вахмистр. - Знаю, обер-ефрейтор. Сам таким был. За самоотверженность хвалю, за неорганизацию правильного отдыха объявляю выго­вор. Устный, без занесения. Ладно, обер-ефрейтор, твоё счастье. Лейтенант сам расставил посты в нашем секторе и рам их обходит. Так что можешь блаженно дрыхнуть до самого утра. Сегодня не повезло другим. Ваша очередь следующая... - Он внезапно посерьёзнел. - Слушай, Фатеев... я должен тебе кое-что сказать. Не при всех. Не по уставу. По душе. Господи, он, оказывается, думает, что у него есть душа?.. - Слушаю вас, господин вахмистр... - Парень, ты действительно хороший солдат. И то, что я скажу тебе... может, тебе знать и не следует. Но правда всегда лучше лжи, я вот лично так думаю. Речь про твою девчонку. Бывшую девчонку, я имею в виду. - Вы имеете в виду Далию Дзамайте? - как можно более спокойным голосом проговорил я. - Да. Она назвалась вымышленным именем, сняла жетон, даже отпечатки пальцев изменила. Но, сам пони­маешь, с тайной полицией шутки плохи. Они её опознали среди всех остальных. Она в плену, Фатеев. Мужайся, па­рень. Я знаю, у вас, русских, всё всегда серьёзно. Я знаю, вы поссорились. Потом была эта история с патрулем... Короче, твоя подружка доигралась. Хотелось бы верить, что просто по глупости. Но... короче, я тебе всё сказал, обер-ефрейтор. Надеюсь, что ты не станешь делать глу­пости. Надеюсь, ты не забудешь присягу и не полезешь её освобождать. Я не хочу терять толкового обер-ефрейтора, правда, забывающего должным образом организовать не­сение ночного дозора. Он неожиданно хлопнул меня по плечу и быстро за­шагал прочь. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду. И тотчас же стал стаскивать с себя броню. Никто из мое­го отделения не потрудился снять её на ночь - собствен­но говоря, именно на это она и была рассчитана. Десант­нику должно было быть комфортно в броне, как говорит­ся, все двадцать четыре - семь. Не потребовалось много усилий, чтобы из снятого панциря, шлема и ножных щитков соорудить почти точ­ное подобие спящего обер-ефрейтора Фатеева. То, что я делал, было больше чем глупостью. Это было преступлением. Но ничего поделать я не мог. Спасибо тебе, штабс-вахмистр Клаус-Мария Пферцегентакль. Ты научил меня бесшумно красться сквозь ночь. Ты научил меня, как обманывать ИК-детекторы, наверняка понатыканные по периметру загона для плен­ных. Я скользил над землёй, согнувшись в три погибели, почти нагой, обмазавшись поглощающей тепловое излу­чение тела мазью. У меня не более пяти секунд, иначе полный провал. Я не думаю, что будет дальше. В созна­нии раскалённым гвоздём засело только одно - Далька им достаться не должна. Никогда и ни за что. Пусть даже я буду гореть в аду и до Страшного Суда, и после. Загон для пленных на самом деле был просто загоном, наскоро обтянутым колючей проволокой клочком земли, ярко освещённым прожекторами. Вокруг лениво проха­живалось четверо часовых. Четверо. Много. И это кадровые, первая рота. Фон-бароны. Стержневая нация. Ловкие, отлично обученные. Сильные. Моё единственное преимущество - моя девуш­ка сидит сейчас в этом скотном дворе, не их. Я не зря прогнал Микки с учёта трофеев. Шесть штык-ножей, шесть стандартных имперских штыков, каких мил­лионы. С номерами, но всё равно не проследить, чья рука их держала, потому что я позаботился надеть перчатки. Часовые ходят парами. Сойдутся, разойдутся, снова сойдутся... ага... следующий проход - они встретятся ак-курат у импровизированных ворот в загон. Мой шанс. Которым нельзя не воспользоваться. Я прыгнул как раз в тот момент, когда обе пары со­шлись. Ножи полетели парами, одна за другой, хорошо и вовремя. Есть такое ощущение у стрелка, уже после того, как нажат спусковой крючок, что пуля ляжет как надо. Такое же было сейчас и у меня. Штык-ножи вообще-то не предназначены для метания. На то у десанта есть спе­циальные клинки. Но только и не хватало мне сейчас пользоваться оружием десанта! Четверо караульных упали почти разом. Глупцы, они даже не опустили забрала. Верно, наслаждались ночной прохладой, когда наконец-то отступила горячка боя, ког­да уже стало ясно, что ты цел и невредим. Именно на это я и рассчитывал. Лезвия вошли хорошо и на всю глубину. Солдаты не мучились, они умерли мгновенно. Империя заплатит стра­ховку их родным, буде таковые отыщутся... Я метнулся к проволоке. Сбившиеся в кучу, освещён­ные прожекторами пленные являли сейчас жалкое зрели­ще. Их не оставили без медицинской помощи - Импе­рии не нужны лишние мучения, которые не принесут ей, Империи, никакой пользы. Вот на допросах - другое дело. Проволока, ясное дело, под током. Соединить два ос­тавшихся штык-ножа наподобие ножниц - резать, ре­зать, резать! Искры, пахнет озоном. Я отдираю две плети проволоки, открывая широкий проход. Взмахиваю рукой. Нет, всё-таки их не зря учили в этих самых "брига­дах". Пленных было десятков пять; и они не бросились всей массой наутёк, чего я боялся. Не подняли крик. Мол­ча и сноровисто, пропуская вперёд девчонок, они стали выбираться наружу. Я дождался, когда сквозь прореху про­скользнула Далька, и, не высовываясь, не показываясь им на глаза, бросился обратно. Первая часть плана окончи­лась успешно. Предстояла вторая. Самая опасная и гадкая. Бегом - обратно. На бегу сдирая с тела длинные пла­сты анти-ИК-мази. Нырнуть в своё обмундирование и, теперь уже нарочито медленно, подняться, потянуться даже. Теперь пусть меня видят... ...Я не могу спасти их всех. Я могу только дать им шанс. Остальное - в руках всемогущей судьбы. Я, честный обер-ефрейтор Руслан Фатеев, поднялся, чтобы отлить. И решил чуть пройтись. И увидел пустой загон, увидел мёртвых часовых и убегающих пленных. И я, честный обер-ефрейтор Руслан Фатеев, верный при­несённой не столь давно имперской присяге, немедленно начинаю действовать, как мне велит долг перед Его Им­ператорским Величеством кайзером. Я поднимаю тревогу. Я ору в эфир на всех диапазонах. Я бросаюсь в погоню. Я открываю огонь. О да, я дал беглецам достаточно времени, чтобы они получили шанс. Но я не могу дать уйти всем. Я беру на себя роль Всевышнего. Я буду судить, кому жить и кому умирать. Потом мне предстоит ответить за это - может, даже и очень скоро. Я подрезаю очередью одного из бегущих. Он, похоже, ранен. Отстаёт от других. Двое его товарищей подхваты­вают его под руки, и я подрезаю их тоже. Простите меня, братья. Если сможете. А если не смо­жете - что ж, на последнем Суде, когда мы посмотрим с вами друг другу в глаза, я не возражу ни на одно из ваших обвинений. И пусть Всеотец беспристрастно взвесит всю тяжесть моей вины. Лагерь за моей спиной уже пробудился. Крики, голо­са, эфир забит разнообразной руганью, как правило, на немецком. Бегут десантники, кто-то отдаёт команды; а беглецы уже рассеиваются, но они слабы, измучены, а большинство преследователей свежо; и я уже начинаю горько раскаиваться в содеянном, когда внезапно откуда-то из предутренней мглы нас встречает режущая пулемёт­ная очередь. Пулемёт бьёт с вершины небольшого холма, один из склонов круто обрывается в речное ложе. Что-то сильно, очень сильно ударяет меня в плечо, и мир переворачива­ется. Мрак. Нет даже боли. * * * - Он пришёл в себя, господин майор. - Отлично. Господин военврач, оставьте нас. Госпо­дин риттмейстер, ваша... Я слышу голоса. Веки мои поднимаются с таким тру­дом, словно каждое из них весом со средневековый подъ­ёмный мост. Палата. Серое и зелёное. И что-то чёрное в самой середине, уродливая чернильная клякса, пятнающая всю картину. Ну конечно. Военный госпиталь. Отдельная палата. Но на окнах решётки. То есть это не просто военный, это тюремный госпиталь?.. И господин из Geheime Staatspolizei. Ба. Старый зна­комый. Господин риттмейстер. Памятный ещё по Зете-пять. Следил за мной всё это время, что ли?.. Правда, на меня он смотрит безо всякой враждебнос­ти. Даже скорее с любопытством и чуть ли не дружелюбно. - Очнулся, Фатеев? - произносит он. - Очънъюлся, приятъель? - повторяет он по-русски. - Так точно... господин... риттмейстер... - выдавли­ваю я. Пробую подвигать руками, ногами - всё вроде бы на месте. Всё действует. Правое плечо, правда, в тугой повязке, но нигде ничего не болит. - Оставь, давай без чинов, - машет он рукой, вольно разваливаясь на стуле. Блестят начищенные до нестерпи­мого блеска высокие офицерские сапоги. Такие сейчас действительно остались только в гестапо... - Врачи дали мне пятнадцать минут, так что давай к делу. Я веду след­ствие по поводу побега заключённых из места временно­го содержания на... впрочем, позволь мне опустить по­дробности. Это не допрос, видишь, я не веду протокола, нету понятых, так что говори свободно. Я так понимаю, что именно ты, обер-ефрейтор, поднял тревогу? - Так... точно... - слова даются с огромным трудом. - Очень хорошо Как же это произошло? - задушев­ным голосом осведомляется риттмейстер. - Встал... отлить., не хотел... рядом... со своими... прошёл... увидел... как бегут... включил... экстренную пе­редачу... начал... преследование... открыл... огонь... на по­ражение... - Спокойнее, спокойнее, Руслан. Всё это я и так знаю. Запись того, что ты произносил тогда, - она у меня имеется. Значит, ты проснулся и пошёл... так? - Так...точно... - И где же ты был, когда заметил... э-э-э... факт бег­ства? Сможешь показать на карте? Я кое-как черкаю карандашом. - При... примерно здесь, господин... - Без чинов, Руслан, я же сказал. Примерно здесь? - Да... но я не могу быть уверенным... - Ничего. Обозначил хотя бы примерно, и ладно. Хо­рошо. То есть ты увидел убегающих, кинулся в погоню... - Открыл огонь... - По кому? - Н-не знаю, господин капитан... просто... по отстав­шим... - Почему же ты открыл огонь, Руслан? Почему не по­пытался взять их живыми? - Я... стрелял... по конечностям... - Конечно. Ты стрелял по конечностям. Словно за­быв, что пули "манлихера" не защищённому бронёй че­ловеку отрывают эти самые конечности напрочь. Когда мы добежали до них, они уже истекали кровью. Их не удалось спасти. - Я... виноват, господин... капитан. Готов... нести... - Наказание? Не сомневаюсь, Фатеев, не сомнева­юсь. Ведь вот какое получилось странное совпадение - среди пленных была твоя бывшая девушка. Дзамайте. - Я... знаю, господин капитан. Кажется, мне удалось удивить гестаповца. - Вот как? Откуда же? - Его удивление явно наиграно. Эх, плохо вас учат там, в охранке... - Господин штабс-вахмистр... - А! - Секурист удивлён. - Да. Действительно. Штабс-вахмистр на самом деле показал, что сообщил те­бе о факте пленения мятежницы Дзамайте. И что же слу­чилось дальше? - Не... могу... знать. Лёг... спать... - Лёг спать... - задумчиво тянет секурист. - Не пра­вда ли, странное совпадение, Фатеев. Тебе сообщают, что твоя девушка задержана, и немного времени спустя - на­те вам, пожалуйста! Четверо часовых убито, пленные мя­тежники разбегаются!.. Причём, что интересно, Фатеев, убиты они - знаешь как? - Не могу знать... - уклоняюсь я от ловушки. - Я бросился сразу в погоню... - Гм. Не знаешь. Ну так я тебе скажу - они убиты брошенными с малой дистанции стандартными импер­скими штык-ножами. То есть кем-то, подобравшимся вплотную. Не подскажешь, как это могло случиться? Он уже торжествует. Неужто на самом деле так глуп? В таком случае, бедная Империя... - Господин капитан... лагерь наш едва охранялся... все вымотались, резервов не было... один хорошо подго­товленный боевик мог просочиться... Тем более... что пленные побежали туда, где их ждали сообщники... туда, откуда пулемёт... - Ага. - Кажется, он удовлетворён моим ответом. - Один хорошо подготовленный боевик... Что ж, возмож­но, возможно. Маловероятно, но - согласен, возможно. То есть это всё, что ты можешь сообщить по существу дела? Я молча киваю. Секурист встаёт. Он совершенно не выглядит разочарованным. - Благодарю, обер-ефрейтор Фатеев, - говорит он уже официальным тоном. - Ваши разъяснения меня полностью удовлетворили. Думаю, как только разрешат врачи, мы, разумеется, лишь в порядке рутинной фор­мальности, подвергнем вас тестированию на полиграфе. Полагаю, тогда расследование будет окончательно закры­то. Желаю скорейшего выздоровления, обер-ефрейтор. - Он коротко кивает мне и встаёт. Я откидываюсь на подушку. По спине стекает холод­ный пот. Плохо. Плохо. Очень плохо. Полиграф. В наро­де именуемый "детектором лжи". Усовершенствованный, доведённый почти до абсолюта. Фиксирующий добрую сотню параметров, включая и потоотделение, и движения глазной мышцы, и дрожание век. Кроме, разумеется, вся­ких там тривиальных пульса, давления и прочего. Конечно, смешно было бы надеяться, что меня не вы­числят. Прикрытие у меня... и кровь на руках. Получает­ся, что тех бедняг я убил напрасно. И теперь воистину мне нечем будет оправдаться, когда они положат свои горькие и правдивые слова к Его престолу в день послед­него Суда. Я медленно закрыл глаза. Не уронил бессильно веки, именно медленно их опустил. Настало время вспомнить всё, чему учили. Полиграф. Детектор лжи. Его мощь основана была на слепой вере в науку, в то, что эта мешанина проводов и несложных электрических схем на самом деле способна отличить правду от лжи. ...Я старался дышать глубоко и ровно. Это всего лишь машинка. Глупая машина. Не обладающая никаким ин­теллектом. Можно до бесконечности увеличивать вычис­лительные мощности прикрученного к полиграфу ком­пьютера, основа всё та же. Следовательно... * * * Я поправлялся быстро. Рана оказалась неглубокой. Броня таки выручила, смягчив удар. Где я и что со мной, выяснилось очень быстро. Изолятор временного содер­жания нашей родной Gehaime Staatspolizei. Формальное обвинение - измена. Однако не всё оказалось так просто. Во всяком слу­чае, меня не допрашивали. Дали залечить плечо. Всё это время я провёл или в одиночной палате госпиталя, или в одиночной же камере. На прогулки не выводили, сношений с внешним миром не допускали. Камера была крошечной - три на полтора метра, но это лучше, чем шесть квадрат­ных футов, положенных пушечному мясу на кладбище. Я не давал себе застояться. Отжимался от пола на одной руке, пока не начинало темнеть в глазах. Приседал, устанавливая собственные рекорды. -А потом за мной пришли. - Итак, - сказав секурист, проводя меня в комнату - здесь, как мы видим, имеет место быть наш полиграф. Или, выражаясь по-научному, психофизиологический детектор неправдивого поведения. Согласно приня­тому имперским сенатом закону я обязан ознакомить вас, обер-ефрейтор, с принципами работы данного устройст­ва. Детектор не может установить, виновны вы или нет. Это дело суда. Мы лишь говорим, ответили ли вы правди­во на те или иные вопросы. Волноваться перед этим тес­том - совершенно естественно и нормально, - он дру­желюбно улыбнулся. - Я сам всегда волнуюсь; как вы знаете, обер-ефрейтор, для нас, сотрудников правоохра­нительных органов, процедура тестирования на полигра­фе сугубо обязательна. Собственно говоря, этот аппарат будет записывать изменения, имеющие место в вашем теле, когда вам задаются те или иные вопросы. Обратите внимание на две эти прорезиненные трубки. Одна будет помещена вам на грудь, другая - на эпигастриальную об­ласть. Они используются для записи вашего дыхания. Две вон те металлические пластины мы закрепим у вас на ла­донях, для замера потоотделения. Этот, бесспорно, зна­комый вам датчик - для измерения вашего давления. Кроме того, мы регистрируем также движения век и глаз­ных мышц. Движения пальцев ног также фиксируются. - Он снова улыбнулся, мягко, добродушно, располагаю­ще. - Вы, конечно, слышали сказки о том, что полиграф можно сбить с толку, напрягая и расслабляя пальцы ног? Когда-то давно, на первых несовершенных аппаратах, это действительно срабатывало. Но с тех пор прошло очень много времени. Мы научились справляться с этими улов­ками... Впрочем, прошу прощения, я отвлёкся. Продол­жим наш обязательный экскурс, за него вам потом при­дётся расписаться... Итак, все перечисленные изменения, которые будут записаны, - это автоматический и неконтролируемый ответ вашего тела. Вы, конечно, можете думать, что спо­собны контролировать свой страх, свою панику, свою рас­терянность. Само собой разумеется, вы же солдат. Ваш долг - сражаться. Вы бывали в экстремальных ситуаци­ях. Судя по вашему Железному кресту - вы сражались с успехом. Но это не имеет ничего общего с детектором лжи. Вы способны контролировать свой страх, но не от­ключить его полностью. Ваше тело всё равно покроется потом, дыхание участится, а сердце станет биться быст­рее. Всё это будет беспристрастно зафиксировано аппара­том в том случае, если вы станете намеренно лгать. Когда вы росли, обер-ефрейтор, вам, конечно же, го­ворили, что лгать нехорошо. Врать, списывать, жульни­чать, подсматривать и так далее. Вспомните о тех случаях, когда вы попадались на вранье, будучи ребёнком. Вспом­ните, что вы чувствовали тогда. Ладони мокры, щёки горят, вы тяжело дышите. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди. Тело приспосабливается к ситуа­ции, оно отвечает на стресс. Это естественная и неизбеж­ная реакция... ...Я уже сидел на жёстком и неудобном стуле, а секу-рист ходил кругами и говорил, говорил, говорил... Ком­ната была почти пуста: тёмный стол, вращающийся стул на колесиках, второй стул, намертво привинченный к полу (на нём сейчас сидел я), высокое кресло на манер зубоврачебного и перемигивающийся огоньками поли­граф, подсоединённый к компьютеру. Всё. А, да, на стене ещё красовалось здоровенное зеркало, словно в артисти­ческой гримёрке. - Так вот, обер-ефрейтор, что я ещё бы хотел довести до вашего сведения, прежде чем мы начнём. Мы все знаем, люди не всегда стопроцентно честны и откровен­ны. Порой куда лучше и социально выгоднее допустить небольшую ложь: ну, к примеру, лучше соврать знако­мой, что она выглядит потрясающе в своём новом платье, чем сказать правду - что наряд сидит на ней чудовищно и вообще ей не мешало бы сбросить килограмм десять весу, - безопасник усмехнулся. - Но тем не менее вы должны понимать, что, хотя есть ситуации, когда неболь­шая ложь допускается обществом, ваше тело всё равно реагирует на высказанную вами неправду. Вы знаете, что солгали. Знает ваше подсознание. И оно отдаёт команду. Подсознание вам не подчиняется. Мы тут, к сожалению, тоже не можем читать мысли. Всё, что мы можем, - записывать физиологические реакции вашего тела. Маши­на не знает, в чём именно вы лжёте и с какой целью. Она просто отличит правду от лжи, и всё. Поэтому вы должны понять, почему вы просто обязаны быть сегодня предель­но откровенны. Вы понимаете меня, обер-ефрейтор? - Так точно, господин гауптманн, - отчеканил я. - Очень хорошо, обер-ефрейтор. В таком случае про­должим. Распишитесь вот здесь... что вы ознакомлены с принципами теста... Я поставил росчерк. Это уже ничего не решало. Секурист пристально глядел на меня. - Я должен буду задать вам множество вопросов. Не­зависимо от их природы, вы обязаны отвечать. "Да" или "нет", больше ничего Вы знакомы с тем, в чём вас обви­няют? - Да, господин гауптманн, я знаком с обвинитель­ным заключением. - Отлично. Вы ничего не хотите сказать, прежде чем мы приступим к тесту? Я вижу, вас что-то гнетёт. Не же­лаете, так сказать, облегчить свою совесть? Я уполномо­чен принимать то, что принято классифицировать как "чистосердечное признание и раскаяние". - Господин гауптманн, я ни в чём не виноват. Мне не в чем признаваться. Конечно, если бы ко мне. . примени­ли форсированные методы, я, наверное, признался бы во всём, что угодно. Оговорил бы тьму-тьмущую честных людей. Но ведь правоохранительные органы потому и на - зываются правоохранительными, что стоят на страже закона, верно? Мне нечего бояться. Я говорю правду, только правду и ничего, кроме правды. - Вот как? - хмыкнул секурист. - Ну что ж, обер-ефрейтор, я не судья и не следователь. Я всего лишь опе­ратор полиграфа. Но не сомневайтесь, сегодня мы выяс­ним истину. Раздевайтесь до пояса. Ботинки тоже снимите. Садитесь в кресло. Сперва нам надо будет откалибровать машину. Заодно я вам покажу, насколько она эффективна. Любая ложь, даже самая мелкая и незначительная, бу­дет зафиксирована. И я продемонстрирую вам это. Так... устраивайтесь, устраивайтесь. Пневмографы... кардиова-скулярные датчики... электродермальные пластины... ка­меры слежения за глазами... всё готово. Расслабьтесь, обер-ефрейтор. Честному человеку нечего опасаться полиграфа. Если вы не виновны, мы, без сомнения, подтвердим это. Щелчки тумблеров. Что происходит на экране, я, са­мо собой, не видел. - Сперва, как я сказал, небольшая калибровка. Заду­майте число. Запишите его на бумажку. Рядом с правым подлокотником. Задумали? Записали? Отлично. Теперь давайте сюда. Ага, "восемь". Я дописываю цифры от од­ного до семи слева и "девять" - справа. Теперь я буду за­давать вам вопросы "вы задумали такую-то цифру?", и вы на все дадите один и тот же ответ "нет". Понятно? - Никак нет! Господин гауптманн, но когда вы назо­вёте ту цифру, которую я на самом деле задумал и запи­сал? - Вы тоже ответите "нет". Это будет ложь. Необходи­мая мне, чтобы откалибровать аппарат. Всё ясно, обер-ефрейтор? - Так точно. - В таком случае приступим. Он называл цифры, громко, одну за другой, но с боль­шими интервалами, думаю, секунд по двадцать. Когда он дошёл до цифры "восемь", я слегка напрягся. Задержал дыхание. Самую малость. Чуть напружинил сфинктерные мышцы. Эти новые модели наверняка фиксируют кон­тракции, к примеру, мышц ягодичных; подобных манев­ров следовало избегать. Произнеся "девять!", секурист долго переключал что-то на своём пульте, боромотал "превосходно!", "восхительно!" как бы себе под нос, но на самом деле так, чтобы я слышал. - Ну что ж, обер-ефрейтор, - вышел он ко мне из-за монитора. - Поздравляю. У вас отличные реакции прав­дивого человека. Вы написали "восемь", мы это знаем. Когда я назвал эту цифру, вы солгали, как я вам и велел, но при этом ваше тело прямо-таки завопило "Я вру!". Смотрите, - он показал мне большую красивую распе­чатку. Алые, синие, зелёные пики подпрыгивали, чуть ли не зашкаливая, против набранной серым полупрозрач­ным шрифтом восьмёрки. - Видите? А теперь давайте проведём ещё одну де­монстрацию. Она стара как мир, но тем не менее очень убедительна - Он достал из стола нераспечатанную ко­лоду карт. - Вскройте, перемешайте как следует. Посмот­рите, не все ли одинаковы - так в былые времена порой обманывали испытуемых. Позорная страница в истории полиграфологии, что и говорить... Я раскрыл колоду. Она на самом деле оказалась самой обычной. Пятьдесят две карты, два джокера и две "пус­тышки". Я неспешно перетасовал её. - Теперь вытяните карту. Только не показывайте мне её. И вытяните её так, чтобы вы были уверены - никакие скрытые зеркала не позволят мне подсмотреть её. Я так и сделал. Выпала семёрка пик. - Прекрасно. Теперь я постараюсь угадать, какую же карту вы вытянули. На все мои вопросы вы должны отве­чать "нет". Итак, эта карта - с картинкой? - Нет. - С цифрой? - Нет (мышцы напряжены, дыхание задержано...). - Джокер? - Нет. - Туз? - Нет. Минутное молчание. - Никакого сомнения, вы вытянули "цифру". Не ко­роля, не даму, не валета. Не туза и не джокера. Так... пой­дём дальше. Вы вытянули двойку? - Нет. - Тройку? - Нет. ...Покончив на десятке, секурист вновь молчал какое-то время, прячась от меня за здоровенным монитором. - Вы вытянули семёрку, - произнёс он наконец торжествующим голосом. - Теперь осталось только угадать масть... Итак, это - трефы? - Нет. ...Конечно, он всё определил правильно. - Семёрка пик! - провозгласил он. - Ну что, я прав, обер-ефрейтор? - Так точно, господин гауптманн! Я ни минуты не сомневался! Я слышал, что эти новые модели полиграфов очень точны. - Совершенно правильно слышали, обер-ефрейтор, совершенно правильно слышали! Ну, теперь вы убеди­лись, что мы с состоянии зафиксировать даже самую ма­лую и невинную ложь? Ложь, которую вы произнесли по моему прямому приказу? Ложь, не представляющую для вас никакой опасности? Аппарат определил всё безоши­бочно. Понимаете теперь, что будет, если вы солжёте в ответе на действительно важный вопрос? - Конечно, господин гауптманн! - То есть вы готовы отвечать правдиво, отвечать правду, только правду, ничего кроме правды, и да помо­жет вам Бог? - Конечно, господин гауптманн!.. - Хорошо. Мы проведём три серии. Вас зовут Руслан Фатеев? - Да. - Вы родом с Сильвании? - Нет. - Вы один ребёнок в семье? - Нет. - Вы лишены наследства? - Да. ...Дышим ровно и спокойно. Это разминка, вопросы, соврать в ответах на которые я не могу. Мышцы расслаб­лены, челюсти разведены, язык свободен. - Вы когда-нибудь нарушали правила дорожного дви­жения? - Да, - и добавим дыхания. - Вы когда-нибудь лгали в своей жизни? - Да. - Вас можно назвать честным человеком? - Да - Несмотря на то, что вы лгали? - Да. - Вы когда-либо брали чужое? - Нет, - напряжение! Резкое и сильное! Прикусить язык, так чтобы чувствовать боль! - Вы убивали людей, не находясь на военной службе? - Нет, - расслабление. - Вы когда-нибудь лгали своему любимому человеку? - Нет, - и опять сжатие мышц, задержка дыхания, секунд пять, больше этим современным системам не на­до, и медленное, медленное расслабление с неполным выдохом, когда в лёгких остаётся ещё добрая половина воздуха. - Вы когда-либо пользовались нелицензионным про­граммным продуктом? - Ещё бы не пользовался! Им пользуются все. Но, само собой, признаваться в этом нельзя. Контрольный вопрос, рассчитанный на "обяза­тельную ложь". И я лгу, изо всех сил прикусывая язык сразу перед ответом - боль помогает подать на датчики именно тот сигнал, который они ждут: - Нет. - Это вы отпустили пленных? - Нет, - самый важный вопрос. Расслабление... - Вы можете поднять руку на младшего по званию? Ещё один "должен-врать" вопрос. Рукоприкладство строжайше запрещено всеми уставами, и тем не менее каждый в армии знает, что без этого самого "рукопри­кладства" порой не обойтись Само собой, ожидается, что я солгу. И я лгу - Нет. - Вы когда-либо били солдат своего отделения? - Нет. - Это вы убили часовых, охранявших пленных мя­тежников? - Нет, - мускулы расслаблены. Дыхание ровное. Глаза смотрят прямо перед собой. Я даже мигаю с той же частотой, как и всегда. - Вы убили нескольких беглецов? - Да. - Вы могли взять их живыми? Мог, само собой. Но от меня ожидается "ложь", и я лгу. - Нет. ...Так продолжается долго. Вопросы чередуются, не­сколько раз повторяются одни и те же, чуть перефразиро­ванные, с изменённым порядком слов. Настоящие, конт­рольные, несущественные. Контрольные, несущественные, настоящие - все три категории вопросов при испытании на "детекторе лжи". Каждый раз я использую одни и те же "контрмеры". Бурно реагирую на контрольные вопросы и расслабляюсь на вопросах "истинных", вроде "знаете ли вы, кто убил часовых?", "подозреваете ли вы кого-нибудь в том, что он отпустил пленных?" и так далее. Дважды дознаватель прерывает сеанс, выключает ап­парат (или, во всяком случае, делает вид, что выключает) и куда-то уходит, якобы "посмотреть уже готовые рас­шифровки". Я прекрасно знаю, что он ничего не выклю­чает и что моё состояние продолжает "писаться". На третий раз секурист вдруг решительно встаёт, хва­тает свой стул, толкает к моему креслу, усаживается, не­брежно щёлкнув каким-то тумблером, и, глядя мне прямо в глаза, произносит: - Я знаю, что ты виновен, обер-ефрейтор. Я вижу, что ты специально готовился, чтобы обмануть мой при­бор. Ну, скажи, я же прав? Ты видишь, я выключил за­пись... - Никак нет, господин гауптманн, не знаю, о чём вы говорите. Я отвечаю правду. ...Секурист подступает так ко мне несколько раз. На­конец, когда, по моим подсчётам, проходит самое мень­шее три часа, он встаёт. - Гм, - говорит он, с деланно-задумчивым видом глядя на выползшую из принтера распечатку. - Мне платят моё жалованье не для того, чтобы игнорировать мои изыскания и доклады. Тест подтверждает, что вы были не до конца откровенны, обер-ефрейтор. Я молчу. Не двигаюсь с места и поедаю глазами на­чальство. Самый верный и безотказный способ обороны. - Молчите, Фатеев? - Не могу знать, что отвечать, господин гауптманн. Я был правдив. Больше мне добавить нечего. Он подступал ещё несколько раз. Мои ответы не ме­нялись. И наконец он махнул рукой. Охрана увела меня обратно в камеру. После этого в одиночке я провёл ещё два дня. На тре­тий сумрачные громилы из тюремной охраны выволокли меня в коридор. Я легко мог положить их обоих; здоро­венные, на голову выше меня, они не привыкли сталки­ваться ни с каким сопротивлением. В застенке люди, как правило, очень быстро становились овцами. Иначе не выстояла бы никакая Империя. На сей раз меня притащили в обычную допросную. Где уже меня дожидался; - ну конечно же, тот самый па­мятный риттмейстер. Охрана осталась за дверью. - Садись, обер-ефрейтор, - он даже улыбался. Так, наверное, мог бы улыбаться крокодил. Я послушно сел. - Могу тебя поздравить, Фатеев, - он толкнул ко мне через стол несколько голубых листов, украшенных витиеватыми печатями. - Трибунал тебя оправдал. Ты блестяще прошёл тест на детекторе лжи. Наш самый опытный сотрудник показал, что ты не использовал ни­каких контрмер, не пытался обмануть прибор. Твои пока­зания подтверждены свидетелями. Несколько повторно схваченных мятежников независимо друг от друга пока­зали, что их пытались спасти их же товарищи. Так что иди служи, обер-ефрейтор. Рука твоя в порядке. Отделе­ние тебя заждалось. Да и приказ об очередном повыше­нии ждать не заставит. - Благодарю вас, господин риттмейстер! - Не благодари. Мы всего лишь служим Империи, устанавливая истину. Держи. Приказ на твоё освобожде­ние, командировочное предписание, продаттестат... Ох­рана тебя проводит. Я молча отдал честь, до сих пор с трудом веря своим ушам. Слишком уж легко выпускала меня из своих когтей охранка. Легко и чуть ли не с удовольствием. А ведь им надо найти виновных в побеге. Обязательно надо. Надо отчитаться о "принятых мерах". Я - идеальный кандидат. Слабых мест в моей истории хватает. В конце концов, ко мне на самом деле не применили ни одного форсирован­ного метода. Стой, сказал я себе, пока молчаливые охранники вели меня в тюремную канцелярию, где мне предстояло полу­чить обратно какие-то вещи, наградные знаки, удостове­рения и прочее. А что, если охранка решила сыграть тон­ко? Что, если они полагают - под пытками этот Фатеев ничего не выдаст, скорее просто умрёт? И что, быть мо­жет, лучше будет его просто отпустить, для того чтобы он сам привёл нас к "заговорщикам", если он на самом деле агент неведомого центра сопротивления?.. В конце кон­цов схватить Фатеева и казнить за убийство четверых де­сантников мы всегда успеем - если его следует казнить только за это. Пусть Фатеев думает, что он в безопасности. Пусть думает, что обманул полиграф. Пусть расслабит­ся - и тогда он выведет нас на центр, штаб, "головку". А что? Очень разумное рассуждение. Что теряет ох­ранка? Да ровным счётом ничего. А что, если они впих­нули мне под кожу какой-нибудь микрожучок? Или ра­диобакен, чтобы постоянно знать, где я нахожусь, с кем говорю и что делаю? Проверим, проверим. Кто предупреждён, тот воору­жён. ...Короче говоря, меня выпустили. Словоохотливый водитель, что вез кучку таких же, как и я - только вы­шедших не из тюряги, а с гауптвахты, - успел рассказать, что мятеж подавлен, подошли армейские части, Сильва-ния "пасифицирована". Взято много пленных, их теперь будут судить. Но кое-кому, по слухам, удалось ускольз­нуть. Блокада Сильвании не была стопроцентной, а у мя­тежников нашлись даже свои корабли. Которые, оказы­вается, ждали на высоких орбитах, а потом подобрали взлетевшие с планеты челноки. Большие шишки в штабе флота, продолжал болтать шофёр, очень этим озабочены. Все тыловые базы только об этом и говорят. Воистину, болтун - находка для шпиона. Откуда у мятежников корабли? Свой флот? Построили сами? Где? На тех немногих "независимых" планетах, которые дро­жат и заискивают перед Империей? Не у Чужих же они его взяли, в конце-то концов?! Так или иначе, нас всех забросили на войсковой транспорт. Он шёл не на Новый Крым, куда уже успел вернуться "Танненберг", а на Иволгу - как мы называли крупную и богатую планету, служившую чем-то вроде транспортного узла в нашем секторе. Там мне предстояло ожидать попутки на Новый Крым... Очень странно себя чувствуешь, вдруг оказавшись вне войны, казармы и своего отделения. Почти свободный человек. На Иволге меня раз двадцать, правда, проверили патрули, но и командировочное предписание, и форма одежды, и всё прочее у меня было строго по уставу, так что даже въедливый майор-тыловик не нашёл, к чему придраться. Лайнера до Нового Крыма предстояло ожидать целых три дня. Зарегистрировавшись, как положено, в коменда­туре и швырнув свой тощий "сидор" в крошечный номер припортовой гостиницы, я отправился блуждать по ули­цам. Иволга была, как я уже сказал, большой и благоустро­енной планетой. Не столь тёплой и приветливой, как мой родной Новый Крым, шесть месяцев в году здесь стояла суровая зима, зато недра были богаты всеми мыcлимыми ископаемыми, поля хорошо родили, здесь очень быстро отказались от всяких там хлорелл и прочих прелестей микробиологического синтеза. Иволга стала первой по-настоящему самодостаточной планетой сектора. Она пер­вая добровольно вошла в состав Империи. Немалый про­цент населения принадлежал к "стержневой нации", и потому в глазах рябило от всяких "баварских пивных", "гамбургских котлетных" и "рейнских кухмистерских". На Иволге сила тяжести чуть повыше, чем на Новом Крыму, но терпимо. Особо долго, впрочем, не погуляешь. Так и тянет если не прилечь (что предпочтительнее), то хотя бы присесть. Иволга мне понравилась, хотя в воздухе совершенно ощутимо чувствовался смог, по окраинам города дымили многочисленные трубы - словно они тут ничего и не слышали об энвиронменталистике. Многовато - на мой взгляд - тяжеловооружённых патрулей, не с формальны­ми штык-ножами, а в полном боевом, да ещё и в броне. Что-то у них тут творится, чего я не знаю?.. И народ ка­кой-то подавленный. На лицах официанток и барменш - дежурные улыбки, а глаза - свинцовые. Но мне-то что, мне с ними детей не крестить... Через три дня я на самом деле улетел на Новый Крым. В "Танненберге" меня встретили как родного. Улыба­лись. Хлопали по плечу. Ротный остановил, поздравил с выздоровлением и повышением. Оказалось, моя история уже у всех на слуху. Орлы наши, Государственная Тайная Полиция, оказывается, сделала из меня чуть ли не героя. Все обвинения сняты. Наборот, благодаря мне, оказыва­ется, удалось задержать нескольких беглецов и тем самым помочь "Танненбергу" спасти лицо. Оказалось также, что на меня лежит подписанное Валленштейном представле­ние к медали "За отвагу". Как говорится, дивись, карась, дивись, пока щука не приплыла. Я заработал, оказывается, чин штабс-ефрейтора. На рукав добавилась четырёхугольная "звезда" между расхо­дящихся буквой V лучей нашивки. Ребята встретили меня как ни в чём не бывало. Никто вроде бы не держал зла, никто ни о чём не напоминал. Хань всё ещё валялся в госпитале, смены пока не присла­ли. Взводный нацепил на грудь ещё одну колодочку... ...Мятежна Сильвании, как потом сказал мне лейте­нант, был на самом деле прекрасно подготовлен. Никто не удивился, что повстанцы попытались выручить своих. Оказывается, у них было заготовлено немало "челноков", взлетавших из самых неожиданных мест планеты. И были подобравшие челноки крейсеры, вынырнувшие внезапно и словно бы ниоткуда - Я тебе так скажу, Фатеев. - Лейтенант зло выплю­нул травинку, которую остервенело жевал до этого. - Нас, похоже, просто проверили. Дали бой. И ушли. По­жертвовали пешками. Но и мы потеряли немало. - Мы, господин лейтенант? - Нет, не "Танненберг". Мы сработали чисто, ну, или почти что чисто. А вот в других частях... - Он покрутил головой. - Пока развернули авиацию, пока то, пока се .. а был приказ давить быстро, пока не запылала вся плане­та. Вот и давили. Мы - отдельный батальон, как бы сами по себе, а в Пятом панцергренадёрском полку, ну, те самые, "Тьюле", им вот плохо пришлось. Штурмовали город с космопортом, думали, там вся техника мятежни­ков. Пошли чуть ли не в лоб. Там каждый камень стрелял. Большие потери... Ладно, Фатеев, давай, собирай своих. Подтяни. Скоро замену пришлют, вместо твоих двух вы­бывших. - Он хлопнул меня по плечу, словно равного, и ушёл. * * * Шифровка 60 Салим - Баклану. Докладываю о состоянии батальона "Танненберг" по возвращении с операции "Ночное небо". 17.08 батальоном осуществлён захват стратегически важного моста на трассе Давенпорт - Иблис, 21.08 - штурмом взят укрепленный пункт Шмоэл. Потери составили: 17 08: убиты­ми - 7 человек, раненными 38. 21.08: убитыми 12, раненны­ми 43. Батальоном в общей сложности уничтожено 454 со­считанных бойцов противника, 187 взяты в плен (считая вместе с ранеными). Захвачены трофеи: винтовок штурмо­вых 1187, пулемётов калибра 7.92мм - 18, пулемётов ка­либра 14.5 мм - 6, миномётов калибра 82 мм - 10, минометов калибра 120мм - 1. Согласно оценке штаба ди­визии, действия батальона классифицированы как "отлич­ные". (Высший возможный балл - "достойные всяческого подражания".) Морально-психологическое состояние личного состава высокое. Командованию удаётся поддерживать "кодекс чести десантника", воспитывать солдат в имперском духе. Попытки пропагандистской работы, считаю, должны вес­тись с крайней осторожностью без привлечения глубоко внедрившейся агентуры. Предлагаю задействовать план "Ве­нера"... * * * Шифровка 61 Гладиатор - Баклану. Ариец сообщил, что на подавление второй фазы сильван-ского мятежа срочно перебрасываются части Двадцатого армейского корпуса в составе четырёх дивизий, включая одну танковую. Свирепый передал, что 192-я и 193-я охран­ные дивизии вместе с 63-й легкотанковой бригадой и управ­лением Пятьдесят девятого армейского корпуса получили приказ к немедленной передислокации на Силъванию. Таким образом, условно-южная оконечность сектора оголяется. Несмотря ни на что, Второй десантный корпус, принявший основное участие в подавлении первой фазы сильванских вы­ступлений, никаких приказов о выступлении или хотя бы повышенной боеготовности не получал. Командование, по всей вероятности, стремится создать впечатление, что справиться с выступлениями антиправительственных эле­ментов на Силъвании способны регулярные армейские и по­лицейские части. * * * Шифровка 62 Баклан - Салиму. Ваш доклад о послебоевом состоянии вверенной вашему наблюдению части принят. Благодарю за исчерпывающий характер сведений. В связи с переходом ко второй части плана "Биомсрф" приказываю на время свернуть агентур­ную работу. Доклады пересылать только в случае внезапно­го вовлечения части в боевые действия... Шифровка 63 Баклан - Гладиатору. Всеми силами поддерживайте контакты с Арийцем и Свирепым. Связь будет прервана до наступления второй фазы плана. * * * Вернувшись в батальон, я очень скоро вновь увидел Гилви. Она усердно трудилась в штабе, на какой-то не­значительной должности, но уже менее незначительной, чем та, с которой она начинала. Надо признать, форма ей очень шла. Куда девалась готовая к услугам "подружка"! Сейчас Гилви мало чем отличалась от госпожи обер-лей-генанта, с которой я встретился на вербовочном пункте. - Рус! - Она бросилась мне на шею. Прямо посреди двора, перед нашей казармой. - Цел, здоров! Слава бо­гу!., вернулся!.. - Гилви, - оторопел я. - Ты чего? Конечно, цел... раз по земле хожу. - Да ты что! Разве я про то? - Она как закинула руки мне на шею, так и не думала их убирать. Невольно я тоже положил ладони ей на талию. Губы Гилви оказались вдруг возле самого моего уха. - Что от охранки вырвался, вот я про что. Тут многие говорили... мол, схватили тебя, замели ни за что... - Точно, - стараясь не терять головы, ответил я. - Задержали, было такое дело. Но ты ведь знаешь, у нас ор­ганы невинных не карают. Ошибка вышла. Разобрались. Отправили, само собой, сюда, службу дальше нести... Она странно смотрела на меня, теперь уже чуть от­странившись. - Ну в гости-то зайдёшь? По старой памяти? - Отчего ж не зайти? Варенье у тебя ещё осталось, на­деюсь? - Новая посылка пришла! От бабушки! Я-то сама ле­нилась варить... - Ну раз от бабушки, тогда точно приду. Даже и не сомневайся, - заверил я её. Само собой, никуда идти я не собирался. Что-то изменилось в Гилви, что-то утек­ло без следа, что-то очень важное, без чего даже и варе­нье её словно потеряло всякий вкус. Не хотел я к ней идти и не собирался. Словно ревновал к тому офицерику, с которым заметил как-то ещё до всех случившихся собы­тий. И вновь начались рутинные тренировки. Правда, мы с удивлением узнали из официальных сводок, что подав­ление мятежа на Сильвании, оказывается, "вступило во вторую стадию", "характеризующуюся широкими поис­ково-разведывательными мероприятиями, выявлением скрытой инфраструктуры инсургентов и её нейтрализа­цией". Нас словно берегли, не бросали в затяжные бои с мел­кими рассеявшимися по Сильвании группками повстан­цев. Хотя солдаты "Танненберга" были, напомню, специ­алистами именно по контрпартизанской борьбе. Очевид­но, не все мятежники покинули планету. Часть затаилась, и когда началась смена элиты рейхсвера на охранные части, пламя восстания вспыхнуло вновь. Не столь впе­чатляюще, как в первый раз, но тем не менее. Мятежники с упорством истинных фанатиков пыта­лись зачем-то приковать имперские силы к Сильвании. Я не мог понять - планета особого стратегического зна­чения не имела, в конце концов, это не Иволга, где, как говорилось, сходились коридоры глубокого космоса, во всяком случае, кораблям к Иволге от Внутренних Планет пробиваться было легче и проще. Конечно, Сильвания была богатой и равновесной планетой, но, с другой стороны, слишком уж далеко от остальных независимых пла­нет. Загадочный флот исчез. Так зачем и для чего им это потребовалось? Явно ведь кто-то скоординировал вы­ступление на Сильвании, вот только с какой целью? * * * Шифровка без номера ВОЗДУХ! Баклан - всем. Время звенеть бокалами. * * * - Слушай, штабс-ефрейтор, а ты никогда не задумы­вался о чём-то большем, кроме как место командира от­деления? - Так точно, господин гауптманн, задумывался. - И что же? - Командир моей роты гауптманн Мёх-бау откинулся в кресле. - Думаю подать рапорт о включении меня в число кандидатов для держания экзамена на первый офицер­ский чин. - Самое время, герр штабс-ефрейтор, самое время. Твой взводный идёт на повышение. Становится обер-лейтенантом. Десант расширяется, мы формируем шес­тую роту. По слухам, - Мёхбау усмехнулся, - скоро мы станем полком. - Господин гауптманн... но ведь эти сведения, навер­ное, строго секретны? - Эти? О, нет. Напротив, командование рекомендо­вало нам ознакомить с ними личный состав. Это ведь признание наших заслуг. Свидетельство высокого дове­рия. Так что давай сюда свой рапорт. Давай, давай, бери бумагу, пиши прямо сейчас, при мне. Ты не оканчивал военного училища, но у тебя высшее университетское об­разование, ты прекрасно показал себя в бою... - Благодарю вас, господин гауптманн! - Давай без чинов, Фатеев. Мы откомандируем тебя в штаб дивизии, на Иволгу. Держать экзамен будешь там. Смотри, обратно ты должен вернуться уже юнкером. Ты не создан для вахмистерской работы. Дам тебе взвод. Посмотрим, как справишься. Я считаю, ты должен. Я уже заготовил тебе рекомендацию. Твой старший мастер-на­ставник, штабс-вахмистр Пферцегентакль тоже. Чего улыбаешься? - Виноват, представил себе господина штабс-вахмистра, которому придётся отдавать мне честь, если я вы­держу экзамен! - Не волнуйся. Пусть это будет твоей последней заботой. Отделение сдашь своему заместителю и давай. Четыре недели на подготовку. Отправка одиннадцатого числа. И я засел за уставы, учебники и наставления. Цель казалась близкой, как никогда. Но до Иволги мне добраться, само собой, так и не Удалось. * * * Шифровка 66 Баклан - всем. В связи с плановым развитием второй фазы операции "Биоморф" и выявившимися при этом непредвиденными от­рицательными моментами принять все меры к сохранению безопасности. * * * На сей раз не выли сирены, не надрывались громкого­ворители и не жгли глаза слепящие лучи прожекторов. Батальон "Танненберг" получил рутинный приказ к пере­броске. Не медля, но и без излишней спешки мы гру­зились в транспорты. В отличие от прошлых разов никто ничего не знал. Всё происходило в глубокой тайне. Мы заранее подготовились к передислокации, это бы­ла не срочная, спешная, в духе "хватай мешки - вокзал отходит" выброска в неизвестность. Офицеры и штаб ста­ли как-то непроницаемо-серьёзны. В имперских свод­ках основной упор делался на выявленных в сильван-ских лесах "бандитских схронах", "лагерях" и тому подоб­ном. На подавление были брошены значительные силы, если судить по обычному стилю информационных сооб­щений: * * * "Наша разведка установила, что в одном лесу бандиты устроили хорошо оборудованное логово... к месту нахожде­ния лагеря немедленно выступили панцергренадёры под ко­мандованием господина фон Вартенбурга, танкисты под командованием господина Присса и егеря под командовани­ем господина Шиловски. С воздуха наши доблестные войска прикрывали истребители-бомбардировщики под командова­нием господина фон Рундштета. Бандиты оказали отчаянное сопротивление. Благодаря поддержке, оказываемой инсургентам так называемыми "независимыми планетами", мятежники обладают совре­менными образцами вооружения, включая мобильные зенит­ные комплексы и ракетно-кассетные противотанковые боеприпасы. Пилотам господина фон Рундштета первым предстояло встретить врага. Стремительно вели они грозные машины на предельно низких высотах, сокращая риск быть обнару­женными. Но враг хитёр и коварен, он выслал вперёд опера­торов-смертников, и те открыли огонь, едва наши славные юколы появились в их прицелах. Умелыми маневрами лётчи­ки уводят истребители от преследующих ракет. Обнару­жив противника, спешат войти в огневой контакт с ним танкисты господина Присса, прикрыть панцергренадёров, которым, как всегда, предстоит вынести на себе главную тяжесть боя здесь, в труднодоступной пересечённо-леси­стой местности. Умело действуют и сами панцергрена­дёры, занимают позиции, пока танковые орудия не дают противнику поднять голову. И вот наконец последний стре­мительный бросок, Браг окружён, его сопротивление слом­лено. Вот панцергренадёры проводят пленных. Их немного. Остальные погибли. Лишь немногим удалось проскользнуть сквозь кольцо. Но мы уверены - на свободе им гулять недол­го. С такими командирами, как господа фон Рундштет, Ирисе, фон Вартбург, мы можем не сомневаться, что вско­ре на многострадальной земле Сильвании будут в полном объёме восстановлены законы и порядок нашей славной Им­перии..." * * * Но нас направляли не на Сильванию. Кстати, я до сих пор так и не знал, что стало с Далькой. Запретил себе об этом думать. Может, до сих пор скрывается на Сильва-нии, может, сумела улететь на тех загадочных кораблях. Так или иначе, дороги домой ей нет. Она опознана госу­дарственной тайной полицией. Её задержат на первом же контроле. Её счета заблокированы, её никто не возьмёт на работу... Хотя - если те, кто устроил мятеж на Сильвании, оказались способны невесть откуда выставить целый флот, подобравший взлетевшие с планеты челноки, - мо­жет, они и новые жетоны наклепать могут? Сделать опе­рацию, сменить отпечатки пальцев нетрудно. Такие опе­рации запрещены, но, само собой, у мятежников такое должно иметься. Сложнее изменить рисунок на роговице, но и это возможно. А вот генетический индекс не изме­нишь, как ни старайся. Конечно, "джинскрин" в полевых условиях не сделаешь, это надо отправлять на экспертизу, но тем не менее... Батальон грузился. Неспешно, без суеты, но и без промедления. Место назначения не раскрывалось. Одна­ко я заметил - склады и арсеналы выметались подчис­тую, в том числе и НЗ. Вывезено было всё тяжёлое воору­жение - в дополнение к тому, что болталось на орбите. И вновь - планета оставалась практически без гарнизо­на. Батальон снимался весь, с первого до последнего че­ловека. ...Мы столкнулись с Гилви опять-таки случайно, и она торопливо, на бегу, рассказала, что свёртываются все отделы штаба, даже те, что всегда, при любых обстоятель­ствах, оставались на Новом Крыму. "Подружки" и семьи офицеров переводились на казарменное положение. То есть перебирались в наши укреплённые казармы, за не­сколько рядов колючей проволоки, дотов, дзотов, мин­ных полей, противотанковых рвов и прочей прелести. - Ты, Рус, береги себя, - и Гилви убежала, по-се­стрински чмокнув в щёку. - Смотри, как бы в тебе дырок мятежники не наделали... - Не наделают, - машинально откликнулся я. - Отделение! Где вы там, тюлени беременные? Шире шаг! К погрузке опоздаем!… Отделение моё заматерело. Не один я получал нашив­ки и повышения. Из "стариков" в рядовых остался только Кряк. Остальные - как минимум обер-десантники, а Микки дотянул даже до ефрейтора. Был взлёт, и болтанка, и плоские шуточки Раздвакряка, пытавшегося таким образом уверить всех, что он ни-чуточки не боится летать. Был полураскрытый рот Гюнте-ра, первого рекрута "стержневой нации", недавно приняв­шего присягу и переброшенного к нам из другой роты. Были искажённые глаза Микки. Хань к нам так и не вер­нулся, до сих пор валялся, судя по письмам, где-то по госпиталям. Потянулось ожидание на борту "Мероны". Несколько раз мелькнул на горизонте знакомый секурист, тот самый приснопамятный риттмейстер. Он многое мне обещал, да только вот что-то не спешил с выполнением своих обе­щаний, опровергая тем самым всем известный девиз его организации, что она, мол, слов на ветер не бросает. Что-то в этом было не так. Что-то сидело, свербило, кололо на самом дне моего сознания. И чудесное снятие всех обви­нений после случая с пленными. И оставшиеся невыпол­ненными угрозы того же секуриста во время разговора с командиром "Танненберга"... слишком много накаплива­лось такого, за что другого уже давно бы сгноили на Сва-арге, самое меньшее. Или же просто бы расстреляли без долгого дознания по приговору военного суда. А меня повышают, собираются отправить держать офицерский экзамен... Неспроста Ой неспроста... И не у кого спро­сить совета. Даже у книг нельзя. Не говоря уж о живом человеке... На сей раз "Танненберг" не дождался даже всегдашне­го обращения оберст-лейтенанта, нашего командира фон Валленштейна. Клиппер мчался куда-то сквозь тьму, и на "окна" не транслировалась уже имитация полёта "из пункта А в пункт Б". Экраны держались погашенными. Люки в межотсечных переборках - наглухо задраенными. Мы словно оказались в громадной тюрьме. В полной неизвестности. Офицеры казались мрачными и подав­ленными. Это совершенно не походило на "Боевой Устав Десантных Войск", предписывавший командирам, начи­ная с отделений и выше, "во время движения к театру военных действий проводить как можно больше времени с личным составом", как говорится, "есть и пить из сол­датского котелка". Где-то там, в штабных отсеках, была и Гилви. И опе­ративный отдел, и тыловики, и оружейники, и развед­ка - всё, всё двинулось в этот поход, который привычка к литературным красивостям так и тянула назвать "пос­ледним". День. Другой. Третий. Настроение у всех падало. Ко­нечно, "Танненберг" состоял не из нервных институток, однако неизвестность выматывала. Я полагал, что един­ственным объяснением здесь может служить только од­но - ни Валленштейн, ни штаб, ни тем более командиры рот и взводов сами не знают ни места назначения, ни по­ставленной перед нами задачи. Такое могло означать, к примеру, что нас ставят в первый эшелон готовящегося наступления, скажем, с приказом осуществить выброску в глубокий тыл врага и овладеть стратегическим плацдар­мом - что примерно и имело место на той же Сильвании. Вопрос только в том, против кого нас бросали сейчас? Против каких-нибудь интербригад?.. Или против кого иного, на манер тех милых тварей Зеты-пять, так некста­ти и так настойчиво лезущих мне в голову? Я старался делать всё, что в моих силах. На корабле поддерживалась нормальная тяжесть, и я гонял ребят до седьмого пота, не давая пощады ни им, ни себе, стараясь перевыполнить и без того задранные до самых небес зна­менитые "нормативы десанта". Ребята ругались, но беззлобно. Даже Фатих и любитель бить баклуши Раздвакряк. Наверное, все инстинктивно понимали, что ниче­гонеделание сейчас, в такой ситуации, поистине смерти подобно. Легче лёгкого сойти с ума от пытки ожиданием. На пятый день динамики внутренней связи внезапно ожили. К нам обращался фон Валленштейн, однако голос его едва можно было узнать. Я рискнул бы предположить, что за всё время пути командир "Танненберга" не позво­лил себе вздремнуть ни на миг. - Зольдатен... доблестные солдаты Империи. Мои боевые друзья... - чувствовалось, что он пытается изо всех сил найти что-то неизбитое, какое-то по-настоящемy душевное обращение. И он наконец нашёл. - Братья и сестры по оружию. Пришёл наш час. Фатерлянд ждёт от нас невозможного. Пока это ещё не попало в общеимпер­ские сводки, но... все данные говорят о том, что мы в со­стоянии войны. Войны с неведомым. Можно сказать - с Чужими, но у нас совершенно нет никаких данных. Наш враг не принадлежит к числу известных нам Чужих рас. Мы обратились... к тем, чей статус можно с натяжкой описать как "союзный" Они не предоставили никакой информации. Заявили, что знают об этих существах даже меньше нашего, и попросили делиться достоверными из­вестиями. Сейчас беда нависла над самой южной из пла­нет нашего сектора, Омегой-восемь. То, что творится там, не* поддаётся никакому описанию. Мы должны... снабдить командование этим описанием. Можно назвать это разведкой боем. Не буду говорить, насколько важно и ответственно это задание. Бы мои солдаты, вы всё пони­маете не хуже меня. Мы не должны, как на Зете-пять, обеспечивать безопасность местного населения. Только по возможности. Наша задача - добыть информацию. С Омегой-восемь уже третьи сутки нет связи. Спасатель­ные группы, отправленные немедленно с началом... со­бытий, не вернулись и не доложили. Есть высокая веро­ятность... что на планете не осталось ни гражданского на­селения, ни Вооружённых сил Империи. Именно поэтому мы не торопились. Смысл спешки утрачен. Нам надо готовиться к жестокому бою... возможно, самому жестокому в нашей славной истории. Я долго откладывал это обращение. Я сам не имел никакой информации. Но мы уже вышли на орбиту Омеги. Планета не отвечает на запросы. Молчат даже автоматические маяки и радиобакены. Спутники связи исчезли бесследно. На ночной по­ловине планеты не видно ни одного огня. Мы будем са­диться на главный космодром возле административного центра Омеги-восемь, Нойе-Бисмарка. Приготовьтесь, друзья мои. Выброска через час. У меня всё, и да поможет нам Бог! Ничего не скажешь, ободряющая речь. Даже более чем. У меня мерзко засосало под ложечкой. Раздвакряк имел донельзя бледный вид, остальные выглядели не лучше. Высадка в неизвестность, и враг, в лучших традициях десанта, неведом. ...Это была выброска по всем правилам военного ис­кусства. Мы садились под прикрытием пушечных башен наших челноков. Падали гофрированные двери, и орущая (для собственной поддержки) волна десантников выплёс­кивалась из недр транспорта, бросаясь вперёд так, словно задавшись целью в считанные секунды преодолеть про­стреливаемое из пулемётов пространство. На пути сюда мы до посинения зазубривали схемы портовых зданий и сооружений. "Чистая" зона, "грязная" зона, хранилища ядерного топлива, тут же - временные могильники отработанных элементов. Наш взвод должен был немедля, ни на что не отвлекаясь, продвинуться к зданию, по старинке именуемому "аэровокзалом". "Кос-мотерминал" и прочие словесные уроды-новоязы так и не прижились. Вместе с нами выбрасывали на сей раз и технику. Ни­кто не знал, что может ожидать нас внизу. Спутниковые снимки не показывали ничего необычного. Кроме разве что того, что город Нойе-Бисмарк был совершенно, абсо­лютно, полностью пуст. Брошенные машины на улицах, безлюдные дворы; Омега-восемь отличалась засушливос­тью, почти всю территорию планеты, за исключением приполярных областей, занимали лесостепи и степи. Че­ловечество ещё не успело открыть тут дорогу пустыням; на экваторе же насыщенные влагой океанские ветры да­вали жизнь настоящим джунглям, лёгким этого мира. Никто не оказал никакого сопротивления. Ни к чему оказалась вся наша чёткость, никто не пытался взять нас "на посадке", не говоря уж о том, чтобы сбить транспор­ты ещё в атмосфере. Наши ботинки прогрохотали по пус­тым холлам аэровокзала, по битому стеклу и пластику, остались позади изломанные стойки контроля и тамож­ни, перевёрнутая мебель; кое-где на кофейного цвета сте­нах чернели уродливые пятна подпалин - тут кто-то стрелял из огнемёта. В паре мест нашлись следы пуль, но не более. Здесь не было серьёзного боя. И совершенно непонятно было, кто с кем сражался. Не похоже, что порт атаковали внезапно, когда он забит пассажирами. Трево­гу, наверно, объявили заранее - этим объяснялось пол­ное отсутствие брошенных вещей. Когда началась стрель­ба, в аэропорту оставалась только охрана. Наспех во­оружённая тем, что попалось под руку, в том числе старыми ранцевыми огнемётами. Огромные окна не зало­жены мешками с песком, никто не позаботился оборудо­вать пулемётные гнёзда, возвести нормальные загражде­ния, в конце концов, завезти достаточно боеприпасов! Раздвакряку с ребятами пришлось пропахать на пузе весь второй этаж, прежде чем они набрали две дюжины стре­ляных гильз Перестрелка здесь кончилась, не успев начаться. Огромная привокзальная площадь была пуста. Ветер гоняет успевший скопиться мусор. Ни одной машины Виднеется невдалеке конечная станция монорельса, весё­лой раскраски жёлто-синие вагончики застыли в ожидании пассажиров, которые так и не появились. Наши шаги отгрохотали и затихли. Подразделения де­санта без единого выстрела взяли космопорт. Переговор­ник ожил и вновь замолчал: первая фаза операции вы­полнена. Теперь ждём всей техники, и вперёд... Конечно, весь десант Империи не смог бы оккупиро­вать целую планету. Только Внутренние Планеты могли похвастаться миллиардным населением, на большинстве Внешних Колоний не насчитывалось и десяти миллионов человек. А уж у нас, в Дальних Секторах, и сто тысяч было редкостью. Новый Крым с его рассеянным по остро­вам и архипелагам миллионом был исключением - бла­годаря райскому климату. Наша задача - ударить по узлу сопротивления. Навязать противнику бой. Найти его и уничтожить. По планете можно кружить вечно... Мы ждали. Ребята совсем успокоились, даже Кряк. Гюнтер травил анекдоты, бородатые и, на мой вкус, со­вершенно дурацкие, но напряжение как-то отступало. До самого вечера мы пролежали на брюхах, до одури вгляды­ваясь в серый асфальтопластик площади, - ничего. Ко­мандование не рисковало. Никто не собирался бросать части в неизвестность. Десант неторопливо, в противоре­чии со всеми своими уставами, выгружал тяжёлое оружие. Сапёры торопливо рыли траншеи и котлованы, лился бетон, по периметру космодрома возводилась оборони­тельная полоса. В небе становилось тесно беспилотным разведчикам. А мы валялись на расстеленных спальных мешках и в свободное время резались в "ножички" на деньги. Начальство старательно нас загружало, но даже оно понимало, что в боевой обстановке заставлять солда­та вручную копать противотанковые рвы всё время не слишком разумно. Три дня мы провели в томительном безделье. Как го­ворится, размахнулись, а бить некого. Теперь-то я пони­мал, что наша первая волна фактически вызывала удар на себя, мы были очень уязвимы - словно приглашение врагу атаковать. Однако он оказался то ли слишком глуп, то ли очень умён и нападать не стал. Ни в первые минуты после нашей высадки, ни в первые часы, ни даже в пер­вые дни. За первой волной начала прибывать вторая. Главные силы. Нас подпирали армейскими частями, сразу двумя полнокровными армейскими корпусами. Космопорт не затихал ни на мгновение, транспорты прибывали один за другим, и тягачи едва успевали оттягивать ещё не остыв­шие махины прочь с посадочных площадок. Выгрузилась техника 3-го танкового корпуса, 6, 7 и 19-я танковые дивизии, 168-я пехотная. Промаршировали мимо нас части 42-го армейского корпуса, 39, 161 282-я дивизии. А мы всё сидели, охраняя взлётное поле словно для десанта не нашлось бы более важных дел! Корпуса прошли и развернулись. Приготовились к бою, а его всё не было Можно только догадываться, как рвали на себе волосы интенданты и финансисты, прики­дывая переброску на край света группировки почти в сто десять тысяч человек, тысячу танков, две сотни самолё­тов и геликоптеров и прочее, прочее, прочее.. Вся эта армада медленно растекалась окрест. Смысла я не видел. На Омеге, похоже, не осталось никакого насе­ления. Что с ним случилось, куда они пропали - бог весть. Прошла целая недедя. Мы отшлифовали, по моему мнению, до немыслимого блеска искусство рыть тран­шеи - хоть сейчас в инженерную академию, все углы - в пределах одного градуса, согласно самым строгим уста­вам. Командование, наконец, наигралось в солдатики, передвигая по карте флажки, что обозначали танковые и моторизованные полки и батальоны, и решило дать всем прикурить. То ли что-то нашла разведка, то ли что-то увидели спутники - всё, само собой, держалось в твёрдом секре­те. Но в одно поистине прекрасное утро нас построили и как в старые добрые времена, погрузили в чрево атмосферного транспортника. Без малого двенадцать часов полёта. И, тоже как в старые добрые времена, прыжок с парашютом - в неиз­вестность. Батальон десантировался со стандартно-непонятным заданием "провести разведку местности и действовать по обстановке". Местность, впрочем, оказалась красивой, низкие лесистые предгорья, где текла, собирая воды с горных вершин, достаточно редкая для Омеги большая река. Очень быстро она вырывалась из узости ущелий на степной простор и разливалась широко, плавно и величе­ственно неся свои воды к недальнему морю. Идеальное место для города. Почему его проглядели? Как я уже сказал, леса на Омеге были редкостью. Как, впрочем, и горы. Здешние пущи являли собой исключе­ние. - Прям курорт, как в сетях показывают, - заметил Микки, после того как наше отделение вернулось в ла­герь, отмотав верные три десятка километров по звери­ным тропам. - У меня сестрёнка всё смотрела, смотре­ла... не сериалы какие-то там, не... про то, как путешест­вуют, как новые места смотрят... Всё на море мечтала побывать. Деньги копила... В отличие от других я знал, что случилось с сестрой Микки. Это было в его личном деле. - И что, поехала? - жадно спросил Раздвакряк. Тяга к прекрасному полу у него развилась прямо-таки патоло­гическая. - И небось там... - Заткнись, Селезень, - резко сказал я. - Смени тему. От твоей болтовни о бабах скулы уже сводит. Микки благодарно взглянул на меня. Ему явно не хотелось говорить о том, как его шестнадцатилетнюю сест­рёнку поймали, изнасиловали и убили "крысы" из конку­рирующей банды. Полицейский патруль случайно на­ткнулся на них, часть перестрелял на месте, часть аресто­вал - их потом упекли на Сваарг пожизненно; но сестра Микки была уже мертва. - Верно, курорт, - согласился Джонамани. - А леса пустые. Мёртвые какие-то. Командир, здесь же зверья должно быть видимо-невидимо! "Верно, Джонамани. Осталось сделать только один, последний вывод: если мы сегодня весь день таскались по звериным тропам, то куда делись те, кто эти тропы про­ложил?" - Ну ничего, завтра третий взвод в дозор идёт, - по­пытался утешить погрустневшего финна Назариан. - Их очередь ноги ломать. А мы - отлежимся... Спустился вечер. Лагерь нашего батальона больше всего напоминал сейчас стоянку римского легиона вре­мён расцвета старой республики: ров, вал, частокол, ров­ные ряды палаток... Рутина войны. Когда мы ещё можем позволить себе воевать по правилам, когда мы ещё далеки от того самого предела сил, в который, словно стрелы в толстый, гнущийся, но нервущийся войлок, воткнулись давным-давно минувшей зимой тысяча девятьсот сорок первого года танковые дивизии "стержневой нации" в белых подмосковных полях... Мы пока ещё сыты, хорошо одеты и отлично вооружены. Мы готовы ко всему, мы слились с ролью и даже перестали замечать, что марши­руем и отбиваем шаг под древние-предревние марши Третьего Рейха... Пророкотал над нашими головами вертолёт, удар­ный "Физлер" огневой поддержки, за ним - второй, тре­тий... Геликоптеры, едва не цепляя брюхами верхушки деревьев, ринулись куда-то за лес. Что-то странное, не похожее на обычный патрульный полёт, лениво подумал я, поворачиваясь к Микки, чтобы сказать что-то обод­ряющее. А миг спустя над зелёными кронами вспухли рыже-чёрные огненные грибы. Напалм. И вновь, вновь, вновь... Надрываясь, взвыла сирена. Словно кому-то ещё мог­ло быть непонятно, что батальону пора "в ружьё!". Ах, устав, великое изобретение человечества! Ты есть моя единственная надежда и опора в минуту слабости и неуверенности, ты один говоришь мне, что делать, и каж­дый знает свой маневр, и никакие взрывы не могут сбить нас с толку. Ах, как же хороши мы сейчас, бегущие по за­ранее назначенным каждому местам! Прямо хоть снимай для учебного видео. А потом вертолёты вернулись. Но лишь два из ушед­шей за лес тройки. И мчались они так, что, казалось, сей­час лопнут перегретые далеко за предел двигатели. Пото­ки воздуха от отчаянно бьющихся винтов заставили нас самих пригнуть головы - и тут за деревьями, там, где со­гласно топографическим картам находилась небольшая долинка с бегущей между заросшими непроходимым кус­тарником склонами речкой, громыхнул новый взрыв, куда сильнее всех прежних. - Сшибли... - охнул Раздвакряк. Так "они" вошли в наше бытие. Неважно сейчас, кто они в точности. Неважно, что они хотят. Мы столкнулись с врагом, и у меня заныло под ложечкой от сквернейшего предчувствия: вертолётчики не стали бы удирать от ка­ких-нибудь стрелков, даже с ПЗРК. Батальон свернулся в клубок, словно выставивший иглы ёж. Я знал - уже получает целеуказание артилле­рия. Уже пошёл - обязан пойти! - срочный, с пометкой "Воздух!!!" доклад в Нойе-Бисмарк. Должны взлететь с базы тяжёлые "ФВ-210" в сопровождении юрких "Bf-190" (рейхсвер с маниакальностью старой дамы придерживал­ся старых сакральных индексов для обозначения боевой техники), проутюжить то, что сбило геликоптер и обра­тило в паническое бегство два других. Если, конечно, с ним допрехь не справятся наши собственные орудия. Артиллеристы не замедлили показать, что не зря ели свой хлеб и отрабатывали на компьютерных имитаторах "заградительно-чистящую стрельбу с закрытой позиции по внезапно возникшей цели". Там, за лесом, начали рваться снаряды. Загудело, жахнуло, вновь загудело и снова жахнуло. Гаубицы били почти с предельных углов возвышения. К ним почти тотчас присоединились мино­мёты, и чудовищный оркестр пошёл ухать, громыхать и завывать, раздирая небо и землю, поганя воздух резкой пороховой вонью. Я считал залпы. После каждой серии разрывов земля подбрасывала нас вверх. ...Двенадцать стопятидесятимиллиметровых гаубиц наконец утихомирились. Господин обер-лейтенант фон Валленштейн, очевидно, счёл это достаточным. Ну что, рискнёт ещё одним вертолётом или пошлёт пешую раз­ведку?.. Пусть разведвзвод покажет, что недаром носит, свои форсистые малиновые береты и получает двадцати­процентную надбавку к, как говорится, "окладу жалова­нья". Однако вместо этого случилось то, что должно было случиться. Батальон послал вперёд своих разведчиков. Но не только их. Ещё пять отделений. И моё в том числе. ...Никто не знал, что сбило ведущего геликоптерной тройки. Ведомые ничего не видели. Просто ведущий вдруг резко заорал: "Назад! Все назад!", закричал в отчаянии "Господи!" его штурман-оператор, и... всё. Вертолёт веду­щего косо рухнул прямо вниз, словно его потянули неви­димые канаты. Что "прочищало" в лесу напалмом это звено, нам объ­яснили очень коротко. Но так, что у Микки глаза сдела­лись совершенно дикими. "Возможно присутствие аномальных форм жизни, по опыту контакта на Зете-пять". Вот оно, сказало сердце. Довольно и спокойно. Ты был прав. Они вернулись. Ты был прав в своих предчувст­виях. Ты заслужил офицерские галуны и звёздочки на по­гонах. Пусть даже в армии, где служба для того, кто с то­бой одной крови, по идее, так же немыслима и невозмож­на, как для обычного человека - соитие с животным. ...Мы развернулись в короткую частую цепь. Мы ви­дели друг друга. Мы были хорошо вооружены и уверены в себе. Мы уже сталкивались с этой нечистью и побеждали. Там, на Зете. Потому что как бы то ни было, мы тогда по­бедили. Планета осталась нашей. Чужая жизнь не смогла свить на ней гнезда. Не знаю почему, но не смогла. Не сможет и здесь. Потому что мы, мужчины и женщины, носящие Feldgrau... тьфу, бес попутал, заговорил, словно господин фон Валленштейн. Сперва этот лес казался совершенно обычным. Ну, не земные деревья... но принципы организации совершенно те же, другие разрезы листьев, другие рисунки коры, но тот же неизменный хлорофилл в хлоропластах, тот же дэ-энковый код, правда, химически другие основания, одна­ко принцип опять же не отличим. Мало-помалу сухая лесная земля под ногами напиты­валась влагой, ботинки захлюпали по мясистой откор­мленной траве. Потянуло странным запахом - что-то вроде перегретого питательного бульона для бактериаль­ных культур. Раздвакряк, всегда на операциях предпочи­тавший держаться поближе ко мне, брезгливо скривился. Я молча бросил на лицо забрало. Включил фильтра­цию. Предуредительно запищал зуммер, поставленный на детекцию движения. Цель впереди не отвечала на запрос опознавателя "свой-чужой". Оповещение отделения. Автоматика сгенерировала быстрый "рапорт" взводному. Данные пойдут в ротный компьютер, пойдут и в батальонный. Получат "привязку" другие подразделения, возьмут на заметку артиллеристы и лётчики - на войне как на войне, если надо, ударят и по своим. Я подал сигнал, и отделение залегло. То, что было впереди, уже ощущалось всеми сенсорами. Крупная мас­са, горячая - градусов пятьдесят, если в среднем, пере­мещается медленно.. В лесу впереди нас жалобно и с отчаянием затрещали деревья. Какой-то очередной монстр? Бронированный гигант, что-то вроде древнего дракона? Не страшно. Никакая бро­ня не устоит против кумулятивной струи, никакой "вы­дыхаемый огонь" не сравнится с термитными снарядами. Мы перебили целую бездну этих чудовищ на Зете-пять с ничтожными для нас потерями. - Отделение, товсь, - одними губами произнёс я. Давным-давно уже пехота позаимствовала эту морскую команду... Треск. Валится наискось небольшой прогалины выво­роченное с корнями дерево, длинной зелёной хвоей на­поминающее наши земные лиственницы, отлично укоре­нившиеся на Новом Крыму. Однако тварь, вывалившаяся из чащи, ничуть не на­поминала "боевого монстра". Скорее это походило на рыхлый, изрытый порами, непропечённый как следует хлеб, на ползучую громадную амёбу. Правда, эта самая "амёба" обладала, судя по всему, силой тяжёлого танка - за ней тянулась настоящая просека. Вывороченные, по­ломанные деревья, торчащие острые пни; и парящая ка­нава глубиной в добрых полметра и шириной в три. Никакой враждебности тварь не проявляла. Непонят­но было, заметила она нас вообще или нет. Это явно не представитель эндемичной фауны, это явно "чудовище", вот только в какой степени оно "чудовищно"?.. - Штабс-ефрейтор, огонь открывать только по команде, - прошипел у меня в ушах голос фон Валленштейна. Ясное дело, только по команде. Все эксперты-контр­разведчики сейчас истекают слюнями за своими монито­рами. Думаю, они охотно пожертвовали бы парой-трой­кой моих ребят, чтобы только во всех деталях изучить, к примеру, процесс пищеварения этой твари. "Амёба" пёрла прямо на нас, не выказывая никаких враждебных намерений. В переговорнике вновь зашипел Валленштейн: - Штабс-ефрейтор, раздаться в стороны и пропус­тить! С превеликим удовольствием. Отчего-то мне не слиш­ком улыбалась перспектива вступать в "скоротечный ог­невой контакт" с этой тушей. Было в ней что-то сугубо неправильное. Она слишком горячая, при пятидесяти градусах многие ферменты, те же рестриктазы, могут ока­заться просто неактивны. Или тварь у нас из породы тер­мофилов? Тех, к примеру, бактерий, что живут и благо­денствуют в горячих водах термальных источников? Или повышенная температура просто способ катализа, при использовании ещё каких-то не известных нам механиз­мов? Мы раздались в стороны. И "амёба" прокатила мимо нас, с великолепным презрением игнорируя все наши бомбы-пулемёты. Словно была уверена, что её никто не тронет. Звериных инстинктов она, похоже, была лишена начисто. Тварь сгинула в чаще, продолжая немилосердно кор­чевать на своём пути всё растущее на земле, а мы - мы вновь двинулись дальше. Существо отследят другие. Может, даже захватят. Теперь у нас был ясно видимый ориентир Мы двига­лись вдоль оставленной канавы. Выглядела она достаточ­но мерзко - вся покрытая какой-то слизью, и вдобавок земля там как-то странно шевелилась. На миг у меня мелькнула идея, что я видел нечто вроде "сеялки"; а по­том мы оказались на краю леса, и я враз забыл про всех "амёб" на свете. Уютной речной долины больше не существовало. Здесь погулял артиллерийский огонь, а до этого обраба­тывало напалмом звено вертолётчиков. Или их цели рас­полагались ближе, в лесу?.. Неважно. Земля под ногами смачно хлюпала, пропитанная... я хотел сказать, водой, но нет, это была не вода. Мут­ная жидкость, вязкая и плотная, вызывающая какие-то не слишком приятные аналогии с семенной. А дальше, дальше... Река исчезла. Точнее, вместо неё, вместо весёлого бурного потока, скачущего по обточенным гранитным глыбам, медленно тянулась полоса непонятно чего, како­го-то студенистого желе мерзкого гнойного цвета. И, я полагаю, такого же запаха. На противоположном берегу чернели обугленные об­ломки вертолёта. Слизь равнодушно лизала броневые па­нели, затекала в проёмы окон и струилась дальше, неся на поверхности частицы копоти и праха. А вот следов ар­тиллерийского огня практически видно не было. Лишь две или три воронки, окружённые поваленными деревья­ми, - от перелётов на другом берегу. А в самом потоке я видел массу коричневых пузырей. Больших и маленьких, внутри которых что-то судорожно дёргалось, поворачивалось, пульсировало... Оплетённые паутиной смутно различимых сосудов, то вздувающихся, то вновь опадающих, словно невидимое сердце с натугой гнало по жилам густую кровь. Да, чтобы разъяснить такое, недостаточно ни спутни­ков, ни самолётов-разведчиков. Это надо видеть. Сотни, тысячи шаров. Сотни, тысячи существ. Самых разных. От паука до мамонта. Насекомые, рептилии, пти­цы. И эту реку не остановить. Только если выжечь "сту­день" от самого устья тем же ядерным взрывом. Громадный "инкубатор" не обращал на нас никакого внимания. Очевидно, не счёл угрозой - в отличие от тех же вертолётов. Наши винтовки тут бы ничем не помогли. Толстенный слой "желе" должен действовать не хуже на­шей брони. Огонь выжжет верхний слой, но не пройдёт вглубь. Снаряды "расплескают" студень, гидродинами­ческий удар уничтожит несколько сотен зародышевых пузырей, но им на смену туг же придут новые. Нет, лече­ние здесь может быть только самое радикальное. Это как в средние века, когда при септическом поражении суще­ствовал лишь один выход - отсечь поражённую конеч­ность. Мы стояли, укрываясь за крайними деревьями. Никто не решился лечь в ту странную субстанцию, что пропиты­вала землю. Наша броня всё же не полностью герметич­ный скафандр. ...И всё-таки, что погубило вертолёт?.. Справа и слева от нас на берег реки выдвинулись дру­гие отделения. И так же, как и мы, встали в полном обал­дении, таращась на невиданное чудо. Думаю, в не мень­шем остолбенении сейчас пребывали и доблестные экс­перты. Ясно, что сюда надо перебрасывать нормальную научную экспедицию, работать долго и вдумчиво... пока не станет ясно - что же это за Чужие, которые подстро­или нам такую гадость?! И что с оными Чужими теперь де­лать? - Внимание... всем. - Валленштейн. Как и положено комадиру. - Продвинуться вниз по течению, повторяю, продвинуться вниз по течению... Превращённая в поток слизи речка на самом деле должна ведь была впадать в более крупный поток. Наш лагерь стоял на берегу, а мы ничего не видели. И потом - зачем было гнать сюда целый батальон с тяжёлым воору­жением? Вполне хватило бы небольшой разведгруппы. Вытянувшись тонкой и длинной ниткой, мы топали вдоль берега. Голова колонны оказалась далеко впереди. Крутые и заросшие склоны делали резкий поворот, ког­да-то тут кипели самые настоящие буруны, а теперь по­ток "желе" струился мягко и неспешно. Ему на самом де­ле некуда было спешить. На планету прибыли новые хо­зяева. ...Но если они только прибыли, то куда же делось всё население, чёрт меня побери?!. Река, несущая тканетворное желе, зародыши в глубине - всё это прекрасно, и над этим даже было б интересно поработать, что называется, за бенчем, с пипеткой в руках; но не похоже, чтобы что-то подобное возникало в Нойе-Бисмарке. Мы повернули за излом склона. Чудовищный инкуба­тор снисходительно позволял нам разглядывать себя. На­верное, мы на самом деле не представляли собой никакой угрозы. Да, но какую реальную угрозу представлял тот же вертолёт?.. Несколько его "НУРСов" не способны причи­нить "зародышевому потоку" никакого серьёзного ущер­ба. Или всё-таки способны?.. За поворотом нам открылось озеро. Само собой, не настоящее. Кто-то воздвиг высокую дамбу, нагроможде­ния валунов поднимались чуть ли не до самого края доли­ны. Мутное "желе" заполняло образовавшуюся чашу, кое-где над поверхностью торчали нагие ветки деревь­ев - ни листьев, ни коры, одна сердцевина. И ещё не было никакого мусора. Чудовищный биореактор, похоже, способен был переварить любую органику. Вертолёт ока­зался не по зубам, само собой... Здесь когда-то был красивый водопад. Даже два. Круглая чаша холмов в середине каскада и превратилась в самый настоящий реактор. В глубине медленно вращаю­щейся массы было почти черно от "яиц". Хотя, конечно, никакие это не яйца, именно зародышевые пузыри с внешним источником питания. Скорее как множествен­ные материнские утробы. Знать бы только, кто из них ро­дится. И откуда, кстати, взялась та "амёба", что встрети­лась нам на пути? Ответ на этот вопрос мы получили неожиданно скоро. Просто всплыл к поверхности, шагах в пятидесяти от ме­ня, крупный коричневый пузырь, весь дрожащий от на­пряжения, перевитый пульсирующими жилами. Вот он коснулся берега... зацепился, закрепился... вздулся ещё сильнее... с мокрым хлюпающим звуком лопнул. На бере­гу оказалась коричневатая "амёба" размером с корову, которая неторопливо поползла прочь от "инкубатора", с каждой секундой надуваясь и увеличиваясь в размерах. Скорость аккумуляции массы у неё просто потрясающая. Обмен подстёгнут до предела. Тепловыделение - как у хорошего обогревателя. Такому всё равно, что жрать. По­падётся человек - переварит и его. Мы стояли, глазели. Противник, конечно, имеет мес­то быть, только вот что с ним делать? "Амёба" скрылась, мирно так уползла себе, уколыхала через лес, по каким-то своим важным амёбьим делам. Я уже совсем было собирался запросить команду на от­ход - делать тут больше нечего, этим реактором должны заниматься паучники, а не солдаты, - когда тишь с бла­годатью для нас кончились. ...Наверное, что-то подобное случилось и с вертолё­том. Один из солдат, кто-то из головы колонны, невесть зачем швырнул в "воду" валявшуюся под ногами ветку. Медленный водоворот подхватил её, понёс вперёд... ста­ли истончаться черенки листьев, сами листья быстро по­желтели и стали распадаться... и тут прямо из глубины на поверхность вырвался, почти что взорвавшись, громад­ный коричневый пузырь. То, что одним неразличимым движением оказалось на берегу, возле незадачливого де­сантника, не поддавалось никаким описаниям - какая-то мешанина толкательных, прыгательных и хвататель­ных конечностей. Невероятная скорость. Фантастически быстрые рефлексы. У нас они тоже были ничего, но у этой твари, наверное, , вместо синапсов был прямой кон­такт. Прямая иннервация. С громким костяным треском хватательные отростки захлестнулись вокруг брони. Твари не потребовалось да­же мига, чудовищным прыжком, не поворачиваясь, она метнулась назад, в живой студень. Самые быстрые из нас успели выстрелить, но пули только чмокнули по вязкой маслянистой поверхности. Миг спустя загремели все пять десятков "манлихеров", кто-то, разойдясь, выпустил гра­нату из подствольника. Никто не бросился к урезу "студ­ня". Ясно, что упавший обречен и всё, что мы могли для него сделать, - это избавить от мучений. Не бросился никто, кроме меня. Глупый и атавистический порыв, который нельзя проявлять среди солдат рейхсвера. Они будут до последнего драться за раненого, которого можно вытащить, но... Граната ушла под поверхность, разорвалась в глубине. Живое "желе" взволновалось. Из темноты вверх рвану­лись десятки коричневых шаров - громадный организм реагировал на опасность. Теперь все уже палили с упое­нием, пули рвали поднимающиеся зародыши, крошили те, что уже успели вспучиться, набрякнуть тяжёлыми, ис­текающими сукровицей, лимфой и сывороткой опухоля­ми. Захлопали гранатомёты. У кого-то впереди оказался огнемёт, и черно-рыжая дымная струя зазмеилась по уп­ругой глади "реактора". Громадный водоворот закружил­ся сильнее и быстрее, поднялись волны; коричневые пу­зыри, беспощадно расстреливаемые на самом краю резе­рвуара, быстро сменили тактику, откатившись в центру сотворённого неведомыми руками "озера". Рванулись вверх настоящим гейзером. Крупных среди них поч и не было. Мелочь, наподобие мыльных пузырей, какими до сих пор забавляется ребятня. Ну конечно. Нельзя считать противника дураком. Ка­жется, никто ещё не понял, чем это сейчас обернётся. - Вглухую! - заорал я в переговорник. "Вглухую" означало максимально возможный режим герметиза­ции. Сколько-то нам это поможет продержаться. Едва ли эти твари, даже со своими кислотами и энзимами, с ката­лизаторами и прочей гадостью, помимо старого доброго яда, смогут так уж быстро вскрыть броневой комбинезон в режиме полной защиты, когда и спереди, и сзади, и в паху, в под коленями, и на сгибах сходятся гибкие плас­тины модифицированного кевлара, почти не оставляя щелей, как в древних рыцарских доспехах. В таком не сильно побегаешь, но всё-таки лучше, чем обычное, как говорится, хб/бу... - Отходим! - продолжал кричать я своим. Стрелять бесполезно, здесь, возможно, помогли бы разрывные термитные снаряды или зажигательные бомбы, но за неимением гербовой пишем, как водится, на простой. Моё отделение повиновалось немедля. Всё-таки им­перская дисциплина иногда оказывается очень полезной, прямо-таки незаменимой. Мы опрометью ринулись под защиту деревьев, пусть даже и эфемерную. Я не переста­вал вызывать командиров остальных отделений, однако услыхал в ответ одну лишь брань. Идиоты. Это не доблесть, а глупость. Всё равно, что выйти на взлётное поле с кувалдой и лупить по дюзам го­тового к старту челнока, дожидаясь, пока тебя обдаст рас­калённой струёй из сопел. Я знал, что последует. И это последовало. Сперва не­годующие вопли кого-то из штабных, может, даже наше­го ротного; а потом эфир забили истошные крики и бес­порядочная стрельба. Отчаянно отдававшиеся в послед­ние мгновения бесполезные команды очень быстро исчезли в таких криках, что меня едва не вывернуло наиз­нанку. Крик боли, непереносимой, невозможной и не­описуемой. И гудение, басовитое торжествующее гудение сотен тысяч прозрачных трепещущих крыльев. - Не останавливаться! Не оглядываться!.. - Пусть про меня думают всё, что угодно, но губить своих людей, даже если это - имперские солдаты, я не стану. Запищал детектор. Конечно. Кто-то из успешно ис­требивших наш десант ринулся и по нашему следу. Басо­витое гудение нарастает, пробиваясь даже сквозь шлемы и наушники. И как на грех, ни у кого из моих нет огне­мёта... Крики тем временем стихли. Деловитый рой не упус­тил ничего. А в том, что мы имеем дело именно с роем, я не сомневался. Значит, теперь они за нами... и как быстро... Вжата кнопка переговорника. - Штаб! Штабс-ефрейтор Фатеев... штаб, это рой! Хищная живая Туча... ставьте барраж! Термитными сна­рядами, зажгите этот лес к чёртовой матери! Иначе все поляжем! Скорее!.. Только теперь я обернулся. И сразу же заметил их. Нет, всё-таки здравый смысл - отличная вещь. Я не имею права погибать. А в борьбе с такими врагами пули беспо­лезны. Скорее уж очень мелкая дробь... Это была какая-то помесь майского жука и шершня. Довольно крупная, с полкулака величиной, может, чуть поменьше. Видно, чтобы вместить всю клеточную маши-нерию для того, чтобы справиться с таким противником, как мы, объёмов тела обычного насекомого не хватало. Вакуумную гранату. Полцарства за вакуумную гра­нату!.. И тут воздух над нами загудел, взвыл, заскрежетал от падающих снарядов; зелень крон правее прорезала дым­ная черта "эрэса", и огненный клубок взрыва вспух как раз там, где сочились между деревьев отчаянно работав­шие крыльями наши преследователи. Стена пламени взметнулась выше самых высоких стволов, одиночными горящими комками вырывались из него твари и тотчас падали на землю. Мы бежал и так, как, наверное, ни разу в жизни. Таких результатов от нас не смог бы добиться никакой господин штабс-вахмистр. А снаряды всё летели, лопаясь клубящимися стенами жаркого огня. "Жуки", похоже, то ли не сообразили под­няться высоко, то ли не могли - оказались слишком тя­желы. Так или иначе, за нами остался пылающий лес, а мы, обливаясь потом, задыхающиеся, остановились толь­ко у позиций изготовившегося к бою батальона. Артилле­рийская канонада не умолкала, били миномёты - и язы­ки огня поднялись высоко над запруженной котловиной. К нам уже бежали. И взводный, и командир роты, и даже сам фон Валленштейн, хотя уж ему-то никак не по­лагалось бросать ПБУ - пункт боевого управления. Честно говоря, я не знал, чего ожидать. Бегство с поля боя без приказа, без попытки спасти остальных... могли сейчас и скрутить, без долгих раздумий. - Господин оберст-лейтенант, я... Вместо ответа он протянул мне руку. - Быстро соображаешь, штабс-ефрейтор. Как ты до­гадался про... - По опыту Зеты-пять. Ясно, что большие твари бесполезны против хорошо вооружённого и защищённого бронёй человека. Значит, появится вместо одного здоровенного монстра множество мелких. - Мы видели, что там творилось, - проговорил Мёхбау. - Эти твари прогрызают... прожигают... - Скорее они просто размягчают синтетические ткани комбинезона и атакуют. Когда комбинезон не в режи­ме "полной защиты"... - Это потому ты крикнул "вглухую!"? - Так точно, господин оберст-лейтенант... - "Жуки"... - проговорил Валленштейн со странным выражением на лице. - Благодарю за службу, штабс-ефрейтор. Только, боюсь... - Он резко оборвал себя, повер­нулся и бегом бросился туда, где помещался его ПБУ. Я понимал. Что случится со всем батальоном, если перестанет бушевать огненное море над "инкубатором" и сотни тысяч "жуков" ринутся на нас? Не спасёт даже глу­хой комбинезон в режиме полной защиты. Тем не менее некоторое время спустя канонада кон­чилась. Возможно, артиллерия просто берегла снаряды. Хотя чего их беречь, если нас сейчас может накрыть сле­дующим роем?.. Тем не менее командование бездействовало недолго. Каким бы ни был исходный замысел высоких чинов, от­правивших сюда весь наш батальон, этот замысел блиста­тельно провалился. Над дальним краем истерзанного артиллерийским барражем леса медленно и лениво поднимались языки жирного пламени, словно там горела нефть. Непрогляд­ный чёрный дым затенил солнце; райское местечко с пу­гающей быстротой превращалось в подобие адского пекла. Валленштейн обратился к батальону. Коротко, но точно проинформировал о новой опасности. Приказал ни на миг не ослаблять защиты комбинезона. И - небыва­лое дело! - "Я отправил командованию категорическое требование о нашем немедленном отводе". - Господин лейтенант, разрешите обратиться... - Что, Фатеев? - Глаза у лейтенанта Рудольфа каза­лись совершенно потухшими и мёртвыми. - Знаю, о чём ты, штабс-ефрейтор. Нет, ты ничего не мог сделать. Ты спас людей. Остальные... просто не прислушались к тво­им приказам. Ты не мог, собственно говоря, приказывать им, а признать, что какой-то штабс-ефрейтор сообразил, чем это пахнет, раньше, чем они, - было никак невоз­можно. - Я не о том, господин лейтенант. - Я сейчас, как и в самом начале службы - само воплощение устава. - Я об оружии. Твари довольно крупные, против них может пойти мелкая дробь, крупнокалиберный дробовик, спа­ренный с огнемётом... Плюс к тому летают они невысоко, вероятно, эффективны окажутся гранаты с БЧ объёмного типа. - Дробь? Где ж мы столько охотничьих патронов наберём, да ещё срочно... - Господин лейтенант, прошу вас, доведите это сооб­ражение до компетентных лиц в командовании... - Да брось, Руслан, не тянись. Доведу... конечно. Ре­бят жалко Погибли ни за грош... Да и мы - кто знает, дотянем ли до рассвета, - закончил он совершенно буд­ничным тоном, категорически не вязавшимся с произне­сёнными словами. Мы оба оглянулись на горящий лес. Отсюда надо уби­раться. Без настоящего действенного оружия батальон просто погибнет здесь, без доблести и славы. Бессмыс­ленно. Однако нас оставили в покое. Спало пламя, угас огонь, задохнувшись в мокрой траве и густых зелёных кронах. Однако новых роёв не появилось. Ребята мои бодрились, хотя вид имели и бледный. Мой авторитет взлетел на недосягаемую вышину. Пер­спектива геройской гибели от живой тучи ядовитых лету­чих гадов никого, само собой, не радовала. - Командир... - начал Микки. - Командир, что будет-то? Что делать станем? - Как мыслишь, командир, раздолбали "боги войны" этих тварей в реке? - тут же присоединился Раздвакряк. - Раздолбать, Кряк, не раздолбали. Эта система как капля воды. Разделишь пополам, а она потом снова со­льётся и вновь целая, как ни в чём не бывало. Нет, пока не найдём источник слизи - тут и ядерная бомба не по­может. - Так летунов послать! Даром, что ли, они свои уси­ленные пайки жрут? - вступил в беседу Назариан. Ему, похоже, мысль о том, что кто-то может получать усилен­ный паёк в то время, как он, Назариан, довольствуется обычным, доставляла прямо-таки физические мучения. - Самолёты тут не помогут, - авторитетно заявил Гюнтер. - Тут, камраден, нужно, чтобы кто-то нашёл ис­ток, а уж потом... - А исток наверняка в пещере, - сказал я. - Не иди­оты же они. - Кто "они"? - спросил Раздвакряк. - Ну те, кто эту хренотень тут устроил. Не сама ж собой она возникла! - А если в горах, то что тогда, командир? - осведо­мился Микки. - Лупанём бомбой, всё и завалит к чёрту! Все пещеры обвалятся! - Может, обвалятся, а может, и нет. Заряд придётся всё равно внутрь тащить. К самому истоку, чтобы уж на­верняка. - Интересно, и кому туда тащиться выпадет? - вздох­нул Раздвакряк. - Бедолаги подрывники... или сапёры? - Не надейся, Селезень, - сверкнул белыми зубами Мумба. - Вот нас небось и пошлют. Чисто конкретно наше родное отделение. Ты запалы понесёшь, а... - Типун тебе на язык, чернушка, - отмахнулся Кряк. - Надо ж такое ляпнуть! - Камрад Мумба совершенно прав, - меланхолично заметил Гюнтер. - Мы все должны быть готовы в любой момент отдать свои жизни за возлюбленный фатерлянд... - Желательно лет через семьдесят, - фыркнул Наза­риан. - Я ещё пожить хочу. А вот тогда - пожалуйста. - Оставим, ребята, - поднял я руку. - Гюнтер прав. Скорее всего исток укрыт глубоко под горами. Кто-то отвёл воды с ледяных шапок, пустил часть под землю, а под землёй... ммм... я бы поставил нечто вроде термоса-инкубатора, промываемого водой. Должна же была эта дрянь откуда-то взяться? - Так, может, она сама и кончится? - с надеждой спросил Микки. - Едва ли, - покачал я головой. - Если это на самом деле крупномасштабная акция по вытеснению эндемич-ной флоры и фауны... - Господин штабс-ефрейтор, я-то сам понял, а вот для прочих - наверное, объяснить нужно? - Ну, если объяснить... представь себе опухоль. Рако­вую опухоль. Клетки размножаются постоянно. Отделя­ются от основного очага, проникают в кровоток, перено­сятся на другое место, вновь проходят сквозь стенку сосу­да, закрепляются на новом месте, и готово - метастаз. Если бы я делал эту систему, то источник постарался бы поставить неисчерпаемый. С минимумом энергопотреб­ления, если можно так выразиться. Короче, размножает­ся эта дрянь где-то там, высоко, и стекает сюда. А пузы­ри... и раковые клетки... вспомните "амёбу". Жаль, что не сожгли её... Короче, чтобы покончить с этим, надо до­браться до истока. И выжечь там всё, вплоть до камня и даже больше. ...Я не ошибся. Приказ отыскать всех выбравшихся на берег "амёб" мы получили буквально через несколько ми­нут. Батальон начал сворачиваться. Предстояло совер­шить марш через степь, до тех мест, где на ровную иссу­шенную поверхность бывшего озера могли опуститься транспортные самолёты. У "инкубатора" оставался не­большой заслон. Я ничуть не удивился, когда в этот за­слон попал и наш взвод. Но пока - найти уползшую "амёбу". Мы долго шли по следу. Он вёл через почти непрохо­димые заросли, канава уже остыла, липкая слизь блесте­ла, словно стекло. След мало-помалу расширялся, незаметно становясь всё глубже. "Амёба" явно собиралась перевалить через невысокую холмистую гряду, за кото­рой, тоже в уютной и укромной долине текла ещё одна небольшая речушка. Раковые клетки... метастазы... - само просилось в го­лову. На сей раз мы шли, что называется, во всеоружии. Половина отделения тащила тяжёлые ранцевые огнемё­ты. Вторая половина загрузилась сверх всякой меры ваку­умными гранатами. Броня в режиме полной защиты. Ко­нечно, приходится попотеть, но тут уж ничего не подела­ешь. Жизнь, как говорится, она дороже. "Амёбу" мы догнали, когда она медленно и упорно, словно лосось на нересте, ползла вверх по течению. Пол­зла прямо посередине реки, обдаваемая фонтанами брызг, а за ней... А за ней уже тянулся мутноватый след "студня" с бес­численными вкраплениями коричневых пузырьков. Мы не успели. Тем не менее ребята полили "амёбу" огнём с особым удовольствием. Её поверхность закипела, пузыри вздувались и лопа­лись; по реке потекли струи пылающей смеси. Резко и остро запахло палёным мясом. "Амёба" заметалась, но против струи старого доброго напалма-Б устоять, конеч­но же, не могла. Осела, рассыпалась чёрным огарком, и вода подхватила его, размывая останки. Сочащаяся струя слизи, поганившая чистые речные струи, прекратилась. Правда, осталось то, что уже поплыло по течению. Ма­ленькие коричневые бусинки, совсем неопасные... - За мной! - Я махнул рукой. Вода в реке вскипела под струями огня, словно мы вознамерились обнажить само русло. Я видел, как неко­торые из зародышей пытались всплыть, отчаянно выпу­тывались из уже успевшей развиться сети артерий. Неко­торым это удавалось. Какие-то бесформенные уродцы попытались ринуться на нас, но мы были готовы. Огне­мёты встретили их ещё в воздухе - кто оказался способен взлететь, или заскакал, подобно крупным жабам, ловко отталкиваясь от плотной склизкой поверхности. Мы со­жгли их всех. И без устали преследовали слизь вниз по те­чению - к сожалению, река была бурной, и пенящиеся среди камней волны очень быстро разорвали клейкий язык, в котором вызревали зачатки грядущих метастазов. Мы остановились у порогов. Дальше идти не имело смысла, и мы просто сообщили командованию о выпол­нении задания. Рутина. Пришёл, увидел, уничтожил. Других форм об­щения с этими созданиями просто не существует. Батальон уходил. Мы избегали приближаться к жут­кой реке. Командование перебрасывало сюда авиацию. Счастье, что дно высохших солёных озер являет собой почти идеальный аэродром. А в запруженной котловине медленно продолжали зреть зародыши. Мы уже знали, на что они способны. Прилетели паучники, развернули свой лагерь - в тщательно откопанном котловане поставили восемь стан­дартных блок-контейнеров, после чего всё залили бето­ном и засыпали землёй. С жучками-паучками, вылупляю­щимися в этом милом болотце, приходилось считаться. Как говорится, "уважать себя заставил". ...И лучше выдумать не смог. При научно-контрразведывательной экспедиции (дру­гих у нас, как известно, нет) оставили небольшой отряд. Два взвода с БМД. На всякий случай. Потому что масси­рованную атаку не выдержать ни целому батальону, ни полку, ни даже дивизии. Теперь мы не расставались с бронёй. Теперь мы всегда носили её в состоянии "максимальной защиты". Осто­рожно, крадучись, мы подбирались к жуткому месту, сги­баясь под тяжестью огнемётов - прикрывать паучников. Те, облачённые в настоящие скафандры, осторожно под­пускали к "реактору" какие-то механические зонды и тому подобную машинерию. Результатами с нами, само со­бой, делиться никто не собирался. Но я видел, отбывая сваю очередь в дозоре, - зонды и щупы возвращались назад, все изъеденные коррозией. Реактор очень быстро научился атаковать сталь едкими органическими кисло­тами, причём опять же явно с какими-то неизвестными нам катализаторами, потому что никакая кислота, даже самая концентрированная, не смогла бы так быстро разъ­есть железо. Придётся танки золотом покрывать, не иначе... Ходили мы и за запруду, туда, где был второй водопад. Запиравшая реактор дамба была явно сложена руками, мало отличными от человеческих. В запруде было устрое­но несколько отверстий, через которые стекала в оголив­шееся речное русло тонкая струя прозрачной жидкости. Без всяких там коричневых пузырей и прочей гадости. Жидкость со всеми мыслимыми предосторожностями взяли на анализ - это оказалась вода. Самая обычная во­да, с повышенным содержанием органики, но тем не менее не опасная, по крайней мере на первый взгляд. Как бы то ни было, мы получили приказ создать ещё одну перемычку. Незачем было давать этой подозрительной водичке растекаться по планете, которую Империя явно не собиралась сдавать без боя. Мы были крайне осторожны. И реактор вроде бы перестал обращать на нас особое внимание. Правда, уро­вень слизи в круглом резервуаре медленно повышался, так что все невольно стали загадывать, что же случится, когда эта чаша наконец переполнится. Меня занимал и ещё один вопрос - как получилось, что два наших яростных артобстрела оставили дамбу в це­лости и сохранности? Оба берега были изрыты оспинами воронок, от леса остались только обугленные пни, а дам­бе - хоть бы что. Её не задел ни один снаряд. Ещё одна загадка. Несколько раз из реки выползали новые "амёбы". Сперва где-то по одной в день. Потом по две. Через неде­лю - уже по три. Их выслеживали и уничтожали - разумеется, не подле самого биореактора. Транспортная авиа­ция каждый день сбрасывала нам пластиковые канистры с напалмом-Б. Ну и, конечно, очень скоро мы собрались в горы. И естественно, идти выпало моему отделению. Вместе с... конечно, моим старым знакомцем, господином риттмейстером Государственной Тайной Полиции. Он и ещё две девушки с погонами обер-лейтенантов. Обе блондин­ки, одна натуральная, другая крашеная. Та, которая кра­шеная, в старомодных очках, которые она, правда, сме­нила на контактные лизны, отправляясь "в поле". Раздвакряк уставился на девушек, как тот самый рекомый кот на рекомую сметану. Я украдкой показал ему кулак - научницы из контрразведки, почти наверняка - коренное имперское дворянство, корнями уходящее ещё к соратникам Фридриха Великого. Фонши, так сказать. А в последний момент к нам присоединилась ещё одна особа женского полу. Да такая, что я чуть не свалил­ся от неожиданности. Не кто иная, как Гилви. В звании ни много ни мало, а роттенфюрера (Эквивалент обер-ефрейтора в войсках СС.). В должности "оператор-расчётчик". С пе­реносным компьютером и антенной мобильной связи. Одета она была - держите меня, ребята! - в такой же маскировочный броневой комбинезон, как и мы все, но, в отличие от нас, на рукаве она носила уже не череп. Не эмблему славной в кавычках Третьей десантной дивизии "Totenkopf". А недоброй памяти двойную руну SS. Эмбле­му Gehaime Staatspolizei. И когда она только успела?! Кого ж она так ухитрилась в постели ублажить? Она, не из "стержневой нации", уроженка забытой богом плане­ты, где лордов пришлось развешивать по осинам для при­учения к порядку, то есть уже тем самым неблагонадёж­ная - в самой тщательно охраняемой имперской спец­службе, при поступлении куда проверяют всю родню до восьмого колена! Антиресно девки пляшут по четыре штуки в ряд... И, надо сказать, две наши истинные арийки относи­лись к Гилви отнюдь не как к парии, бывшей "подружке". Напротив, все трое они часто шептались о чём-то, время от времени очень даже несерьёзно хихикая. - Рад снова встретиться с вами, штабс-ефрейтор, - легко сказал мне гестаповец и протянул руку, словно рав­ному. - Я очень рад, что вы оказались чисты в той исто­рии с пленными. Их, кстати, почти всех поймали вновь... Почти, но, к сожалению, не всех. Далия Дзамайте - воз­можно, вам это будет интересно? - осталась на свободе. Только не делайте вид, штабс-ефрейтор, будто вам это совершенно безразлично. Краем глаза я уловил заинтересованное выражение на лице якобы занятой своим делом Гилви. - Не делаю, господин риттмейстер. Как я уже имел честь докладывать когда-то господину политпсихологу капитану Шульце, мы были очень близки с. . гражданкой Дзамайте. До того, как я ушёл в армию. Чувства так про­сто не выкорчёвываются, господин риттмейстер. Когда-то я с удовольствием (и по разговорам - даже неплохо) играл на сцене студенческого театра. Остава­лось надеяться, что этот этюд "Искренность" я тоже сыг­рал по крайней мере на "хорошо". - Понимаю, понимаю, - благодушно заулыбался се-курист - Выступаем, господа. Вы, штабс-ефрейтор, по­нимаете свою задачу? - Так точно. Обеспечить всеми мерами безопасность научного персонала, не останавливаясь перед жертвами среди личного состава вверенного мне подразделения. - Прекрасно. Итак, мы будем двигаться вверх по те­чению. Аэрофотосъёмка показала, что река берёт начало вот в этом гроте на склоне горы. Полагаю, именно туда нам и придётся проникнуть. У ваших людей есть спелео­логическая подготовка? - В рамках общего курса подготовки десантных войск, господин риттмейстер. Специально этим мы не занима­лись, но, полагаю, справимся. - Надеюсь на это, штабс-ефрейтор. Мы двинулись в путь, стараясь, с одной стороны, не терять из виду заполненное "студнем" русло, а с другой - не приближаться к нему очень уж сильно. Помимо огне­мётов, мы тащили - на всякий случай - и несколько сброшенных нам с самолёта дробовиков. Начальство при­няло нашу идею. В общем, мы теперь могли выходить и на медведя, и на утку. Сперва мы оставили позади искалеченные артогнём участки леса, где почва выгорела совершенно. Потом на­чались уже нетронутые заросли, и под ногами захлюпало. - Эта дрянь сочится сквозь почву, - с отвращением пробормотала блондинка, обер-лейтенант с классичес­ким немецким именем Грета. - Надо будет подумать о бетонном щите... - Если не покончим с истоком, - откликнулся риттмейстер. Они свободно обсуждали в нашем присутствии вещи, которые наверняка классифицированы по разряду высшей секретности. Мне отчего-то стало не по себе. В приключенческих книгах такое могло означать, что "les­ser folks" уже заранее списаны в расход. - Штабс-ефрейтор! Вы биолог по образованию. Я ожидаю от вас не толь­ко выполнения охранных функций. В чём вы специали­зировались? "А то ты будто не знаешь..." - Управляемый мутагенез придонных организмов... в просторечии - ползунов, - с безгистонным способом укладки ДНК и внехромосомной локализацией части ге­нетического материала. - Ни черта не понял, - засмеялся секурист. - А ты, Гретхен? - Не придуривайся, - ответила та. - Всё ты прекрас­но понял. Кафедра профессора Бреслера? Семёна Ефи­мовича? - Так точно, госпожа обер-лейтенант. - Я стажировалась у него. - У нас? - не поверил я. - На Новом Крыму? - Нет. Он, если вы не знаете, штабс-ефрейтор, читал летний спецкурс в Университете имени Макса Планка. Ого. Серьёзно. А я и на самом деле не знал... Так вот откуда те гранты "большой" Академии... - Господа. Об альма-матер поговорим как-нибудь потом, - вмешался в нашу непринуждённую беседу риттмейстер. - Мне что, вам о бдительности напоминать?.. ...Подниматься было тяжело. Чем дальше в горы, тем явственнее становилось влияние "слизи". Нас окружали мёртвые деревья. Их словно поразила внезапная гниль. Листья облетели, сучья перегнивали у места соединения со стволом и отваливались. Кора сползала целыми плас­тами. Погиб и подлесок, трава, местные аналоги папорот­ника превратились в коричневую компостную массу. Но­ги увязали чуть ли не по щиколотку. Я вызвал секуриста. - Надо взять правее, господин риттмейстер. Подаль­ше от потока. Здесь становится небезопасно. Можно пред­полагать, что "студень" среагирует на нас так же, как сре­агировал тогда на брошенную ветку... - Резонно, - тотчас согласился секурист. - Право сорок пять, марш! Дальше от заполненного клейким "желе" русла дело пошло легче. Мы вновь оказались в нормальном лесу. Конечно, не чета сильванским, но тем не менее. Почва стала каменистее, исчезли последние следы слизи. Ребята заметно повеселели. Так мы шли весь день, поднимаясь выше и выше. Склон делался всё более отвесным и всё круче падал вле­во - к руслу бывшей реки. Мы взяли ещё дальше вправо, оказавшись в конце концов на самом гребне водораздела. Открылся величественный вид - прямо перед нами взды­мались снежно-чистые конусы гор, за спинами, плавно понижаясь и переходя в безлесные степи, тянулись зелё­ные склоны предгорных холмов. Вся полоса лесов была неширокой, не более одного дня пути. Впереди, высоко в скалах, вертолётчики успели соорудить для нас базовый лагерь, выгрузив чуть ли не тонну припасов и оборудова­ния. Вопрос, почему нас погнали пешим порядком, а не перебросили по воздуху, я благоразумно решил не зада­вать. Всё равно окажется, что "командованию виднее...". Может, хотели взглянуть собственными глазами на всю "реку"? Выше по течению слизь становилась ещё гуще. Здесь она казалась почти что коричневой от огромного числа плывущих зародышей. Раздвакряк шумно сглотнул. Мы лежали, укрываясь за острыми зубцами нависше­го над отравленным руслом скального выступа. Отсюда уже смутно виднелся тёмный зев пещеры, откуда брал своё начало отравленный поток. - Нам туда, - пряча бинокль, вполголоса сказал секурист. - Помните, господа, наша задача - не уничто­жение истока. Этот объект представляет собой огромную научную ценность. И если человечество столкнулось с новым неведомым врагом, наш долг - добыть как можно больше сведений о нём. Надеюсь, это послужит хорошим ответом на ваш невысказанный вопрос, господа, почему мы не можем просто подорвать эту пещеру - хотя бы и управляемой крылатой ракетой или планирующей авиа­бомбой, которые разорвутся хоть и неглубоко, но не на самой поверхности. Всё ясно? Надеюсь, иных вопросов уже не возникнет. Само собой, их не возникло. Мумба поднял забрало, взглянул на меня совершенно отчаянными глазами. Чёр­ная его кожа словно бы посерела от страха. Никому не хо­телось лезть в пещеру после случившегося с четырьмя от­делениями (не выжил ни один человек, и - небывалый случай в истории десанта - не удалось вытащить даже опознавательные жетоны. Тем не менее командование, хотя устав предписывал считать таковых "пропавшими без вести" и соответственно не давать семье положенно­го пособия, вписало всех в разряд "погибших с особым героизмом". Лишние проценты к пенсии "за утрату кор­мильца"... Заночевали мы на продуваемой всеми ветрами скале. Но я предпочитал чувствовать под боком крепкий привы­чный гранит, а не предательски хлюпающую жижу неве­домого состава. Гилви, с которой мы едва перебросились за весь день и парой слов, ловко развернула портативную антенну, включила компьютер с шифратором. На панели загорелась лиловая лампочка. - Есть канал, герр риттмейстер, - доложила она. - Всем отойти! - приказал тот. - Шифруйте... фрой-ляйн роттенфюрер. Приказ есть приказ. Мы отошли, вместе с нами - и две научницы. Та, которая крашеная, холодно игнориро­вала все неловкие заигрывания Раздвакряка. Та, которая натуральная, уже возилась с покрытым камуфляжными разводами алюминиевым кофром. Я смотрел вниз. Далеко внизу осталась река, превра­тившаяся в жуткий рассадник непонятно каких тварей. Кто-то спланировал всё это, кто-то ведь притащил сюда, что называется, "исходник", кто-то отвёл ручьи с горных склонов, направил их в глубь толщи скал... кто-то постро­ил запруду. Поставил фильтры. И, в конце концов, куда делось население?.. Об этом я решился спросить самого особиста, когда тот покончил с шифровками. Дальше мы в этот день дви­гаться, ясное дело, не собирались. - Население?.. Ах да, вас, очевидно, информируют на "необходимо-достаточном" уровне, штабс-ефрейтор. Мы их отыскали. Никуда они не делись. Просто была паника. Очень большая паника. - Но что же её вызвало, господин риттмейстер?.. - А вот про это никто рассказать так и не смог, - сказал он с неприятным смешком. Губы его искриви­лись. - Сам поймёшь почему? Я почувствовал, что желваки на скулах каменеют, а кулаки сжимаются словно сами собой. - Они бежали в панике из городов... а в степях их на­стигли. Вы нашли... - Кладбища. Поля дочиста обглоданных скелетов, штабс-ефрейтор. Брошенные машины, поезда... здесь по­строили несколько монорельсов. В городах... тоже многих нашли. - И никто не передал сообщения? Никто не оставил записки? Даже... десант или... ваши? Сейчас гестаповец казался почти что человеком. Руки его чуть заметно вздрагивали, и точно так же, едва замет­но, подёргивалась жилка в углу глаза. - Штабс-ефрейтор. Я знал, что ты будешь задавать вопросы. Я специально запросил разрешения довести до тебя эти сведения. О записках я говорить ничего не могу. Равно как и об их отсутствии. - Я не понимаю, господин риттмейстер, - сказал я со всем возможным почтением. - Если мы столкнулись тут с непознанным, с Чужими, то от того, насколько вер­ной окажется информация о противнике, зависят все наши жизни, от этого зависит дело Империи. Фатерлянд в опасности! Я, простой штабс-ефрейтор, рождённый на далёкой планете, отнюдь не принадлежащий к "стержне­вой расе", - чувствую это! Господин риттмейстер, вы до­лжны чувствовать то же самое. Так почему же не сказать? Мы, в конце концов, были на Зете-пять. Видели всякое. Тех же детей-монстров, которые... - Некоторые данные позволяют предположить, - сухо перебил меня гестаповец, - что немало убийств... оставшихся в городах... совершено именно такими "мон­страми", штабс-ефрейтор. На сей раз они действовали умнее, чем на Зете, штабс-ефрейтор. Они быстро учатся. Гарнизон не успел ни передать сигнала тревоги, не успел занять оборону. Записки... они не успели. В свои послед­ние минуты они дрались. И ничего больше. Никто, штабс-ефрейтор, никто так и не успел нацарапать хотя бы пару слов. Мы искали как могли. Может, у кого-то была ви­деокамера. Может, что-то смогли сделать местные репор­тёры - они порой бывают расторопнее разведки. Пока, насколько я знаю, - ничего. Но я тоже могу быть, - он невесело усмехнулся, - быть информированным на не­обходимо-достаточном уровне. Пределы какового, сам понимаешь, определяю не я. - Он отвернулся. - Поля скелетов, штабс-ефрейтор... - тихо проговорил секурист, и голос вновь показался мне почти человеческим. - Я ви­дел многое. Но такого... не тела, не трупы. Костяки, слов­но им уже много-много лет. Вылизанные дочиста. Досуха. Костяки большие, маленькие... мы находили целые автобусы с детьми. Их, наверное, решили эвакуировать первыми. Я услышал скрежет своих собственных зубов. - Господин риттмейстер... я думаю... те же самые су­щества... - Об этом я тоже подумал. И девочки, - он мотнул головой в сторону своих спутниц, - тоже. - Но если они такие могущественные, почему не раз­делались так же легко с нами? В конце концов, поселен­цы на Омеге... - Были достаточно смелыми и находчивыми людьми. Верно, штабс-ефрейтор. Я тоже встал в тупик перед этой загадкой. Для себя я пока что объясняю это "эффектом первого удара". - Что-то очень мощное, но короткоживущее, что можно использовать только в начале операции, подвер­женное быстрому саморазрушению? - Ты читаешь мои мысли, штабс-ефрейтор Я не учился у профессора Бреслера, но тоже немного разбира­юсь... в предмете. Биологическое оружие нового рода. Мы можем фантазировать на предмет их облика или спо­соба убийств, но факт остаётся фактом. Что-то возникло на планете, очистило её от людей. . и самоуничтожилось. - И не исключено, что эта слизь в реке и коричневые пузыри - только начальный период нового синтеза, - прибавил я. Секурист кивнул головой - Теперь понимаешь, почему нам нельзя сразу взры­вать этот чёртов исток? Надо постараться понять, что это за оружие первого удара. Потому что Омега не подняла тревоги, заметив на орбите чужой флот. Уж это-то они точно успели бы сделать. У меня возникли кое-какие догадки в этот момент, но они показались настолько чудовищными, что я немед­ленно приказал себе забыть о них. Такого не может быть, потому что не может быть никогда. - Ладно, штабс-ефрейтор. Давай спать. Завтра - пос­ледний переход. И полезем в пещеры. Ночью я проснулся. Но не от того, что настоятельно требовалось отлить, а потому что моей щеки осторожно коснулись тёплые пальцы. Пальцы Гилви. - Тcсс... Рус! - Ты что?! - Спросонья я даже не сообразил, что она говорит по-русски. - Ты откуда наш язык знаешь? Она усмехнулась. На шлеме светился крошечный бе­лый огонёк, горел на краю лицевого проёма, освещая её глаза. Красивые, как ни крути, глаза. - У вас учила. Я языки люблю. Рус, о чём вы говорили с капитаном ? - А ты сама спросить не можешь? - А ты не скажешь разве? Может, нам завтра всем помирать, так уж лучше знать, от чего! Мне, может, по­мирать ещё рановато! У меня ещё дома дела! Она очень близко к тексту процитировала "Песенку фронтовых шофёров". Славно ты учила язык, "подружка" Гилви... У тебя были хорошие учителя. - Всё равно, с ума сошла! А ну как услышат ? Нас же за шпионов примут! - Не волнуйся. Мы сделаем вид, что занимаемся любо­вью. - Ты рехнулась?!В боевой обстановке, посреди народа... ты что, в уме? - Тогда рассказывай. Мы ж друзья. Или уже нет? - Друзья... - проворчал я. - Только давай на импер­ском. Неровен час... - Хорошо. Только говори. Я рассказал. В конце концов, тут не было никакой секретнбй информации, а Гилви уже носила в петлице сдвоенную стилизованную молнию... - А как ты в Geheime Staatspolizei оказалась-то? - спросил я в свою очередь. Гилви ответила не сразу, сидела, обхватив коленки, и что-то бормотала себе под нос. - А? Что? Как сюда попала? Отличилась... дали по­вышение. А тут конкурс. На замещение вакантной долж­ности оператора-шифровальщика. Ну, я и подала... знаешь же, мне деньги нужны. А тут и паёк и оклады совсем другие. Да и служба интересная. И перспективы... - Сдохнуть вместе с нами в этой пещере, - совсем-совсем тихо заметил я. - С тобой - несдохнем - она вдруг прижалась ко мне. И хотя мы оба были в броне, мне показалось, что сквозь любой пластик и кевлар я ощущаю тепло её тела. Очень привлекательного тела, если вспомнить одну давно минувшую сцену. И даже всякие пояски и подвязки смотрелись на Гилви действительно очень возбуждающе. Чёрт возьми... кажемся, начинаем терять контроль, сол­дат? Я заставил себя отодвинуться от неё. Гилви тихо за­смеялась. - Да уж, хороши, нечего сказать. Про занятия любо­вью я немного перехватила. В броне не шибко разгуля­ешься, Рус. Ладно, спасибо тебе за рассказ. Теперь хоть знаешь, что к чему... - А что тебе капитан надиктовывал ? - вдруг само собой вырвалось у меня. - Что надиктовывал? Да ничего особенного. Он всегда такой. Уставы соблюдает. Положено шифрованные сооб­щения отправлять, когда у аппарата только он сам и шифровальщица, вот он всех и гоняет. А так-то... пустяки. Мол, дошли, мол, противодействия не было, боевой дух лич­ного состава... вот такue фигли-мигли, как вы, русские, го­ворите. У неё почти не чувствовалось акцента. И она знала все идиомы. Так говорят если действительно изучают русский много лет или живут среди тех, ддя кого этот язык родной. - Спасибо, Гилви. Я этого не забуду. А теперь давай спать. Завтра и в самом деле трудный день. * * * Наутро парни нехотя вылезали из нагревшихся за ночь спальных мешков. Нас никто не потревожил. Да и ктo мог? Живая река осталась далеко внизу. А впереди, на склоне, на самом деле чернело отверстие пещеры, из ко­торого густыми потоками выползала слизь, сейчас похо­жая на расплавленный и начинающий застывать пара­фин. И, само собой, в ней медленно плыли коричневые точки зародышей. Даже примерно невозможно было со­считать, сколько их. - Туда, - холодно сказал секурист. Гилви и две обер-лейтенантши шли в середине про­цессии. Моё отделение разделилось на две пятёрки. Склон был крутым, но не слишком, демонстрировать альпинист­ские навыки ни от кого не потребовалось. Метрах в десяти от потока мы остановились. В базо­вом лагере было вдоволь всякого снаряжения, и сейчас секурист со своими блондинками засуетились, составляя вместе и соединяя кабелями какие-то небольшие элек­тронные блоки, с панелями, густо усеянными миниатюр­ными тумблерами и верньерами. - Сперва просканируем, а там... Гилви тоже раскрыла свой компьютер и подключи­лась к остальным. Развернула зонтик антенны. - Госпожа роттенфюрер, - секурист сегодня был до­нельзя официален, - мы в сети? - Так точно. Связь со штабом установлена. - Отлично. Гретхен, Мартина? - Пять минут, герр риттмейстер. Балансировка... - Даю пять минут. Штабс-ефрейтор! Мне нужен один человек у самого входа в пещеру. Доброволец. Сам пони­маешь... - Я готов, господин капитан. - Нет уж. Мне тут, около нас, нужен хоть один чело­век с головой. - Господин риттмейстер! Мои люди... - Извини, штабс-ефрейтор. Вырвалось... но ты всё равно не иди. Геройствовать тут не надо. Надо сделать по­рученное с максимальной эффективностью. Отправь од­ного. Всё, что ему надо сделать, - закрепить там вот это устройство. Болты, как видишь, самозабуривающиеся. Неделю делали в мастерских. Ну, кто справится? Можешь смело обещать добровольцам медаль "За отвагу". - Тогда я точно сам пойду, - позволил я себе пошу­тить. Секурист усмехнулся в ответ. - Ты точно никуда не пойдёшь. Я уже сказал. Мне нужен хоть один человек с мозгами. Это приказ, штабс-ефрейтор. Я выразительно пожал плечами. Услыхав про медаль - и полагающиеся к ней а) от­пуск и б) наградные, - вызвались дружно все. Я подумал, подумал и хлопнул по плечу Глинку. - Давай. Получишь своё и отваливай в сторону, дру­гим тоже медаль хочется. - Рядовой! Ваша задача - закрепить этот блок... - пустился в разъяснения секурист. Глинка торопливо кивал. На первый взгляд задание и впрямь казалось пус­тяковым. Подобраться к пещере. Приставить небольшой блок к камню. Нажать одну-единственную кнопку, имев­шуюся на боку устройства. Спокойно вернуться назад. Обещать за такое медаль - оскорблять тех, кто получил её под настоящим огнём. Но это только если забыть о медленно текущей клеевой реке с пульсирующими в её потоке коричневыми пузырьками. Мы уже знали, на что они способны. Глинка нервно провёл руками по телу, словно лиш­ний раз проверяя, на самом ли деле броня затянута "вглу­хую", поправил ранец огнемёта за плечами и неспешным шагом, словно на прогулке, направился к тёмному зеву. За его спиной тянулась намертво пристёгнутая к специ­альным "ушкам" комбинезона верёвка. - Отделение, - негромко сказал я. Впрочем, все и так были наготове. Мумба, Кряк, На-зариан и Фатих готовы были в любой момент выхватить Глинку обратно; Гюнтер, Микки, Сурендра и Джонамани держали слизь на прицеле. Броня даст Глинке несколько секунд преимущества, прежде чем прогореть. И хотя напалм-Б, заряженный в наши огнемёты, не нуждается во внешнем источнике кислорода, способен гореть даже под водой, и его практически невозможно потушить, у нас были-таки химические гасители, прерыватели реакции, способные в долю секунды утишить пламя. Их мы тоже держали наготове. Сперва Глинка шёл бойко и даже весело. Но чем бли­же к пещере, тем медленнее и короче становились его шаги. Густой поток коричневатой жижи продолжал мер­но извергаться из устья, никак вроде бы не реагируя на приближение человека. Глинка и вовсе замер. Ему оставалось метра два, склон здесь делался достаточно крутым, градусов семьдесят, почти отвесным, но уцепиться было за что. Тем не менее он остановился. - Рядовой? - раздражённо бросил секурист. - В чём причина задержки? Глинка не ответил. В переговорнике слышалось толь­ко его тяжёлое дыхание. - Глинка? Он вновь промолчал. Сделал пару очень осторожных и неуверенных шагов к зеву пещеры. Подтянулся. Закре­пился. Распластываясь по скале, обеими руками прижал блок к чистому и относительно ровному участку скалы. Мы услыхали жужжание - буры ввинчивались в камень. Минута - жужжание стихло. Глинка осторожно двинулся назад... и тотчас же по коричневой слизи словно хлестну­ла пулемётная очередь. Десятки фонтанчиков от рванув­шихся вверх и лопающихся зародышевых пузырей. Что из них вылуплялось, мы сразу и не поняли. Но Глинку это облепило почти сразу; а поверхность коричневого потока прямо-таки кипела, взрываясь новыми и новыми созда­ниями, что немедленно расправляли крылья и... Ребята дружно рванули за верёвку. Остальные так же дружно выстрелили. Там, где только что был открытый зев пещеры, забушевало пламя. Глинка катался по земле и истошно вопил - потому что старательный Гюнтер с основательностью, генетически присущей "стержневой нации", с головы до ног залил его напалмом. Грета и Мартина не завизжали и не растерялись. Они уже сбивали с Глинки пламя - химическими огнетуши­телями. Гилви не двинулась с места. Её пальцы так и порхали над клавишами. По-видимому, она обеспечивала командованию живую "картинку" с места происшествия. Выразительную картинку, надо сказать. Рванувшаяся на нас Туча вспыхнула в воздухе. До нас долетело только несколько живых пылающих комочков. Обе "блицметал", как истинные учёные, ринулись сби­вать с них пламя. Плюхнулись на пузо, схватили какие-то портативные микроскопы с камерами и тотчас забыли про всё на свете. Огонь с Глинки мы сбили. Пламя у зева пещеры тоже медленно догорало. Слизь унесла пятна напалма вниз, мерзко шипя, треща и вскипая пузырями, словно необы­чайно густой бульон. Атаковавшая нас Туча исчезла в огненной буре, слов­но языком её кто слизнул. И всё. Живой поток вновь не попытался обнаружить нас и атаковать. В самом деле, очень похоже на мгновенную и бурную реакцию иммун­ной системы - она ведь тоже не пытается покончить со всеми окружающими организм бактериями и вирусами. Мы содрали с Глинки почерневшую, дымящуюся бро­ню. Он мотался бессильно, словно кукла, и Джонамани с разгону вогнал ему пять кубиков противошокового. Чех замычал, застонал и пошевелился. - Прекрасная работа, - хладнокровно прокомменти­ровал секурист. - Рядовой, вы будете немедленно пред­ставлены к медали. Оператор, - это уже к Гилви, - от­бейте в штаб, что надо. - Слушаюсь... - и клац-клац-клац по клавишам. - Ваши код и пароль, господин риттмейстер... Грета и Мартина тем временем успели насладиться зрелищем полуобугленных останков и сейчас уже делови­то возились со своими блоками. - Господин риттмейстер, дистанционный контроль в норме. Разрешите приступать? - Приступайте, - скомандовал секурист, а я сидел на корточках возле приходящего в себя Глинки (ребята уже помогали ему облачиться в запасную броню) и думал, что с такими реакциями живой реки нам никогда не дойти до истока. Некоторое время ничего особенного не происходило. Прикреплённый Глинкой на скалу агрегат выдвинул из себя что-то вроде перископа, и госпожи оберст-лейте-нантши тут же что-то восторженно заверещали, указывая друг другу на экран маленького полевого монитора. Бес­страстная Гилви с невероятной быстротой клацала по клавишам, изредка обмениваясь с Гретой или Мартиной короткими негромкими репликами. Мы лежали за камнями. Очумевший Глинка медленно приходил в себя. Если бы не расторопность "блицметалов", ему бы точно не жить - перегрев, и баста... Счастье ещё, что горючая смесь не затекла в мельчайшие щели брони и не успела прожечь пластикатовую ткань в тех местах, где тело не прикрывали кевдаровые пластины. Так мы лежали, ждали невесть чего, пока наши научницы повизгивали в каком-то экстазе - наверное, от по­тока устремившихся данных. Не знаю уж, что такого пе­редавал им укреплённый Глинкой прибор, однако... Секурист через некоторое время подошёл ко мне. Отозвал в сторону. Коричневая река меж тем по-прежне­му несла свои "воды", ни на что не обращая внимание. Классическая ситуация "живи и дай жить другим". - Какие есть мысли, штабс-ефрейтор? По поводу продвижения к истоку? Научная часть нашей экспедиции уже скоро закончит здесь. - Господин риттмейстер, через вход в пещеру нам не прорваться. Точнее... можем попытаться, но это смер­тельный риск. А нам вдобавок надо пронести внутрь гро­моздкое оборудование. Я бы поискал входные отверстия водоводов. - Разумно, штабс-ефрейтор, очень разумно. У нас есть крупное фото этого склона, смотри, вот тут, тут и тут - русла ручьёв направлены в глубь скалы. Думаешь, мы сможем пройти тут? - Во всяком случае, там у нас больше шансов, чем здесь. Мы можем залить поверхность студня напалмом, но надолго это их не остановит. Запасную броню можно зашвырнуть в пещеру, но тонкую электронику так не ки­нешь. - Верно, - кивнул секурист. - Как насчёт того, чтобы пробить свод сверху? У нас есть заряды направлен­ного взрыва. А лезть по водоводу... мне как-то не улыба­ется. С детства не любил узких замкнутых пространств. Я кивнул. - Тогда, конечно, лучше всего пробить свод. Вот только... - Что, штабс-ефрейтор? - Неужели наши враги не предусмотрели подобного исхода? Что мы натолкнёмся на их питомник, что попы­таемся его уничтожить? Почему они не оставили стра­жей? Кажущаяся доступность навевает мысли о ловушке, господин риттмейстер. - Штабные аналитики ломают голову над теми же са­мыми вопросами, штабс-ефрейтор, - буркнул тот. - С военной точки зрения это полный абсурд. Мы на са­мом деле могли бы быть смертниками, тащущими с собой ядерный фугас. Мы знаем, что стража тут может быть... очень бдительной. У меня та ветка из головы не идёт, - неожиданно признался он. - А как они на Глинку ринулись? - Вот именно... впрочем, если к ним не приближать­ся, то, похоже, они не реагируют. На это вся надежда... ...Купол мы пробили только с третьей попытки, ис­тратив практически всю взрывчатку. Скалу слагали ка­кие-то особо прочные породы, далеко не сразу поддав­шиеся даже самым мощным зарядам. Когда края дыры наконец остыли, риттмейстер решительно махнул мне рукой. - Начинайте спуск, штабс-ефрейтор. Было что-то в его голосе, что мне не слишком понра­вилось. Но приказ есть приказ. Я первым двинулся к про­битому отверстию. - Свет. Спускайте меня на верёвке, ребята. Очень ос­торожно. Вниз ничего не сбрасывать. Эти твари кинулись на Глинку, как только он приблизился. Жёлтое пятно упало на пол пещеры. Ровный, слиш­ком ровный для естественной пещеры. Медленно стру­ящийся в узком жёлобе поток слизи. Сейчас он казался уже совершенно коричневым. Я висел удачно, не над самым "студнем", ближе к стене. Стены я тоже тщательно осмотрел - ничего подозрительного. - Опускай, - шёпотом сказал я в переговорник. Вскоре я достиг дна. Ничего не произошло. Пещера была достаточно обширна, и я оказался метрах в пяти от "студня". Он полз себе и полз, и мне показалось, что я слышу тихий голос "не подходи, и с тобой ничего не слу­чится". - Давай следом! - скомандовал я своим. Всё прошло благополучно. Госпожи обер-лейтенант-ши с трудом протащили в отверстие свои кофры, однако это оказалось единственным затруднением. Вспыхнули фонари, по стенам запрыгали жёлтые круги света. - В колонну по одному, - шёпотом скомандовал се-курист. - Госпожи научные сотрудники, госпожа опера­тор - в середину. Штабс-ефрейтор, пойдёшь головным. Следовать вверх по течению. Никуда не сворачивать. Дей­ствовать по обстановке. Любимый приказ вышестоящих, когда они сами не знают, что сказать. Действовать по обстановке. Можно подумать, мы станем действовать вразрез с ней. Мало-помалу пещера сужалась. Мы старались ступать след в след, возле самой стены, однако своды понижались тоже, вынуждая нас сгибаться в три погибели. И всё бли­же и ближе подводя к коричневому потоку. "Студень" шёл мощно, словно расплавленная сталь. По теории, нам следовало ждать здесь бесконечных лову­шек, волчьих ям и тому подобных прелестей - или же просто каких-нибудь прыгающе-зубастых хватателей, на манер того, что утащил в "реактор" первого десантника. Однако тут ничего не оказалось. Беспечность? Или всё-таки ловушка?.. Но сколько я ни вслушивался, сколько ни вглядывал­ся в тускло мерцающие окошки датчиков - впереди всё оставалось спокойно. Неужели нам дадут вот так просто дойти до самого истока? И какова минимальная дистан­ция, на которой поток реагирует так, как он встретил Глинку? Как-то не хотелось выяснять это на собственной шкуре. Пещера продолжала сужаться. Всё ниже опускались своды. Ребята начали нервничать, и это было совсем пло­хо. Я поднял руку, останавливая колонну. - В чём дело, штабс-ефрейтор? - резко бросил секурист. - В чём причина задержки? - Даже сейчас он изъ­яснялся позаимствованными из устава оборотами. - Мы слишком близко от потока, господин ритт-мейстер. Дальнейшее продвижение сопряжено с большим риском. - Ну и что? - презрительно бросил секурист. - Риск - наша профессия. - Да, но не риск ради риска, - резко ответил я, опус­кая даже обязательное звание. Кажется, он оторопел. Во всяком случае, следующий его вопрос звучал почти человечески: - Ты что же, предлагаешь повернуть назад? - Может ли научная часть дать ответ, как далеко ещё до истока? - вместо ответа повернулся я к госпожам обер-лейтенантшам. И те ничего, стерпели столь ужасное нарушение субординации... - Если наша апроксимация верна... то ещё примерно сто метров по прямой, - ответила Мартина. - Условно-критическая дистанция до потока будет достигнута через двадцать метров... если мы всё посчитали правильно. И пещера внезапно не сузится. - Оставайтесь здесь, - внезапно решился я. - Мик­ки, Мумба! Пристегните меня и будьте готовы вытащить. - Смелое решение, штабс-ефрейтор, - напыщенно сказал секурист. - Фатерлянд тебя не забудет... Я не ответил. Поправил ремни огнемёта. Встряхнулся. - Штабс-ефрейтор! - выскочила Грета. - Возьмите камеру. Так... закрепим на плече... Камера была мне совершенно ни к чему, но тут уже ничего не поделаешь. - Ждите меня. - Поддерживай связь, штабс-ефрейтор! - крикнул секурист. Как будто я сам могу выключить переговорник... ...Очень скоро мне пришлось уже ползти вдоль стены. Коричневый поток начал как-то подозрительно бурлить, на поверхности лопались пузырьки, но это пока ещё были обычные пузырьки воздуха. Слизь словно бы заки­пала изнутри; пока ещё это не истинные зародышевые пузыри, но, чувствовалось, скоро дойдёт и до них. Я за­мер, затаился у стены, хотя ясно, что поток реагировал не на движение и не на тепло. Каким-то образом он чувство­вал само моё присутствие. Всё-таки нет, не совсем им­мунная система. Сложнее. Эффективнее. Пещера на самом деле плавно сжималась. Как и ска­зала Грета, проползти мне удалось немного. Метров трид­цать пять - сорок, чуть больше, чем было предсказано, но тем не менее. Несмотря на все мои усилия, свет даже самого мощного фонаря упирался в плотную завесу мрака. - Видишь его, штабс-ефрейтор? - Никак нет, господин риттмейстер. На экране что-то есть? - Ничего нет. Темнота. Видим поток, стены... впере­ди ничего. - Я иду дальше, - внезапно решился я. Я не мог отвести взгляда от зловеще булькающей по­верхности. Я смогу сделать один выстрел, огнемёт задер­жит тварей, но для этого мне надо их опередить. Хоть на полсекунды, а опередить. Ещё метр. Ещё один. Ещё полметра. Пузырей всё больше, и мне кажется, что отвратительный запах кипя­щей сыворотки пробивается даже сквозь абсолютную за­щиту дыхательных фильтров. Броня сейчас приведена в максимально напоминающую скафандр конфигурацию. А по лбу катятся, катятся, катятся капли холодного пота, и страх рвёт внутренности, словно когтями громадного зверя. Зачем я здесь? Разве это нужно для моей цели? Конеч­но, карьера и всё такое прочее, но... мёртвый я точно уже: ничего не сделаю. Всё для фронта, всё для победы - и мои предки бросались под танки с гранатами, раненые подрывали себя и товарищей, чтобы не попасть в плен, - а я боюсь сделать то, что представляется единственным возможным решением в данной ситуации. Я зажмурился и внезапно представил это себе до не­возможности чётко... На всю команду хватит трёх быстрых выстрелов. Тела спихнуть в поток, и никто никогда не найдёт их. Камеру и оборудование - туда же. Конечно, если ведётся прямая передача на штаб... Тогда предварительно хряпнуть каме­ру о камень. Разумеется, чисто случайно. И все. Концы... гм... в слизь. Никто ничего не узнает. Скорее всего ещё и медаль дадут. Идти дальше - почти верная смерть. Так, как Глинка, ещё можно - когда тебя страхует всё отделе­ние. А если мы все сунемся дальше, где стены пещеры сходятся почти к самому потоку, не оставляя места, - то моё отделение во главе со мной всё останется здесь. И тогда действительно всё окажется напрасно. Всё ока­жется напрасно... Захотелось взвыть от невыносимо давящей боли в груди. Ну, что же ты стоишь, Рус? Впереди - смерть. Неле­пая и страшная, которая не принесёт никакой пользы твоему народу. Это не закрыть грудью амбразуру или по­дорваться вместе с утюжащим наши окопы "тигром". Это совершенно бесполезно и бессмысленно. Поэтому пово­рачивай назад... только предварительно сделай одно не­ловкое движение, и хрупкий окуляр камеры разлетится дождём стеклянных брызг. Потом ты вернёшься. И акку­ратно тремя встрелами отправишь всех в Аид. А как же Гилви? Гилви с... А что Гилви? Ты забыл, что у неё на петлицах? Двой­ная SS - так просто не дается. Она теперь такой же враг, как и все остальные. Уничтожить её - оказать боль­шую услугу Новому Крыму. И всем, кто ещё осознаёт се­бя русскими, а не подпоркой при "стержневой нации". Я лежал, не шевелясь, минут пять. А потом, словно в страхе перед неизбежным и пытаясь оттянуть его ещё хоть на малое время, опять пополз вперёд. До потока слизи осталось всего метра два. Критическая дистанция, -если судить по случаю с Глинкой. Бурлит и пенится поток, словно кто-то сунул мощный походный кипятильник в этот, извините, протухший суп Вспучиваются и лопаются пузырьки. Воздух, воздух, воз­дух... стоп! Коричневое плотное яйцо Оплетённое тугой сеткой пульсирующих, теряющихся в глубине сосудов. Навер­ное, всё это время поток тщился создать нечто, пригод­ное для боя. Всё-таки зародышевые яйца здесь ещё очень малы. Им нужны и свет и простор... окончательно дозреть они могут только там, внизу, в "реакторе"... Я не знаю, откуда всё это лезет мне в голову. Однако же лезет. Коричневый пузырь вздувается. Матово поблёскивая, с него стекают последние капли слизи. Я вижу, как слов­но бы рука опытного хирурга пережимает ведущие к нему сосуды и ловко, аккуратно перерезает артерии, так, что не просачивается ни капли. Я понимаю, что никакого скаль­пеля и никакого хирурга там нет, есть сложнейший, вели­колепно отрегулированный каскад энзиматических реак­ций. Протеазы, их активаторы, их игнибиторы... катали­заторы... и всё такое прочее. Тот, кто это сделал - Бог или природа, - был истинным гением. Как заворожённый, я смотрю на пузырь. По плотной коричневой оболочке пробежала трещина, другая... ко­жистые покровы расходятся с мокрым чмоканьем, и я вижу создание - что-то вроде всё того же "жука", но со стрекозиными крыльями, крупными многофасеточными ярко-зелёными глазами, что, по-моему, способны све­титься в темноте, вздутым (и равномерно пульсирующим) брюшком, сквозь которое просвечивают зелено-коричне­вые внутренности, и внушительных размеров крючкова­тыми челюстями; чуть пониже их вздрагивает, словно от нетерпения, острая игла жала, с неё одна за другой скаты­ваются мутно-желтоватые капли. Тварь переполнена ядом, она не в силах даже удержать его в себе. Мы смотрим друг на друга. Я, закованный в броню, высшее достижение человеческой мысли, - и неведомое существо, только что вылупившееся из глубины живоро­дящего потока, с одной-единственной целью - убивать. Мы смотрим друг на друга. В наушниках вдруг разда­ётся истошный визг Гилви. Что-то вроде "стреляй, Рус!". Я не реагирую. Я смотрю на "жука". Тот медленно расправляет стрекозиные крылья, с гудением взлетает, за­висает над краем по i ока. Смотрит в упор на меня. А я - на него. И тут мои руки сами делают совершенно невозмож­ный поступок. Они, руки, словно стремятся повернее и побыстрее покончить со мной. Никогда не думал, что буду склонен к суициду. Мои руки поднимают забрало. Не обращая внимания на безумную пляску алых предупредительных огней на всех мыслимых индикаторах. Мне кажется, что я слышу словно чей-то слабый голос, на самом пределе слуха, или даже нет, на самом пределе мысли. Меня вдруг вновь захлёстывает то странное состояние, которое я уже испы­тал один раз - тогда, в коридоре "Мерены", когда реша­лась моя судьба и Валленштейн с моим ротным как раз и спорили с риттмейстером, моим нынешним спутником... Я знаю, что должен открыть забрало. Странно, но я не чувствую одуряющей вони, я вообще ничего не чувствую. Всё, что остаётся в этом мире, - зелёные фасеты "жука"-убийцы в полутора метрах от меня. Его крылья трепещут, однако он не двигается с места. Мы смотрим друг на друга. Ни он, ни я не шевелимся. * * * Я начинаю говорить. Нет, я не произношу мысленно сло­ва. Я просто мыслю. Разворачиваю полотнища образов, не­весть откуда взявшиеся в моей памяти. Я вижу древний океан, ещё безжизненный. Пустынные берега. И самые пер­вые комочки живой слизи в полосе тёплых прибрежных вод. Такие же живые комочки, как и тот, из которого возник мой визави. Я вижу, как усложняется тело, как появляют­ся всё новые и новые виды; передо мной словно проходит вся история эволюции - подобно тому, как перед умирающим человеком якобы проносится история всей его жизни. Передо мной проносится история человеческого рода. Мелькают причудливые формы, каких я никогда не видел ни в каком учебнике палеонтологии. Вздымаются горы и высыхают моря. Твари бьются за существование. Но в основе своей - мы всё те же крошечные комочки живой слизи в полосе при­боя. Нам нечего делить. Мы - одно и то же. Мы - живые. * * * "Жук" внимательно "слушает". Он не шевелится. "Мы одной крови - ты и я", - шёпотом произношу я всплыв­шую из детства фразу Маугли. "Мы одной крови - ты и я", - говорят вереницы картин из моей памяти. Расхо­дятся, порычав друг на друга, два каких-то зверовидных ящера. "Мы не сделаем друг другу вреда". Разлетаются в разные стороны два птеродактиля. "Мы поделим добы­чу". Показав друг другу клыки, скрываются в противопо­ложных друг от друга зарослях два саблезубых тигра. "Мир достаточно велик для нас обоих". Это говорится не словами. Образами. Отчего-то мне кажется, что "жук" способен воспринять то, что я сейчас вижу сам. Тварь не движется. Кажется, она в неуверенности. И я, вдохновлённый, продолжаю: "Мир огромен. Ты можешь быть свободным". Испо­линские степи, трава, мелкие водоёмы, там, где мать-зем­ля вытолкнула на поверхность водяные жилы. "Ты мо­жешь жить. Сам. Необязательно выполнять приказы". Понятно, что слов тварь не поймёт. Я просто думаю о том, как прекрасен может быть полёт ранним утром над покрытыми росой травами, как замечательно будет тан­цевать в тёплых лучах заходящего солнца над прудом, где ты живёшь, и даёшь жизнь потомкам, и род твой не пре­секается. Никогда. Вечна цепь жизни, в ней миллионы звеньев - зачем же вырывать своё собственное?.. Не знаю, что он может понять, мой собеседник, кото­рому даже нечем мне ответить. У него лишь простейшие нервные узлы, предназначенные для одной-единствен-ной цели - найти и уничтожить. Инстинкт самосохране­ния, равно как и инстинкт продолжения рода, думаю я с запоздалым раскаянием, в них скорее всего не заложен. Однако "жук" не двигается. Я чувствую накатывающуюся откуда-то волну физически ощутимого жара, сло­вно ненависть. "Жук" как-то нелепо дёргается, словно его держат незримые нити; и вдруг из ровно катящегося потока взлетает серый язык слизи. Он мгновенно охваты­вает тварь и ловко, словно на самом деле язык живого ха­мелеона, втягивается обратно вместе с добычей. Несколь­ко мгновений я могу видеть агонию моего молчаливого "собеседника" - его мгновенно окружает подобие серо­ватой капсулы, тянутся жгутики сосудов, и вот уже начи­нает работать кислота, стремительно растворяя покровы, обнажая нехитрые внутренности... Поток уносит место казни прочь от меня, я теряю его из виду, по течению валят и валят всё новые сотни, тысячи коричневых пузы­рей. Очень похоже на казнь "усомнившегося". Но нет, что я, - мотаю головой. Человеческие понятия об этике тут неприменимы. Скорее это организм уничтожил собствен­ную клетку, где случайно началась малегнизация, а им­мунная система пока ещё сильна и быстро распознаёт уродов, не давая им ни единого шанса... И тем не менее я испытываю грусть. Словно мы на самом деле могли бы... чёрт, подружиться! - с этим са­мым "жуком"... Кажется, поток в некой растерянности. Хотя иммуни­тет не может быть в растерянности. Он может быть вре­менно угнетён, даже подавлен, когда реакции замедлены и ослаблены. Не знаю, получится ли у меня второй раз этот же фокус, так что лучше не рисковать. И я ползу дальше. Словно на самом деле - увидеть исток и умереть. Сходящиеся стены прижимают меня ещё ближе к по­току, он по-прежнему пузырится, но коричневые "яйца" на поверхность больше не выскакивают. Он признал ме­ня за своего? Да нет, такое невозможно. Разве что на вре­мя, подобно тому, как во время болезни способность ор­ганизма распознавать "врагов" может ослабляться... Что-то кричат в переговорник... не отвечать, не отвечать... я сам сейчас - плывущий в слое тёплой слизи за­родыш... ничего больше... ничего больше. Пока меня пропускают. Кажется, что я ползу так уже бесконечно долго. Секунды, секунды, секунды... я - это не я. Я крошечный коричневый пузырёк... ничего боль­ше... ничего больше... Завеса мрака плавно и мягко смыкается за мной. Это что-то вроде плотного роя крошечных насекомых - но на меня они внимания не обращают. Их дело - создавать завесу. Больше они ни на что не запрограммированы. И тут, в небольшой совсем пещерке, я увидел исток. Увы, не сияющий инопланетный артефакт. Не неведомое. Мы были правы. "Амёба". Та самая "амёба". Громад­ный пухлый шар в каменном бассейне явно искусствен­ного происхождения. Сверху через узкие щели струится вода. Поверхность "амёбы", почти что чёрная, бурлит и ходит волнами. Через широкий проём в стенке бассейна вытекает "продукт" - коричневая слизь. Зародыши ещё слишком мелки, сейчас это просто икринки, не больше. Я не шевелюсь. Замираю, вжимаюсь в пол. В принци­пе, больше тут делать нечего. Надо просто отловить одну из таких "амёб", посадить в цистерну, и изучай, сколько влезет. Я включаю коммуникатор. - Видно меня? Есть сигнал? Молчание. Коммуникатор тоже мёртв, как камень. Заблокировали связь? Эти милые мушки-толкунцы игра­ют, помимо всего прочего, роль настоящего экрана? Что мне делать? Сжечь исток? Или ползти обратно? Но ведь они не тронули тебя... Какое-то время я ещё медлю. Потом решительно по­ворачиваю назад. И верно, стоит мне миновать живую за­весу, как связь тотчас налаживается. - Штабс-ефрейтор! Фатеев! Штабс-ефрейтор! - орёт секурист. - Я, господин риттмейстер... - Тьфу, доннерветтер! Ну и напугал ты нас!.. - Осмелюсь доложить, господин риттмейстер, - исток обнаружен. Запись имеется. Но... подойти к нему мы, боюсь, не сможем. - А, ты про эту тварь... как тебе удалось? - Потом, господин... - одними губами отвечаю я, потому что над поверхностью потока слизи вдруг взмыва­ет сразу три крупных, размером в кулак, существа, боль­ше всего напоминающих наших шмелей. Я замираю. Но твари отчего-то не атакуют. Вместо этого я словно сам начинаю видеть пещеру их глазами... и вижу себя со сто­роны, прижавшегося к грязному и мокрому камню, а ко мне... тянутся, тянутся, тянутся коричнево-красные жи­лы, извиваются, словно змеи, поднимаясь над поверхнос­тью "студня", им, похоже, надо втянуть обратно "выско­чивший пузырёк", дать ему питание, вернуть в лоно род­ной теплой слизи... За "шмелями" на самом деле тянутся тонкие красно­ватые ниточки, словно за трассерами. Я откатываюсь. Бросаюсь вперёд так, словно у меня под пузом вот-вот рванёт противотанковая мина. И по­верхность "ручья" тотчас взрывается. Но на сей раз отде­ление в полном составе держит наготове огнемёты, даже госпожи обер-лейтенантши, даже Гилви и капитан-геста­повец. Над моей головой проносится огненный плащ. Он сметает взлетевших "шмелей" и тех, кто последовал за ними. Поверхность потока превращается в огненное море. - Ходу, ходу! - ору я, и мы, подхватив кофры наших научниц, кидаемся прочь. Я вместе с Микки оказываюсь позади, щедро заливая пещеру огнём. "Ручей" кипит, и мне чудится - я слышу долгий, высокий и томительный вопль боли. Мы пулями вылетаем из пещеры, бросаемся вверх по склону, прочь от потока, к базовому лагерю, где, по край­ней мере, есть большой запас огнемётной смеси в гото­вых к употреблению канистрах. Однако за нами уже вскипало. Снизу, из ущелья, там, где поток становился уже широким и медленным, доне­слось знакомое хлопанье - так рвались коричневые пузыри в тот день, когда пять отделений, ничего не подо­зревая, вышли на берег "инкубатора". Никогда в своей жизни мы не бегали так быстро. Даже когда уходили из-под готового вот-вот обрушиться артил­лерийского барража. А потом над скалами поднялась Туча. Настоящая Туча. Но на сей раз поток допустил ошибку. Существа, которых он бросил против нас, оказались несколько крупноваты. Почти как два кулака каждое, идеальная ми­шень для дроби. К пламени огнемётов прибавились хлопки дробови­ков. Стреляли обер-лейтенантши и Гилви. Туча налете­ла... и пронеслась, вспыхивая сотнями пламенных клуб­ков. Нас опоясала стена огня, мы жгли все, что прибли­жалось, и первый приступ удалось отбить, потому что нападавшие на нас твари не знали и не понимали ника­ких правил военного искусства. Но снизу летели новые. Хлопки слились в один сплошной треск; мы волей-неволей сжимали кольцо, кое-как прикрывая спины друг друга, когда кто-то менял канистры с напалмом. И всё-таки это был конец Вокруг лагеря всё пылало, и - полагал я - очень скоро эти создания сообразят, что бессмысленно атаковать вдоль поверхности земли, доста­точно навалиться на нас сверху, и наши огнемёты станут бесполезны. Рокот рассекающих воздух вертолётных лопастей по­казался мне божественно прекрасным пением ангелов. Сразу четыре машины падали с неба, транспортник и два "кондора" огневой поддержки. Два геликоптера с рёвом пронеслись над Тучей, заливая её напалмом из баков. Транспортный почти что рухнул к земле, зависая над самой поверхностью, - высший пилотаж для верто­лётчика и смертельный риск. Первыми мы зашвырнули внутрь девчонок. Даже если они обер-лейтенанты. Гил­ви... с её-то эмблемой я бы заколебался. Про её эмблему я буду помнить всегда, и что было сделано под этой эмбле­мой. Мы насилу успели. Валились на железный пол каби­ны как придётся. Машина пошла вверх, не успев даже за­двинуть двери. Поднимавшиеся из долины бестии попытались было гнаться, однако затем в недоумении закружились на мес­те и стали опускаться вниз, исчезая за деревьями на скло­нах. Машина внезапно изменила курс и полетела следом. Я видел, как и Грета и Мартина - обе повисли на риттмейстере, что-то истошно у него домогаясь. Миг спустя я понял что. Обе обер-лейтенантши припали к иллюмина­торам с камерами - и мы все увидели, как тонут в стру­ящемся "студне" не выполнившие свою задачу "жуки". За ними никто не гнался, они не пытались спастись - про­сто опускались на поверхность "желе", и серая масса мгно­венно поглощала их "Студень" тоже не любил зря тра­тить ресурсы. ...Не буду рассказывать, как мы добрались до лагеря. И что случилось потом. Заснятые мной кадры прокручи­вались множество раз. Лейтенанты, обер-лейтенанты, капитаны и риттмейстеры подходили хлопнуть меня по пле­чу. Отделению же долго отдыхать не дали. Мы теперь считались самыми крутыми парнями, которым изловить новый "истоковый зародыш" не составит никакого труда. Микки только горестно застонал, когда я сообщил парням пренеприятное известие. И даже то, что "боевые" за эту операцию утроены, не принесло ожидаемого вооду­шевления. - На хрена эти деньги, если меня сожрут? Или Кряк по ошибке из огнемёта спалит? - А как насчёт того, что если мы этих гадов не оста­новим, они мир за миром всю Империю сожрут? - спо­койно сказал я. - Остальные не справятся, не сдюжат. Только мы дважды от Тучи уходили. И третьего раза тоже не миновать. - Так, а что же исток-то не взорвут? - со стоном спросил Мумба. - Чего ж его терпят? - Научники говорят - нельзя взрывать, пока как следует не изучили. Мы к истоку подобраться не смогли. Значит, надо ловить "амёбу". Как поймаем, в банку поса­дим, так и взрывать можно станет. "Инкубатор" на самом деле с завидной регулярностью выбрасывал на берег те самые будущие истоки. Их сжига­ли с дальней дистанции, из танковых огнемётов. Никто не дерзал к ним приближаться. Задание, конечно, отличалось известной лихостью. Попробуй отлови шар трёхметрового диаметра, причём совершенно непонятно было, как именно его ловить. Единственное приемлемое решение первой предло­жила, как ни странно, Гилви, всё время после нашего возвращения околачивавшаяся возле моего отделения, что, без преувеличения, вызывало у моих парней острый, как говорится, спермотоксикоз. Правда, без всяких пос­ледствий - бывшая "подружка" держалась холодно и не­приступно, одевалась строго, да и сам вид чёрного мунди­ра с двумя рунами на петлицах и рукаве действовал на Кряка, Фатиха, Назариана более чем отрезвляюще. - Надо вырыть ловчую яму. "Амёбы" прут по прямой, практически никуда не сворачивая. Взять азимут и бы­стро вырыть. Прямо на пути. - Вырыть... пробурить шурф и зонтичным взрывом? - подумал я вслух. - Это ж какой взрыв должен быть, чтобы тридцать кубометров грунта разом выбросило?.. - Я тут кое-что посчитала, - скромно потупив глаз­ки, уронила Гилви и застрекотала клавишами компьюте­ра. - Вот, смотрите. Это карта. Красные линии - пути всех зарегистрированных истоков. Что мы видим? - Роза ветров, - сказал я. - Нет никакого ярко вы­раженного предпочтения каким-либо конкретным на­правлениям. - Верно, - кивнула Гилви. - А теперь смотри! Вновь зацокали клавиши. Ровная паутина тянущихся и разные стороны алых росчерков исчезла. Взамен стали вспыхивать отдельные лучи. Сперва тёмно-фиолетовые, потом синие, голубые, зелёные и так далее по спектру. - Это разбивка по времени. В первые дни они шли так... потом так... последние векторы - красные - на­правлены сюда. - Они нащупывали путь.. - Ну и, конечно, если сделать апроксимацию... то следующая "амёба" пойдёт во-от так. - Всё остальное по­гасло. Карту пересекла ослепительная белая черта. - По­грешность - плюс-минус три метра. Нам остаётся только перекрыть ямами этот сектор. - За пару дней выкопаем, если всех поднимем, - сказал я. Голова у Гилви работала, и мне даже стало до­садно - это я должен был выдать идею, я, с университе­том за плечами, а никак не бывшая "подружка"! - Вниз - контейнеры Потом стропим и вытягиваем. И сдаем. По описи. За неимением лучшего идею приняли как руководство к действию. И вновь я подумал - а почему такой страте­гически важный план отдаётся на откуп какому-то штабе - ефрейтору и девчонке-расчётчице, бывшей солдатской, гм, утешительнице? Почему наши научные офицеры в погонах и со степенями закрылись в бункере и не пока­зывают носа? Или хотят в случае неудачи всё свалить на нас? Письменного приказа ловить "амёбу" нам, кстати, тоже никто не отдавал. Так что в случае чего и концы в воду. И даже вездесущий риттмейстер куда-то исчез. Следующие три дня мы копали. Пропустили ещё одну "амёбу" (точнее, её сожгли ребята из другого отделения). С немалым трудом загнали в траншею лоханки пустых контейнеров. Прикрыли; всё ветками и листьями, присы­пали землей. Ничего особенного. Любой зверь легко обо­шёл бы нашу ловушку. Но "амёбы" были почти что насто­ящими амёбами, то есть безмозглыми.... Весь четвёртый день, когда, по расчётам Гилви, пола­галось появиться "нашей" "амёбе", мы провели в томи­тельном ожидании. А поскольку для солдата нет ничего более вредного, чем томительное ожидание, его при­шлось скрашивать традиционными солдатскими же и развлечениями, как-то: многократные отжимания на ладонях, пальцах и кулаках, отработка друг на друге при­ёмов защиты и нападения, поднятие тяжестей и тому по­добное. Чем командование норовило занять личный со­став ещё во времена легионов. ..."Амёбу" мы даже и не заметили. Потому что как раз все дружно отжимались. Слава первооткрывательницы выпала Гилви, которой как раз работы явно не хватало - болтается девка по базе... непорядок. Я чуть ли не с испу­гом ощутил в себе типично пферцегентакльские чувст­ва - личный состав делом не занят! Кошмар! Светопре­ставление! - Идёт! Идёт! - вопила Гилви, подпрыгивала и раз­махивала руками. Чёрт знает что, а не дисциплина. Разве так по уставу надо предупреждать товарищей о появлении противника?.. "Амёба" ползла радостно и безмятежно. Она жрала и росла. Что ещё надо "амёбе"? Сейчас она доберётся до воды и двинется вверх по течению, а за нею потянется хвост из плотной сероватой слизи, насыщенный крошеч­ными коричневыми пузырьками... Это было совершенно животное, бездумное размно­жение, расширение системы. Никто не охранял будущий исток, его не сопровождала армия каких-нибудь чудищ. "Амёба" тупо доползла до вырытого нами рва и без вся­ких, как говорится, эксцессов ухнула в ловушку. Взвыла сирена. Замигали лампы тревожной сигнали­зации. Наши паучники с похвальной резвостью повыска­кивали из бункера и, чуть не теряя обувь, ринулись к контейнеру, в котором ворочалась серая туша истока. Наша работа кончилась, не начавшись. Не потребова­лись ни огнемёты, ни броня. Контейнер с драгоценной добычей уволокли в бункер. "Амёба" не пыталась сопро­тивляться. Она, само собой, не понимала и не могла по­нимать, что с ней происходит. Мы получили свою дозу похвал и предложение вер­нуться к "непосредственным обязанностям" - сиречь от­жиманию на кулаках, поскольку никто больше не посы­лал нас в дозоры к "инкубатору". Имперский флот подвесил аккурат над нами спутник, постоянно, в режиме ре­ального времени передававший обстановку "на реакто­ре". Там всё оставалось спокойно, уровень слизи в резе­рвуаре повышался, но медленно, так же неспешно сочи­лась сквозь фильтры в дамбе вода, и казалось, система достигла некоего подобия равновесия. Прошло ещё три дня. Четыре. Минула неделя. Науч­ная часть экспедиции не отходила от пленённой "амёбы", мы успешно сжигали её товарок, с прежней регулярнос­тью выползавших на берег из резервуара. Тоска. О нас все словно бы забыли... Гилви я теперь тоже видел начасто. Её как оператора-расчётчика посадили считать какие-то зубодробительные системы уравнений. Какие - нам, само собой, никто не собирался докладывать. Впрочем, мои ребята из этого и поняли бы в лучшем случае только плюсы да минусы. Так что мы отжимались на пальцах и кулаках, бегали кроссы, в свой черёд ходили, что называется, дозором да смотрели "дозволенные военной цензурой" сетевые но­вости. Имперские Новости От наших собственных корреспондентов ...Положение на Зете-пять, планете Восьмого сектора, продолжает стабилизироваться. За последние двадцать четыре часа не зафиксировано ни одного боестолкнове-ния с лемурами. Поселенцы выражают уверенность в спо­собности Имперских Вооружённых сил обеспечить их полную безопасность. (Кадры: солдаты таскают набросанные грудами лему-рьи трупы. Рядом горит костер. На нём сжигают лемурьи копья, луки и самострелы.) ...Остаётся неясной ситуация на планете Омега-во-семь того же Восьмого сектора. Оперативно высадившие­ся на планете десантные подразделения ведут интенсив­ный поиск выживших в катастрофе мирных жителей. Очаги биологического поражения локализованы и взяты под полный контроль. Учёные ведут обработку получен­ной информации... (Кадры: кучка людей в белых халатах с очень глубоко­мысленным выражением на лицах рассматривает колбу с ярко-синим раствором) - я бы сказал, там нет ничего, кроме разведённых чернил. ...В столице Его Императорское Величество дал сегод­ня обед в честь молодых литераторов, художников и скульпторов, выпускников Академии Искусств, Литера­туры, Живописи и Ваяния имени Вольфрама фон Эшен-баха. В своей речи Его Императорское Величество под­черкнул, что в связи с расселением человечества по га­лактике именно искусство служит связующим звеном между различными планетами с зачастую очень различа­ющимися жизненными укладами, традициями, обычаями и самими условиями жизни. Ваше творчество, продолжал Его Величество, должно говорить о вещах конкретных и в то же время - универсальных, понятных и солдату на передовой, и рабочему в забое, и учёному в лаборатории. Каждый должен видеть в ваших работах что-то своё, а мы, закончил Его Величество, имперское правительство, никогда не оставим без поддержки творческих людей, на­пряжённо трудящихся на ниве поддержания единства человеческой расы... * * * - Вот так, понял, Кряк? - толкнул его локтем Мум-ба. - Не пито не едено... а денежки капают. Поддержим, сказал Его Величество, дай бог ему здоровья! Сиди себе, пиши себе... или кисточкой мажь... или по камню моло­точком тюк, тюк, тюк... лафа, а не жизнь! - Ну так чего ж медлишь? - мгновенно откликнулся Назариан. - Флаг в руки - и давай. Будешь ярким пред­ставителем самобытного африканского искусства. - Я не африканский, - обиделся Мумба. - Я с Гипе­риона. - Само собой. А на Гиперион твои предки попали... - С Земли, ясен пень! - А на Земле они где жили? - ехидно спросил Наза-риан. Мумба замялся. - В Африке, - тоном знатока сообщил Назариан. - В Африке они жили. Так что не отвертишься. Мумба, похоже, собрался обидеться всерьёз. При­шлось вмешаться. - А что, Мумба? Что такое "африканское искусство", никто не знает. Кто знал, думаю, давно забыл. Значит, что бы ты ни нарисовал - это будет свежо и оригиналь­но. Будешь основателем-возродителем. Получишь импе­раторскую стипендию. - Ладно тебе, командир, - пробурчал Мумба, но, по­хоже, мои слова ему польстили. - А стипендию... эх... не мешало бы. Вот так. Шуточки-перешуточки, не шибко остроум­ные, как говорится, чем богаты. Скорее бы уж закончи­лось всё это. Чтобы домой, на Новый Крым. Не хочу сей­час даже думать о целях и средствах. Хочу выбраться с этой проклятой планеты. От одной мысли о "резервуаре" меня начинает тошнить, Тем более что никто больше не собирается посвящать нас, мелких сошек, в происходящее. Я не знаю, какие вы­воды сделаны, например, из того, что бассейн, где поко­ится первый исток, явно искусственного происхождения и явно сделан человеческими руками? Почему никто не озаботится на самом деле подорвать пещеру, забросив туда бомбу объёмного взрыва? Почему, наконец, никто ничего не делает с "инкубатором" - в принципе, залив его напалмом сверху донизу, мы бы сожгли всю органику в нём. Почему? Почему? Почему? Или паучники на са­мом деле убедили командование, что "исток" и "резерву­ар" - бесценные источники знаний и их надо не выжи­гать, а всемерно охранять?.. ...Был вечер. Сегодня отделение заступало на охрану периметра, возведённого вокруг базы. Я как командир перебрался в крошечную караулку с жёстким топчаном. Всю ночь мне предстояло обходить посты, проверять бдительность и заниматься прочими делами, подробно расписанными в Уставе строевой и караульной службы. Предстояли малоприятные двадцать четыре часа в наглу­хо затянутой броне (этим у нас никто не пренебрегал, вы­ходя "на воздух"), с тяжеленным ранцем на спине и бал­лоном химического "напалмотушителя" на поясе. Перед выходом, как всегда, построил отделение. Как всегда, пришлось дать кое-кому втык (не будем показы­вать пальцами, но это были Кряк и Фатих) за не полнос­тью "глухую" броню. Ребята разошлись по постам. Я вер­нулся в караулку, к дублю пульта охранных систем. В принципе, через периметр не так просто перебраться, это вам не контрольно-следовая полоса. Но всё равно - старые добрые караулы под навесами-грибками бессмерт­ны. Наверное, как и кроссы - со времён легионов Цеза­ря и Помпея. Когда стемнело, я вышел с первым обходом. Всего по­стов пять, четыре по углам периметра и один "передовой", вынесенный ближе к "инкубатору". Пять "двоек" несут дежурство. Один дежурит, второй отдыхает. Потом смена. ...Я не успел пройти и двух десятков шагов по направ­лению к "передовому" посту, как у меня за спиной что-то негромко щёлкнуло. Удар в спину, и я покатился по зем­ле, сзади на левой лопатке что-то мерзко шипело и тре­пыхалось. Тело сработало само. Я что было силы шмякнулся оземь, стараясь покрепче приложиться левой лопаткой, правая рука уже сама выдернула нож. Придавленное, под лопаткой что-то мерзко трепыхалось, царапая броню. Я ткнул ножом - что-то заверещало, раздалось мокрое хлюпанье. Из-под меня вывернулось и заковыляло прочь какое-то создание размером с летучую мышь, неловко во­лоча почти полностью отсечённое перепончатое крыло. Я не стал тратить на неё огнемётную смесь, просто растоптал - разумеется, после того, как поднял тревогу. И, как оказалось, вовремя. Ночь шелестела сотнями тысяч мягких крыл. Над ос­татками мёртвого леса, над острыми обугленными леси­нами медленно, словно в страшном сне, поднималась Туча. Мелкие летучие твари, от жука до летучей мыши. Их были там, наверное, сотни тысяч. Звёзды исчезли - их мгновенно задёрнуло тёмное крыло Я бросился назад. Уже выли сирены, уже метались прожекторные лучи, уже бежала вторая смена., они так и не поняли, а я не успел объяснить, что такую силу не удержат никакие ог­немёты. Самое умное, что мы могли бы сделать, - это бе­жать. Поднять вертолёты - они стояли рядом, на огоро­женной площадке - и взлететь. Потом - куда угодно По азимуту. Пока не выработается горючее в баках. Потом сесть и запросить помощи... Суматошно затарахтел пулемёт. Напрасная попытка. Тучу этим не остановишь. И, кажется, эти, в бункере, во­время поняли, что надо делать. Я вскочил и, пригибаясь, побежал обратно к караул­ке, по радио вызывая всех ребят. Сейчас было не до ге­ройства, надо было как можно скорее забиться под зем­лю, если уж не взлетать... Кто-то привёл в действие огнемёты. Струя пламени охватила выметнувшийся далеко вперёд клуб Тучи, вос­пламенила его, заставила тотчас рассыпаться и повалить­ся наземь тысячами обугленных трупиков. Однако Туча накрывала нас, словно зонтиком, а вдобавок зашевели­лась тьма и на земле По ней словно полз живой ковёр. - Вниз! - заорал я своим. - Вниз!.. Пока тут не пройдёт авиация, нескольким десяткам солдат на поверхности делать нечего. Ребята отбивались, палили из огнемётов, медленно отступая к бронированной двери бункера Я с разбегу во­рвался в их ряды, и тотчас же на периметре начали рвать­ся мины Мы заложили их широкое поле, как раз на слу­чай наземной атаки, однако ясно было, что никакие мины нашествия не остановят. Мы оказались стоящими спина к спине. Жерла рас­пылителей то и дело выплёвывали порции пламени Вокруг нас горела земля, на земле горели нападавшие... и тут кто-то истошно завопил у меня за спиной: - Они дверь закрыли! Они изнутри заперлись, сво­лочи!.. Признаюсь, в груди у меня похолодело. Всего можно было ожидать, но такого... Кто-то отчаянно барабанил в дверь каблуками. Кто-то сгоряча предложил её подорвать - правда, ни у кого не нашлось гранат. Мы давно уже не брали с собой "манлихеры", из них тут стрелять не в кого... Сплошной гром разрывов с минной полосы внезапно кончился. Выплеснувшийся из "реактора" поток смел на­ши заграждения и сейчас катился прямо к нам. У кого-то из ребят не выдержали нервы. Трое или чет­веро десантников сломя голову бросились наутёк. То ли рассчитывали прорваться сквозь бесконечные ряды Тучи, надеясь на огнемёты за спинами, то ли просто потеряли самообладание... Мы видели несколько пламенных вспы­шек, а затем огонь умер, заваленный мокрой массой тел. В переговорниках грянули последние звериные вопли боли и ужаса. Правда, длились они недолго. От Тучи не спасала даже "глухая" броня. Мумба завыл, неистово, по-волчьи. Мы все понима­ли - пришло время умирать. - Ребята! К вертолётам давайте! - решился я. Когда-то я неплохо умел ими управлять, конечно, не тяжёлыми транспортными, а нашими "стрекозами", но тем не менее. Туча надвигалась неспешно, словно наслаждаясь мгно­вениями своего триумфа над жалкой кучкой двуногих. Нас оставалось человек сорок, кинувшихся тесной толпой к вертолётной площадке. Мы бежали и палили во все стороны, расчищая себе дорогу; бежать пришлось через напалм, а это, поверьте, не самое приятное занятие. Мы пробивали себе дорогу несколькими залпами, потом сами же и тушили пламя - по счастью, караульные брали С собой и химические огнетушители. Туча упала на нас сверху, сбоку, со всех сторон. Шевелящийся покров скрыл от нас бронированную дверь бун­кера - не то толстые многоногие змеи, не то просто гусе­ницы стремительно растекались по дерновой крыше убе­жища. Пламя и тьма. Чёрный язык чудовища, составленный из сотен крылатых созданий, падает с неба. Струя пламе­ни сносит этому языку бок, однако остальные чёрным чулком охватывают десантника из другого отделения, и он тотчас падает. Кто-то из бегущих сзади окатывает его струёй пламени, кто-то ещё - принимается его сбивать, и, задержавшись на миг, в свою очередь становятся добы­чей Тучи. Катающиеся по земле тела людей, облепленные жи­вой шевелящейся массой. Кого-то мы успеваем отбить. Кто-то так и остаётся лежать. Отряд не может задержи­ваться. Взвыл Микки, левая половина комбинезона покры­лась черно-шевелящимся покровом. Я поворачиваюсь, жму на спуск, струя пламени сметает нечисть, Фатих сби­вает огонь; Микки шатается, но бежит. Какая-то тварь с размаху разбивается о стекло моего шлема, текут жёлто-зелёные струйки, я едва не падаю. Но до вертолётов уже рукой подать. Нас осталось вдвое меньше, вокруг падают люди, падают те, кто пытается им помочь, тела мгновен­но исчезают под чёрной копошащейся массой, и я знаю, что уже ничем не смогу помочь товарищам. Наверное, это был первый раз, когда я действительно подумал о парнях в Feldgrau как о товарищах. Не как о тех, кого надо обмануть, из чьей среды нельзя выделять­ся, кому я вынужден подражать, чтобы уцелеть, чтобы выжить... Моему отделению повезло. Несказанно. Под напалм попало только трое, и сейчас мы волокли их к вертолёту. Никогда ещё не приходилось заниматься угоном вертолё­тов. У нас, на Новом Крыму, машины имели ключи, как авто. Устройство боевых машин, само собой, отличалось, но и здесь имелась защита от несанкционированного за­пуска. Однако геликоптеры стояли открытые (вопиющее на­рушение регламента! Что за служба у этих винтомахов?), и даже пускатели не были застопорены. И вновь я вынужден сказать "никогда в жизни...". Ни­когда в жизни я не проделывал все необходимые для за­пуска манипуляции так быстро и так ловко. Руки словно сами летали по клавишам и тумблерам. Ожили турбины, провернулись лопасти; Туча уже была вокруг, она уже об­лепила геликоптер; закалённые десантники отворачива­лись, кто-то срывал шлемы, и их рвало прямо на пол... Заворчали двигатели. Закрутились лопасти, рубя в капусту налетающих тварей. Перегруженный вертолёт (сколько на нём повисло живого одеяла?) с трудом ото­рвался от земли. Я поднимал его всё выше и выше, пото­му что живой ковер, совершенно не ведая страха смерти, упрямо лез прямо в воздухозаборники двигателей. Маши­ну трясло, турбины выли, мы не летели, не мчались даже - косо пёрли сквозь воздух. Туча осталась позади. При всём уважении к её создателям - жучиные крылья не способны были развить скорость в двести километров в час. Правда, двигатели уже захлёбывались. Твари и тва-рюшки, жертвуя собой, набились-таки внутрь. Мы боль­ше не набирали высоту и даже не удерживали её. Мы па­дали. Завопил за спиной Микки. Даже его проняло. Осталь­ные, как я вдруг понял, истошно орали всё это время. Просто голос обычно флегматичного финна перекрыл нее прочие подобно тому, как пароходная сирена заглу­шает бибиканье малолитражек. ...Тем не менее вертолёт я таки посадил. Мы успели отлететь на изрядное расстояние. Как показал секундо­мер, в воздухе мы продержались целых полчаса. И тяжело плюхнулись посреди голой степи, как говорится, в землях незнаемых. ...Некоторое время пришлось потратить на то, чтобы избавиться от безбилетных пассажиров нашего транс­портника. Напалм пылал ярко, ночь озарилась пляшущи­ми языками пламени, нам пришлось осторожничать, потому что спалить вертолёт представлялось как-то не со­всем разумным. Когда мы наконец пришли в себя, выяснилось сле­дующее. Спаслось девятнадцать человек. В том числе девятеро из моего отделения. Бесследно исчез Фатих, а когда и где он пропал - никто не мог сказать. Остальные десять десантников были из других отделений. Все с ору­жием; но из боеприпасов только то, что несли на себе. Вертолёт имел две пулемётные турели, запас патронов, но и всё. Собственно говоря, теперь нам оставалось только включить маяк и ждать, пока нас подберут. И когда мы сможем рассчитаться с теми, кто закрыл дверь в бункер... Трудно сказать, всех ли бестий Тучи мы уничтожили. Кто-то расползся в ночь, вдруг потеряв к нам всякий ин­терес. Остался покрытый копотью, покосившийся верто­лёт (едва ли мы сможем взлететь на нём снова) и мы - девятнадцать человек, тоже, подобно чертям из пекла, покрытые копотью. Почти половина - в обгорелой, изъ­еденной пламенем броне. И я - единственный штабс-ефрейтор, да ещё и с Железным крестом. Порядок удалось восстановить довольно быстро. Всё-таки народ обстрелянный. Мы пришли в себя и стали "определяться". На орбите Омеги-восемь, само собой, висели навигационные спутники; и вскоре мы знали, что от базы нас отделяет порядка ста километров. До ближай­шего поселения - то есть бывшего поселения, ныне пус­того, - примерно шестьсот. Рация на вертолёте была цела. Другое дело, что с её помощью не установить нормальной связи с главным штабом в Нойе-Бисмарке, а связываться с теми, кто обрёк нас на смерть, запершись в убежище, я не видел смысла. Ребята тоже молчали. Но я видел - каждый из них сейчас не колеблясь перестрелял бы всех оставшихся в бункере, даже если б за это грозила смертная казнь. В общем, связь устанавливать было не с кем. И мы передали в эфир обычный сигнал бедствия, тот, что будет принят спутниками и мгновенно переброшен в штаб. Маяк останется работать. После этого мы должны будем просто дождаться помощи. Я постарался втолковать это остальным как можно лучше. В конце концов, по уставу, я "обязан был сохра­нять в боеспособности любое подразделение Вооружён­ных сил, оказавшееся под моей командой". Мы нашли место почище. Устроили лагерь из того не­многого, что удалось найти в вертолёте и что оказалось при нас во время бегства. Маяк в кабине успокоительно попискивал, подтверждая, что всё в порядке, сигнал транслируется, помощь обязательно придёт... Мы выставили часовых. Мы знали - ждать придётся долго. С рассветом придётся заняться поисками источни­ков. Может, придётся копать что-то вроде колодца. У нас были концентраты, но вода оставалась проблемой. Прошла ночь. При свете разгоравшегося дня мы смог­ли как следует осмотреться - чуть всхолмлённая степная равнина, где видно на десятки километров окрест - если влезть на вершину одиноко возвышавшегося на вершине холма дерева, которое я мысленно окрестил "дубом" из-за схожести листьев. Сколько мы ни вглядывались в би­нокли, нигде, ни вблизи, ни вдали мы не видели даже признака реки или ручья. Да и откуда им взяться в голи-мой степи? Оставалось одно - рыть ямы. После долгих поисков удалось найти место в низкой ложбине, где трава зеленела заметно веселее, была выше и гуще. Мясистые листья на сочных стеблях говорили о близости водяной жилы. Лопаты вгрызлись в грунт. Солнце успело подняться высоко, и мы все изнывали от жары. Многие "распуска­ли" броню - мол, Тучи теперь бояться не приходится. Вскоре на дне раскопа и в самом деле заблестела тон­кая плёночка. Яма насасывала воду, но медленно, и сама пода оказалась мутной. Пили через фильтры, во рту стоял привкус обеззараживающей химии, но всё-таки это была настоящая вода. , Тишина. Покой. Безмятежность и беспредельность. За горизонт уходят вольные травянистые степи, по кото­рым доселе ещё не ступала нога человека. Этот район Омеги-восемь был практически необитаем. Мне с боль­шим трудом удавалось поддерживать порядок. После пе­режитого ребята впали в какую-то прострацию. Полагать­ся я мог разве что на Гюнтера, Микки и Глинку. Благодать продолжалась весь день. Стало смеркаться. Дров для костра мы не нашли, пришлось пожертвовать парой химических факелов. Вскипятили воду, бросили концентраты. Идиллия... ...Я обходил посты. Как и ту ночь, когда Туча накрыла базу. Мы перебрались подальше от опалённой земли возле вертолёта. У маяка и рации остался один дежурный. Один засел на вершине "дуба", ещё трое - по периметру. Но дежурили, увы, кое-как. Кому придёт в голову напасть на нас посреди пустыни?.. Две тени вынырнули из мрака совсем рядом. Беззвуч­но, молниеносно. Чёрные силуэты, едва различимые на тёмном фоне. Не с крыльями, челюстями или жвалами - с обычными человеческими руками и ногами. Рядом с моей головой просвистела дубинка, я уклонился рефлек-торно, в последний момент. Второй удар пришёлся по спине, я перекатился через плечо, вжимая кнопку экс­тренной передачи: - Тревога! Тревога! Тревога!.. Нападавшие были не трусами и не слабаками. И драться они умели отменно. Я получил ещё один удар, и хотя; броня приняла его на себя, на ноги вскочить не удалось. Мои противники оказались крутыми парнями. Странно, но страха я совершенно не чувствовал. Было какое-то безмерное удивление - примерно как если бы полярная экспедиция, достигнув Северного полюса, об­наружила там мирно дымящий трубой домик Деда Моро­за. А мы столкнулись на пустой планете со спецназом... если, конечно, нам не прислали это вместо помощи. Однако тревогу я поднять успел. Вспыхнула в небе ос­ветительная ракета, застучал предусмотрительно снятый с турели пулемёт. Ая сам, уже лежа на земле, успел нашарить раструб огнемёта, и навстречу прыгнувшим на меня теням рванулся огненный шар. Они явно хотели взять меня живым... Пригибаясь, я бросился к своим. Хватило одного бы­строго взгляда, чтобы понять - наше дело швах. Лагерь окружили со всех сторон. На один наш пулемёт ответи­ли десять. На склоне холма разорвалась первая мина. С на­ми не будут церемониться, нас просто всех уничтожат, не вступая в ближний бой. Прорываться. Только прорываться. В голой степи не продержишься. Тем более что противник даже и не будет атаковать. Значит, единственный выход - атаковать са­мим. - Командир! - встретили меня крики. - Командир, кто это такие? Что за... ? - Клин, быстро! - вместо ответа крикнул я. - За мной! Кто бы ни напал на нас - это были враги. Значит, будем сперва стрелять, а уже потом разбираться. Во вся­ком случае, они в переговоры вступать не стали. Открыли огонь. Из миномётов. А у нас не было отрыто ни одного даже самого мелкого окопчика... Нас было девятнадцать, когда мы пошли на прорыв. И окружившие, похоже, по-настоящему опешили. Во всяком случае, прозвучавший из невидимого громкогово­рителя призыв сдаться (на общеимперском с сильным и незнакомым мне акцентом) пропал втуне. То ли у наших врагов не было ночных прицелов, то ли ещё почему - но пулемёты лупили трассирующими пуля­ми кто куда, не отсекая нас от противника и даже не очень прицельно стреляя в нас самих. Микки первым вы­пустил заряд из огнемёта, когда перед нами мелькнули первые тёмные фигуры. Осветительная ракета погасла, мы все переключились на инфракрасный, и, когда мы сшиблись, в ход пошло всё, вплоть до ножей. Они подда­лись неожиданно легко, первый заслон мы прорвали без особого труда, и, рухнув в траву, сейчас ползли, не под­нимая голов, распластываясь по земле, стараясь ничем себя не выдать. Конечно, тактике прорыва окружений нас учили, но сейчас было не до затверженных схем. Мы не могли создать ни ударную группу, ни отвлекающую груп­пу, ни группу прикрытия. Мы не могли эшелонировать огонь и создать "преимущество на участке прорыва". Мы просто бросились вперёд всей гурьбой. Может, те двое профессионалов, что едва не уложили меня, были здесь единственными толковыми вояками, кроме, само собой, нас? Увы, это оказалось не так. Вспыхнули в небе сразу три осветительные ракеты, застрекотали винты приближаю­щихся вертолётов - много, два звена, не меньше. Ещё ракеты. Ещё. Стало светло, и стало ясно, что нам не уйти. Сверху нас заметили очень быстро. Не было тут настоя­щей "зелёнки", где можно укрыться, ничего не было, кроме низенькой выгоревшей травы. И когда, пристрели­ваясь, вновь жахнул миномёт, я понял - этот бой нам не выиграть. И медленно поднялся во весь рост. Правда, рук не поднял. - Командир, ты что?! Командир? - Молчите, - цыкнул я. - Кто хочет умирать, мо­жет умирать Иногда полезнее забыть про... - я хотел сказать "про честь". И осёкся. Кажется, ребята вознаме­рились умирать всерьёз. За Империю и обожаемого мо­нарха. Но в мои планы умирать никак не входило. Тем более от рук тех, кто, судя по всему, числил Империю во врагах. - Штабс-ефрейтор Руслан Фатеев, Третья десантная дивизия! - громко крикнул я. - Кто вы такие и что вам надо? Согласен, согласен, не самая впечатляющая речь. Ри­чард Третий или Гай Юлий Цезарь выразился бы куда цветистее. Тем не менее в тот миг она подействовала. Во всяком случае, мины больше не падали. В ответ я ожидал чего-нибудь вроде "бросай оружие, падла имперская". Я почти не сомневался, что мы каким-то образом столкнулись с повстанцами. Дураки они, од­нако. Туча не делает различий... Однако, к моему удивлению, в ответ резко и напря­жённо, но гордо и с вызовом прозвучало: - Командир Шестой интернациональной гвадалахарской бригады "Бандера Росса" Дариана Дарк! Значит, ветераны взялись за своё. Что ж... я не слиш­ком удивлён. - Что ты можешь сказать мне, штабс-ефрейтор Рус­лан Фатеев? Они любили высокопарные слова и столь же выспренные лозунги. Даже голос у знаменитой террористки сей­час такой, словно она играет на сцене античного амфите­атра в каком-нибудь "Прикованном Прометее". - Если вы атакуете, то потеряете много своих, - ска­зал я. - Мы не собираемся сдаваться. Разойдёмся миром. - Нет, - раздалось в ответ. - Мы примем только безоговорочную капитуляцию. Понятно - легко вести переговоры, когда у тебя за спиной миномётные батареи, а противник только и рас­полагает что огнемётами, оружием ближнего боя. Да и то - канистры вот-вот покажут дно. - Это твоё последнее слово? - по возможности спо­койно сказал я. - Ты собираешься послать на бессмыс­ленную смерть ещё больше тех, кто верит тебе? - Они с радостью отдадут свои жизни во имя торже­ства дела свободы! - пылко ответили мне. Фанатики, блин. Зачем мы им? Почему так важно уничтожить крошечную горстку плохо вооружённых, ото­рванных от главных сил солдат? Почему интербригады вообще ввязались в это дело? - Тогда валяйте, - сказал я, поспешно падая в траву. И вовремя - меня, похоже, всё это время держали на мушке. Пули засвистели над самой головой. ...Мы снова ползли, змеями стелясь по земле. Мины рвались совсем рядом, воздух резали пулемётные очере­ди - интербригадовцы явно не испытывали недостатка ни в оружии, ни в боеприпасах. Вновь загудели винты ге­ликоптеров. И снова - сшибка, короткие выстрелы из огнемётов. Передо мной из травы вскакивали совсем молоденькие мальчишки и девчонки. Очумевшие от страха. Совершен­но необученные. Пушечное мясо. О грудную пластину брони вскользь стегнуло пулей - словно удар хлыстом. Мы убивали. Коротко и беспощадно. Живые факелы с воплями бросались в разные стороны; сил кричать им хватало очень ненадолго. И, быть может, мы бы даже прорвались - если бы не вертолёты. Когда они зависли над самыми головами и упал наш единственный пулемётчик - никакая броня не выдежит удара четырнадцати с половиной миллиметро­вой пули с сердечником из обеднённого урана. - Хорошо, мы сдаёмся, - наконец вытолкнул я из себя. Проклятье. Трижды и четырежды. Но мне нельзя уми­рать. Хотя - кто знает? - быть может, потом это сочтут просто удобной отговоркой? Мы не бросали оружия. Собственно говоря, оно мало у кого и осталось. Огнемёты большей частью уже полнос­тью разряжены. - Командир... - укоризненно проговорил Гюнтер. Он дисциплинированно подчинился приказу старшего по званию, но я видел - парень на самом деле предпочёл бы смерть плену. Но тогда - что ж ты сам не зарезался-то?! Нас построили в цепочку. Связали руки за спиной. И погнали - к опускавшемуся здоровенному двухвинто­вому "Гризли". Интересно, ведь со спутника всё это должно быть видно... база, "инкубатор" - всё должно фотографиро­ваться. В штабе наверняка уже подняли тревогу... Нас заставили лечь на пол. В вертолёт набилось почти столько же охранников. В принципе, если б не были свя­заны руки, можно попытаться. А с другой стороны - ку­да они нас тащат? Зачем? Уничтожить нас можно было на месте. Хотят выяснить об "инкубаторе"? Во всяком случае, я должен выжить. Обязан. "И пере­стань думать о целях и средствах. Ты уже давно определился с этим. В день, когда решил поступить на импер­скую службу". Полёт продолжался недолго. Вертолёт опустился в предгорьях, тех самых предгорьях, откуда мы с таким тру­дом и потерями только что вырвались. Интересно, неуж­то с орбиты этих интербригадовцев так никто и не уви­дел? Или у них есть "крот" в самом штабе? А что, не такая уж невозможная мысль... Нас вытолкали из чрева геликоптера. Ночь сгустилась до самого последнего предела Все события на самом деле заняли не так уж много времени. Вместе с транспортным вертолётом сели и боевые, навстречу нам из зарослей то­же спешили до зубов вооружённые повстанцы. Ни у кого из них не было брони, брезентухи-штормовочки да крас­ные повязки вокруг лбов. Правда, "манлихеры" в их ру­ках были очень даже новыми и ухоженными. Словно только что с завода. Не похоже, что они достались интер­бригаде в качестве трофея. - Внимание, пленные! - К нам подходила сама гос­пожа Дариана Дарк. Я много раз видел её лицо на фотографиях - не забу­дем, "бригады" считались легальной организацией, одни­ми из участников подписания Гражданского Договора, формально прекратившего партизанскую войну на не­скольких планетах, не столь давно присоединившихся к Империи. Дариане на вид можно было дать лет сорок пять - оно и понятно, со студенческой скамьи она сра­жалась с Империей, и подчас весьма успешно. Иначе как охранка потерпела бы существование у себя под носом официально разрешённой полувоенной организации? Хотя что я, какие ж они "полу....... Маленькая, тоненькая женщина с фигурой девушки, очень похожая этим на мою маму. Коротко стриженные волосы. Косо надвинутый чёрный берет - неизменный, знаменитый чёрный берет, явно позаимствованный у Че Гевары. Она была в такой же серой штормовке, как и ос­тальные бойцы. Дариану окружала охрана - парни зверо­образного вида, чьи лица отнюдь не казались отмечены печатью добродетели Такие у нас занимались разбоем в доках, пока те же имперцы не навели порядок. - Внимание, пленные, - вновь с усилием повторила командир Шестой интернациональной. - Мы не варва­ры, убивающие сложивших оружие, как вам пытается вну­шить ваше командование. Мы признаём Женевскую и Га­агскую конвенции о гуманном обращении с военноплен­ными. Вам гарантируются безопасность и питание. Никто не будет подвергнут жестокому обращению и пыткам. Нуждающимся будет оказана медицинская помощь. По окончании боевых действий и подписании мирного дого­вора все будут незамедлительно отпущены и им будет предоставлена возможность вылететь на ту планету, кото­рую они назовут. Взамен, согласно тем же конвенциям, вы должны назвать своё имя, должность, звание и зада­ние. Отказавшись сделать это, вы ставите себя вне защит­ных рамок вышеупомянутых конвенций... Нет, какая молодец, думал я, слушая Дариану. "Окон­чание боевых действий" и "подписание мирного догово­ра"! Жди, как же. Скорее уж на самом деле рак на горе свистнет. А уж что последует за "постановкой себя вне рамок конвенций", можно только догадываться. Импе­рия, насколько я знаю, ещё ни разу не признавала по­встанцев "воюющей стороной". И никогда не поступала с пленными, как то велели; оные конвенции, - она просто уничтожала их или продавала Чужим. Наверное, для опы­тов. - ...И я, Дариана Дарк (она произнесла своё имя на французский манер, так что получилось нечто вроде "д'Арк" - разумеется, не случайно), - со своей стороны, гарантирую вам всё вышеперечисленное. Вы должны дать честное слово не пытаться бежать и совершать акты наси­лия. В противном случае нам придётся вас уничтожить. Конвой! Отвести военнопленных в отведённое им поме­щение. Штабс-ефрейтора Фатеева - ко мне. Вот так. Меня тотчас же пихнули стволом в бок. На мне был бронекомбинезон, пуля "манлихера", возможно, и скользнула бы по изгибу пластины, но я рисковать не собирался. - Командир, держись! - крикнул мне Мумба, когда ребят уводили. Остальные тотчас подхватили на разные голоса: держись, командир! Держись, штабс-ефрейтор!.. - Похоже, вы пользуетесь авторитетом у подчинён­ных, Фатеев. - Это было сказано по-русски. Рядом с Да-рианой стоял невысокий, полненький человек лет шести­десяти. Его круглое лицо, небольшие, глубоко посажен­ные глаза казались мне смутно знакомыми. Где-то я его уже видел .. только не помню где. - В доме у вашего почтенного батюшки, конечно же, - -он явно считал себя хорошим физиономистом. - Когда-то мы были с ним дружны. Я ведь тоже с Нового Крыма, Был. - Может, всё-таки побеседуем внутри? - ледяным голосом осведомилась Дариана. - Мануэль, развяжите штабс-ефрейтора. Полагаю, глупостей он не наделает. Я верно говорю, штабс-ефрейтор? Я пожал плечами, не снисходя до ответа. Впрочем, ру­ки мне на самом деле развязали. - Ладно, штабс-ефрейтор Вперёд шагом марш, внут­ри поговорим. Лесная база интербригады впечатляла. Конечно, сей­час была ночь, но и того, что показывал инфракрасный канал, мне хватило. Как этот комплекс не заметили с ор­биты? Как могли проглядеть? Конечно, маскировка тут на уровне. Я с изумлением замечал "имитаторы природ­ной жизнедеятельности", совершенно секретную разра-бртку, о которой нас информировали совсем недавно, когда впервые завезли на "новосибирскую" базу "Таннен-берга". Была тут ещё пара-тройка новинок, специально предназначенных для того, чтобы сбивать с толку оптику спутников. - А ты, штабс-ефрейтор, думал, мы тут лаптем щи хлебаем? - Дариана неплохо говорила по-русски. Акцент почти не чувствовался. Я вновь не ответил. База, насколько я успел понять, представляла собой сложный комплекс тщательно упрятанных под лесисты­ми холмами сооружений. И бронеколпаки, и пушечные капониры... и, разумеется, минные поля... всех сюрпри­зов не перечесть. У замаскированной под невинный травяной откос двери, где, как раз и нарушая к чёрту всю маскировку, торчали здоровенные лбы личной охраны госпожи Дарк, мы остановились. Внутри оказался спартански оборудо­ванный штабной бункер. Аскетизм обстановки сделал бы честь её хозяйке - БПУ, несколько компьютеров с мони­торами, большая проекционная карта на стене, стандарт­ные армейские столы и стулья. Несмотря на аскезу, я не увидел и грубых кустарных самоделок. Лишнее свиде­тельство того, что повстанцы не испытывали проблем со снабжением. Вместе с Дарианой в бункер спустился и круглоли­цый. Его я по-прежнему узнать не мог. Мало ли кто бы­вал в доме моего отца.. - Садись, штабс-ефрейтор, - сказала Дариана. Она без всякого страха повернулась ко мне спиной, приняв­шись шарить зачем-то в выдвижном ящике. - Садись, как говорите вы, русские, в ногах правды нет. Сейчас чаю принесут. Я оценила ваш народный способ - из самова­ра, настоящего, с угольками, с дымком! - Из самовара вообще-то положено водку было пить. Горячую, - с максимальной серьёзностью сказал я. - Её кипятили, чтобы убрать лишние сивушные масла... - Мели, Емеля, твоя неделя, - рассмеялся круглоли­цый. - Вижу, ты меня так и не вспомнил. Егор Фёдоро­вич Кривошеее. Бывший председатель комитета Думы Нового Крыма по законодательству. Не вспомнил? - Никак нет, - ответил я. - Ну и ничего, значит, заново познакомимся. Гово­рить будем на имперском, из уважения к даме. Госпожа Дарк русский знает, но тем не менее. Да ты садись, не стой. Мы ещё не сказали тебе "спасибо" за Сильванию. Я молча сел у пустого стола. Мертвенно, матово по­блескивал пластик, и мне вдруг почудилось, что именно на этом столе меня и станут расчленять. Медленно и без наркоза. Чтобы почувствовал. Не знаю, откуда возникло это жуткое видение, но потребовалось несколько секунд, чтобы вновь взять себя в руки. - Да, за Сильванию тебе спасибо, - проговорила и Дариана. - Если бы ты тогда не отпустил пленных... они все оказались бы у Чужих. Вот только зачем стрелял в от­ставших? Этого я не понимаю. Ушёл бы с ними. Мы вы­тащили с Сильвании почти всех. Ну, за малым исключе­нием, кому особенно не повезло... - Не понимаю, о чём вы говорите, - спокойно ска­зал я. - Не имею никакого отношения к освобождению пленных. Принимал участие в погоне, да. Да, стрелял... но по конечностям. Дариана и Кривошеев переглянулись. Как мне пока­залось, с недоумением. - Я что-то не понимаю... Руслан, - кажется, чтобы произнести моё имя, командирше Шестой интернацио­нальной потребовалось сделать над собой известное уси­лие. - Некогда я знала твоего отца... много лет назад. Я получила совершенно точные сведения, что пленных освободил именно ты. Зачем тебе говорить сейчас, что ты не имеешь к этому никакого отношения? "Интересно, как ты могла получить "совершенно точ­ные сведения"? - мелькнула лихорадочная мысль. - Я был без брони, покрытый маскировочной мазью. Лицо закрыто. Я был почти наг, но никто из пленных опознать меня не мог. Дариана берёт меня на пушку? Но зачем? Для чего?" - Не могу знать, о чём вы ведёте речь, мадам. Всё. что я могу вам сказать, - что я Руслан Фатеев, личный номер такой-то, занимал должность командира отделения в пя­том взводе пятой роты отдельного десантно-штурмового батальона "Танненберг" из состава Третьей десантной ди­визии "Totenkopf". Выполнял задание командования по охране научной экспедиции, изучавшей некий артефакт нечеловеческого происхождения. Это всё, что я могу ска­зать вам, не нарушая присяги и оставаясь в рамках кон­венций. Если у вас больше нет вопросов ко мне, прошу отвести меня к моим людям. - Погоди, Руслан, - озабоченно сказал Кривошеев. - Ты хочешь сказать, что ты... не более чем простой штабс-ефрейтор имперской армии? Штабс-ефрейтор, считай, гитлеровского вермахта? Я правильно тебя по­нял? И мы, враги Империи, - враги тебе? - Адольф Гитлер умер много-много лет тому назад. К нынешней императорской армии он не имеет никакого отношения, - по-уставному ответил я. Конечно, сам я при этом знал, что записанное в уставе - чистое вранье, иначе нынешний рейхсвер не копировал бы с такой ма­ниакальностью организационную структуру вермахта. - То есть мы, интернациональные бригады, для тебя враги, - медленно проговорила Дариана. - И ты пошёл в армию исключительно добровольно. И твой почтенный отец справедливо лишил тебя наследства... - Мы-то полагали, что ты наш, - вдруг прямо сказал Кривошеев. - Что ты вступил в ряды... по заданию Цент­ра. Что ты разведчик. Такой же, как... как и многие другие. Ты солгал нам, что не освобождал пленных. Там была твоя девушка, Дзамайте, ты узнал об этом и... То есть ты или нам не доверяешь, или на самом деле - враг. Не до­верять нам - глупо. Мы в открытой войне с Империей. Мы уничтожаем имперцев всюду, где только можем. Мы стараемся, чтобы земля горела у них под ногами. Повсю­ду, на всех планетах. Пока они не уберутся к себе на Внутренние, оставив нас, Дальние Колонии, жить так, как мы считаем нужным. А мы считаем нужным объеди­ниться в Демократическую Федерацию Человечества, дать людям свободу и... - Погоди, Егор, - остановила его Дариана. - При­знаться, я уже совсем ничего не понимаю. Почему ты лу­кавишь с нами, штабс-ефрейтор? - Я не лукавлю, мадам. Я ответил на те вопросы, на которые обязан был ответить согласно конвенции. Что касается всего остального, могу лишь заявить ещё раз - никаких пленных я не освобождал. Я знал, что... Дзамай­те находится среди них, но не предпринял никаких попы­ток освободить её или же остальных. Это есть моё послед­нее слово. Отведите меня к моим людям. - Тебя отведут к твоим людям, штабс-ефрейтор, ког­да мы сочтём это необходимым, - прищурилась Дариана. - Тогда мне придётся ещё поспрашивать тебя. Раз уж ты решил прикинуться крутым имперским штабс-ефрей-тором. - Спрашивайте, мадам. Я не думаю, что вы сами за­хотите нарушать Женевскую, Гаагскую и прочие конвен­ции, поэтому не знаю, чем ещё смогу быть вам полезен. Дариана и Кривошеев опять переглянулись. Словно никак не могли решиться на что-то. - Разве что вы решите выменять нас на ваших, кото­рых взяли на Сильвании, - прибавил я. Оба моих собеседника молчали и занимались какими-то непонятными "переглядушками". Словно разом про­глотили языки. Верно, я повёл себя совсем не так, как они этого ожидали. - Сделаем ещё одну попытку, штабс-ефрейтор, - вдруг сказала Дариана. - Думаю, тебе будет интересно узнать, что Далия Дзамайте спаслась. Вместе со многими другими пленными. Если бы не твоя ретивость, штабс-ефрейтор, они спаслись бы все. Я постарался сохранить каменное выражение лица. Здесь уже ничего не изменишь и не исправишь. А следо­вательно, и нечего давать волю эмоциям. - Тебе даже всё равно, осталась ли Даля жива или нет? - испытующе осведомилась Дариана. - Мадам, я не стану отвечать на эти вопросы. Вы, ко­нечно, можете применить физическое насилие... - Мы имеем полное моральное право его приме­нить, - резко бросила командир Шестой интернацио­нальной. - Империя не признаёт конвенций о гуманном обращении с пленными. Наших товарищей пытают. Тех, кто "не представляет интереса", просто уничтожают. Или, что ещё хуже, - продают Чужим. Это тоже для тебя но­вость, штабс-ефрейтор? Я молчал. Пока меня не лупят арматурой и не прижи­гают сигаретами, буду отмалчиваться. Когда перейдут к пыткам, заговорю - чтобы они поверили каждому моему слову. Для этого придётся потерпеть. - По глазам вижу, что не новость. И ты, русский, продолжаешь утверждать, что добровольно надел эту форму? На это можно и ответить. - Так точно, мадам. - Ага. Значит, всё-таки до конца в молчанку решил не играть... Это радует Что ещё скажешь, штабс-ефрейтор? - Зависит от ваших вопросов, мадам. Несколько мгновений они оба смотрели на меня. А потом как-то сразу, дружно махнули рукой и вызвали охрану. Каковая и препроводила меня в низкий, тём­ный - но сухой и чистый блиндаж, где сидели остальные семнадцать моих товарищей по несчастью. - Командир! Руслан вернулся! Живой! - Командир, ты в порядке? Командир, ты как? Ко­мандир, ты им ничего не сказал? - Спокойно, спокойно, ребята, - я поднял руки. - Ничего страшного. Никто меня не пытал. Так... погово­рили самую малость. - И что? Тебя отпустили, командир? - Они не знают, что с нами делать, - успокаивал я ребят. - Сами слышали - конвенции, фигенции... Ник­то с тебя, Мумба, твою чёрную шкуру на барабан спус­кать не собирается. Ладно, ребята. Всё ничего. Мы живы, это главное. Давайте помянем... тех, кто не дошёл. Хоть водой. ...И мы выпили круговую. Простую воду. В молчании, словно шнапс. Никто и не вспомнил, само собой, что обычай этот отнюдь не берёт начало своё в "героических традициях Императорских Вооружённых сил"... Я как мог постарался успокоить ребят. Особо мрач­ными и насупленными сидели Гюнтер и ещё трое из "стержневой нации", не моего отделения. Они, похоже, всерьез верили, что их поджарят живыми. - Мы выберемся, парни, обязательно выберемся, - сказал я. - Только надо набраться терпения и не делать глупостей. - Тебе хорошо, командир, - поднял голову Гюн­тер. - Ты... из ихних. А мы... - А они тоже не из "моих", - резко ответил я. - Дариана Дарк - она кто? Русская, что ли? Фига. Англичан­ка. Интербригады её - там каждой твари по паре. Гюнтер не ответил, только головой покачал. Я как мог старался поддержать их дух. Травил какие-то байки. Не закрывал рта. Потому что сейчас нельзя бы­ло оставлять ребят одних наедине с их собственными мыслями. Глупые сейчас мысли в их головах ходят, не со­мневаюсь. По себе знаю. Если не считать того, что сидели мы под замком, об­ращение было вполне приличным. И нары имелись с по­левыми армейскими спальниками-матрасами, , и все про­чие "удобства" - туда, правда, водили под конвоем. Ма­ло-помалу нас всех накрыло тяжёлое, без сновидений, забытьё. Так началось наше заключение. Для порядка всех ре­бят по разу вытащили на допрос. Явно для проформы Никто, похоже, не мог понять, что же с нами делать Моё поведение спутало интербригаде все карты, так, во вся­ком случае, мне показалось. Они явно растерялись. Они приняли меня за своего. За работающего "в рядах" "Танненберга" их разведчика. О котором они, командиры "бо­евых" подразделений, просто не осведомлены. Впрочем, в таком случае они вели себя крайне неумно. Нас, заключённых, никто не трогал весь следующий день. Даже один раз вывели на прогулку. Под вечер, пра­вда, отправили таскать мусор к сжигалке. Под усиленным конвоем, само собой. День и два прошли всё так же, монотонно. Кое-кто, правда, начал даже находить в плену некое извращённое удовольствие - никаких тебе побудок, никаких тебе кроссов и никакой вахмистерской ругани. Кормят стан­дартными полевыми рационами, но живот, как говорит­ся, набить можно. На четвёртый день нас послали-таки копать какой-то котлован. Работали мы ни шатко ни валко - до тех пор, пока на краю раскопа не появилась Дариана в сопровождении своих мордоворотов и не сделала заявление о том, что нас, скорее всего, обменяют на попавших в плен "бой­цов сопротивления". Так что кто хочет обратно, пусть по­старается. Первыми станем обменивать "ударников". Отчего-то никому сидеть особенно долго в плену не хотелось. На меня теперь тоже никто не обращал внимания. А мне позарез надо было выяснить, что же делает про­славленная предводительница интербригад на планете, где непонятными средствами уничтожено всё граждан­ское население, в считанные минуты подавлена вся пла­нетарная оборона, имперские части, расквартированные здесь, перебиты так же, словно беззащитные овцы стаей голодных волков. И ради этого, наверное, можно было пойти куда даль­ше, чем я сперва собирался это сделать. Тем более - само собой - никто из нас ничего не знал о том, что происхо­дит за пределами повстанческого лагеря. Чем заняты им­перские силы, что случилось на базе, куда обрушился удар Тучи, отозвался ли кто-нибудь на наши просьбы о помощи? Впрочем, если кто-то и отозвался, сейчас он в лучшем случае рассматривает пустое место. Нет, - оспо­рил я сам себя, - не совсем пустое. Стреляные гильзы в траве, чёрные проплешины от напалма. Кровь. Обрывки одежды. Достаточно для того, чтобы военный человек ра­зобрался в происшедшем. Не говоря уж о нашем вертолё­те - или о том, что от него осталось. Очевидно, повстанцы ничуть не опасались вероятнос­ти быть засечёнными со спутников. Не готовились они и отражать атаку Тучи - во всяком случае, у нас огнемёты понатыканы были на каждом шагу, здесь их не было во­обще. И брони у мятежников тоже не было. Они следили за небом, но - радарами, явно поджидая или штурмови­ков, или транспортников с десантом. Задирали острые носы на пусковых зенитные ракеты. Чтобы выстроить такую базу - со всеми этими капонирами, блиндажами, бункерами, горджами, потернами и прочими ухищрениями военно-инженерного искусства, потребовался бы не один месяц, если не год. Не заметить такое строительство с той же орбиты невозможно. Значит, те, кто обязан был по должности заметить, вопиющие факты просто проиг­норировал. У интербригад есть прикрытие в самых вер­хах? Кто-то в имперских штабах у них на содержании? Интересно, ведь интербригады - "некоммерческие на­ционально-патриотические организации, осуществляю­щие свою деятельность на добровольные пожертвова­ния". Хорошие у них, видать, были жертвователи. Щед­рые и бесстрашные - такие деньги отваливать! Да ещё кому - вчерашним террористам! Не ровен час, заинтере­суется охранка - что тогда делать? Очевидно, повстанцы и их "спонсоры" знали, что де­лать. Во всяком случае, они ничего и никого не боялись. И даже недавний кровавый разгром на Сильвании их, по­хоже, ничему не научил. Тем не менее отсюда надо было выбираться. И чем быстрее, тем лучше. Другое дело - куда выбираться? Пе­шим порядком? Через всю планету? Не страну, не конти­нент даже - планету, включая пару внутренних морей? На это уйдёт год. У меня его нет. Я не могу рисковать. О побеге я думал с самой первой минуты пленения. Но уходить с пустыми руками тоже не слишком хотелось. Уж если бежать, так хоть при добыче. Мне ещё придётся отвечать, почему я отдал приказ сложить оружие, вместо того чтобы "всем подразделением героически отдать жизнь в бою за обожаемого монарха". Так что лучше бы мне найти что-нибудь по-настоящему крупное. Такое, чтобы у командования сразу вылезли глаза на лоб. Следовало ждать счастливого случая. Когда у охраны ослабнет бдительность (а это неизбежно случится через несколько дней), что-нибудь непременно подвернётся. Аэродрома тут у господ интербригадовцев наверняка нет, его ВПП слишком уж просто засечь с орбиты. Скорее всего, опять высадились на своих призрачных челноках вместе с тяжёлой техникой, корабли ушли - и поми­най, как звали. Вот только какого чёрта Шестая интернациональная сидит здесь, в тысячах километров от мало-мальски значимых населённых пунктов, и чем они тут за­няты?.. Теоретически, отрабатывая варианты, хороший шта­бист должен хотя бы мимоходом коснуться и самых не­возможных. Могли ли интербригады быть ответственны­ми за уничтожение всего живого на Омеге?.. Ответ - чётко и однозначно - "нет". Имперские пан-цергренадёры прошли бы сквозь них играючи. Даже за­стигнутые врасплох. Во всяком случае, никому из посе­ленцев и в голову не пришло бы бежать сломя голову прочь из Нойе-Бисмарка, бросая всё имущество, - толь­ко для того, чтобы массами погибать потом на полях, вы­стилая костьми громадные кладбища без единого креста. И нигде в той информации, что доводилась до нас, не было сказано, отчего погибли поселенцы. Если убиты пу­лями - пули должны были остаться. Поневоле от таких рассуждений в голову начинали лезть совсем уже странные мысли. Наблюдая изнутри жизнь лагеря мятежников, я не мог не отметить - они все казались занятыми чем-то до чрез­вычайности важным. Не боевая подготовка, хотя она имела место. Не совершенствование базы - тоже лишь в пределах необходимого минимума. Тогда что? Что им тут нужно?.. Я терялся в догадках. "Первые лица" повстанцев, казалось, совершенно ут­ратили к нам всякий интерес. Дариана не показывалась. Нас не вызывали на допросы. На несложные работы нас наряжали младшие чины. Охраняли пока что тщательно. Хотя среди охранников всё чаще и чаще стали появляться совсем молоденькие девчонки, чуть ли не старшекласс­ницы, лет по шестнадцати. Кряк немедленно принялся им усиленно подмигивать, однако все его старания про­падали втуне. Девчонки глядели на нас с холодным пре­зрением. Хорошо же им промыли мозги... Я терпеливо ждал своего часа. И дождался. Но, увы, отнюдь не зевающей охраны или случайно незакрытого замка. Шёл десятый день нашего заключения, когда к нам внезапно спустились четверо мордоворотов личной Дари-аниной охраны. - Ты! - старший из них указал на Прохазку, парня из соседнего отделения. - Подъём. С нами пойдёшь. - Парни! - вдруг как-то съёжился Прохазка. - Если что... не поминайте лихом... - Да брось ты! - бодро сказал я. - Давай, возвра­щайся. Мы партию без тебя доигрывать не станем. - У ко­го-то в кармане нашлась колода карт, и в свободное вре­мя (которого было предостаточно) мы сражались в бридж. Однако и у меня вдруг стало как-то тревожно и смут­но на душе. Прохазка не вернулся. Ни через час, ни через десять. Ни на следующий день, ни через ещё один. В нашем блиндаже воцарилась мрачная тишина. За­быты были карты и прочие нехитрые развлечения сидя­щих под замком людей. Мы почти не разговаривали. И не отрывали глаз от двери. Что могло понадобиться Дариане от простого солдата? Прохазка не был даже ефрейтором. Обычный рядовой, каких тысячи в имперском десанте. Что им могло быть от него нужно?! На третий день, когда Прохазка не появился и после завтрака, перед разводом на работу я решительно забара­банил в тяжёлую бронированную дверь нашего каземата. 1 - Чего надо? - отозвалась девушка-охранник. 1 - Проводи к начальству. Скажи, надо поговорить. ; - Погоди. Прыткий такой! Так и будет начальство с Й>бой разговаривать!.. - лениво проговорил девчоночий Шдос. - Когда надо будет, сами тебя потребуют. * - Слушай, милочка, - резко сказал я. - Мы службу знаем. Ты обязана известить начкара. А он - передать дальше по команде. У меня важная информация. Смотри, если выяснится, что ты не передала - что обязана по ус­таву сделать, - не сносить тебе головы. Дариана - жен­щина резкая. За дверью воцарилось молчание, которое так и тянуло назвать "задумчивым". - Ладно, - с деланой неохотой сказала караульщица. - Сообщу по команде... Очевидно, она на самом деле это сделала. Потому как уже через полчаса напряжённого ожидания к нам пожа­ловали гости. Всё та же мордоворотистая охрана коман­дира Шестой интернациональной. - Ну? - прорычал мне в лицо один из них, щетиной напоминавший дикого борова. - Тебе тут чего-то нужно было? - Проводи к командиру, - спокойно сказал я. - У меня важная информация. Только для неё. Подозрительно и недовольно косясь на меня, шесть здоровенных бугаев вывели меня наружу. На первый взгляд лагерь жил своей обычной жизнью, однако явст­венно ощущалось какое-то напряжение, охватившее всех тревожное ожидание, словно перед боем. Может, их на­конец-то нащупали? - со слабой надеждой подумал я. Но нет, на приготовления к бою это не походило. Пуско­вые и вовсе зачехлены, "тэзээмки" (ТЗМ - транспортно-заряжающая машина из состава зенит - но-ракетного дивизиона.) стояли с раскрытыми капотами, и вокруг них суетились озабоченные чумазые механики. - Сюда, - меня грубо пихнули в спину, направляя к порогу командирского бункера. Внутри меня ждали всё те же лица. Кривошеее, Да-риана и ещё двое, мне незнакомых. Мужчина и женщина "слегка за сорок", сухие, поджарые, они чем-то напоми­нали тигров. Такая выучка, такая стать характерны для элитных групп спецназа Империи, "Скорцени" и "Ризенталь". Видели мы учебные ленты с их тренировками... - Ну что, штабс-ефрейтор, решил заговорить? - не тратя время на приветствия, сказала Дариана - Мне пе­редали, что у тебя есть для меня важная информация. Я жду. И не пытайся сыграть в эту старую игру, мол, "мои слова только для ваших ушей". Никто из присутствующих отсюда не уйдёт Мы тебя слушаем. Мне даже любопытно, что же побуждает бравого молодца-десантника нару­шить присягу, - она усмехнулась. - Тревога за судьбу моего солдата, - твёрдо глядя ей в глаза, произнёс я. - Конвенции запрещают пытки и казни военнопленных. Его исчезновение очень тревожит меня. Меня и остальных. - А где информация? - нетерпеливо притопнула ногой Дариана. - Выкладывай, что ты собирался сказать, и я... и ты всё узнаешь, - она усмехнулась, да так, что у меня по спине прошла дрожь. - Вы хотели узнать, не являюсь ли я разведчиком? - по возможности максимально хладнокровно сказал я, не отводя взгляда от глаз Дарианы. - Не знаю, зачем это вам. Но если это может помочь судьбе моего солдата - да, я разведчик. Что дальше? Если вы на самом деле по­встанцы и борцы за свободу - вы не можете требовать от меня раскрывать совершенно секретные сведения о паро­лях, явках и контактах. Если же вы будете настаивать, я пойму, что вы - всего лишь платные наймиты Империи, специально созданные для того, чтобы выявлять недо­вольных, собирать их вместе и бросать под гусеницы тан­ков. Просто, удобно и никаких хлопот с судопроизводст­вом. Кажется, я на самом деле их удивил. Гневные возгла­сы готовы были раздаться, однако Дариана быстро вски­нула руку, и в бункере разом стало тихо, как в могиле. Трое её сподвижников даже дышать перестали. - Ход твоих мыслей достаточно интересен, - мед­ленно, с претензией на "зловещность" проговорила Да­риана. - Но, видишь ли, я не собираюсь обсуждать с тобой дела моей бригады... - Даже если я - свой? - с напором спросил я. - Ну так ты ведь со мной тоже ничем не поделишь­ся! - всплеснула она руками. "Поделишься..." Детский сад, а не подполье. - Что с моим солдатом? - быстро спросил я. - Я от­вечаю за них. Это простые парни, они неповинны в воен­ных преступлениях, они вполне по-человечески обходи­лись с пленными на Сильвании... - Что с твоим солдатом?.. - прищурилась Дариана. - Я думаю, что тебе лучше не задаваться этим вопро­сом. С ним произошёл несчастный случай. - Так, - негромко сказал я. - Так. Значит, все разго­воры о конвенциях были пустым трёпом? Все прекрасно­душные рассуждения о том, что никто не может быть подвергнут пыткам и жестокому обращению? О том, что вы - не такие, как звери-имперцы?.. Четверо моих "собеседников" заухмылялись. - Дариана, может быть, показать ему?.. - вдруг ска­зал Кривошеев. - Мне кажется, это будет полезно... для избавления от иллюзий. - Для избавления от иллюзий будет полезно дать на­шему доблестному штабс-ефрейтору прочитать вот это письмо, которое я получила... из Центра. - Она ловко выхватила из толстого бювара лист бумаги. По голубова­тому фону тянулись ровные чёрные строчки: "В ответ на ваш запрос № (вымарано) от (вымарано) сообщаем: упомянутый вами Фатеев Руслан Юрьевич, личный имперский номер (приведён мой номер), в кад­рах Управления Внешней Разведки не состоит и никогда не состоял. Рекомендуем отправить вышеупомянутого Фатеева Р.Ю. для дальнейшей оперативной разработки в (вымарано)". Я небрежно бросил бумагу на стол. - А вы решили, что вам вот так вот всё и выложат?.. - Мне бы - выложили, - с напором сказала Дариа­на. - Нам уже приходилось сталкиваться с ситуацией, когда мы "брали в плен" наших товарищей, работающих под прикрытием. И Центр всегда оперативно отзывался, ничего не скрывая. А вот с тобой, бравый штабс-ефрейтор, вышла промашка. Ты никакой не разведчик. Ты про­сто предатель. Удивительно, что Даля могла интересо­ваться тобой, она настоящая героиня, а ты... Во всех отношениях очень интересная беседа оказа­лась прервана самым невежливым образом. Закурлыкал коммуникатор, и Дариана схватила наушник. - Дарк. Что?.. Кто?.. Каким образом? Что вы предприняли?.. Да, сейчас все будем. Ты, - она повернулась ко мне, - отправишься обратно. Но, думаю, ненадолго. Она оказалась права. Радость ребят от моего благопо­лучного возвращения быстро погасла - стоило мне ска­зать, что Прохазку мы, судя по всему, больше никогда уже не увидим. Вдобавок за мной пришли. Очень быстро. Те самые, знакомые уже мордовороты. Мне без лишних слов заломили руки за спину и пово­локли куда-то в глубь леса. Охранники злобно пыхтели, но на предложение самого, наверное, осторожного из них сковать мне ноги ответили пренебрежительным ворчани­ем. Мол, и так сойдёт. Пусть сам топает. Никуда не де­нется. Отсюда ещё никто не девался. Не могу сказать, что при этих словах я испытал немед­ленное и горячее желание умереть за обожаемого монарха. От прикрытых дёрном бункеров и блиндажей дальше в заросли вела достаточно широкая, утоптанная тропин­ка. Ею часто пользовались. Ветви по краям обломаны. Тропинка нырнула в узкую ложбину, густо заросший овраг между двумя холмами. Впереди, в густо заросшем вьющимися растениями склоне я увидел серую бетонную арку входа в подземелье. Ещё один бункер? Из темноты потянуло резким знакомым запахом, И в тот же миг я всё понял. Надо было рвануться в то самое мгновение, но я промедлил. Наверное, я всё-таки не до конца мог поверить, что люди способны на такое. Мы вошли. От входа тянулась узкая дорожка из стан­дартных пластиковых плит. Внутри оказалось нечто вроде пещеры, обширная каверна, потолок укреплён арчатыми фермами. Дальний конец пещеры терялся далеко-далеко в темноте, цепочка огней тянулась вглубь на сотни мет­ров. Внизу, в полумраке, метрах в пяти под нами, что-то негромко плюхало и булькало, квакало и шипело самым что ни на есть мерзким шёпотом. И знакомый, незабываемый "аромат" слизистой реки так и ударил в ноздри. Я заставил себя взглянуть вниз, и меня чуть не вырвало. Хотя вроде бы на истерическую ба­рышню я никак не походил. - Ведите его сюда! - раздался резкий голос Дарианы. Они стояли впереди, тесно сгрудившись под фонарём в поржавевшей обрешётке. Дариана Дарк, Кривошеев, двое, которых я окрестил "тигром" и "тигрицей", и кто-то пятый, кто - я сперва не понял. От их ног начиналась уз­кая лесенка, ведущая вниз. Нигде никаких решёток, ни­каких защитных сеток. Только невысокие перильца. Мне стоило большого труда идти самому. Хорошо быть храбрым и стойким, но тело, увы, слишком прими­тивная машина. Липополисахарид - и у тебя лихорадка, старая добрая ацетилсалициловая кислота - и температу­ра падает. Гормоны синтезируются вне твоего контроля, если, конечно, ты не йог. Они-то, проклятые гормоны, едва не обратили меня в бессильно обвисшую на руках конвоиров тряпку. Дариана терпеливо постукивала по высокому ботинку стеком. Таким же точно стеком, какой носят имперские офицеры с парадной формой, только без чёрно-жёлто-красного темляка. Легендарный командир Шестой интернациональной носит стек? Любопытные аналогии... Меня поставили перед Дарианой и её приближённы­ми. Только теперь я рассмотрел лицо пятого в их группе. И вновь не удивился. Коготок увяз - всей птичке про­пасть. - Здравствуй, Даля. Ну вот... хоть перед смертью сви­делись. Она смотрела мне в глаза. Изменилась. Похудела. Гла­за ввалились. Красные. Она плакала? Уж не обо мне ли?.. Но зачем эта сумасшедшая Дариана притащила Далю сю­да?.. Что за мелодраматические сцены? Хотя кто их знает, в этих интербригадах всё с надрывом, всё как на сцене... "Умирать надо красиво" - их лозунг, хотя красиво уме­реть вообще невозможно. - Здравствуй, Рус... я хотела сказать спасибо, тогда, на Сильвании... это ж ты был? Врать, смотря в эти глаза? За миг до того, как меня столкнут в ждущий "реактор"? Какая теперь разница? Скажи ей правду. Тебе ничего так не хочется, кроме одно­го - чтобы Далька никогда не думала о тебе как о враге. Предателе без совести и чести. Тебе очень хочется оправ­даться перед ней, верно? "Не перед людьми, перед собой будь чист", - сказал когда-то Толстой (Цитата из драмы А К.Толстого "Посадник".). И я качаю головой, потому что люди, стоящие рядом с Далькой, на самом деле могут работать на Империю. - Нет, Даля. Я не освобождал пленных. Я преследо­вал их. Нескольких... убил. Хотя стрелял по конечнос­тям. - Я намеренно перехожу на имперский. И вижу, как её плечи опускаются и начинают вздрагивать. Далька стаскивает чёрный берет и закрывает им лицо. Я хочу, чтобы моё сердце просто и без затей разорва­лось бы в этот момент. Кривошеев делает шаг ко мне и крепко берёт за ло­коть. - Мне будет очень больно, Руслан. Но у нас нет вы­хода. Процесс должен идти. Дариана дала тебе последний шанс. Точнее, тебе и ей, - кивок в сторону Дальки. - Нам всё равно, кого отправить на переработку. Первый солдат, Прохазка, кажется? - на его месте мог оказаться любой. Теперь - твоя очередь. Псы нуждаются в крови. Они должны знать, кто враг. - И как же они распознают? Как отличат? - Голос мой дрожит, несмотря на все усилия. - А это, друг мой, уже совершенно не твоего ума дело, - резко говорит "тигр". - Последнее желание приговорённого к смерти при­нято было исполнять даже в застенках инквизиции, - напыщенно говорю я. - Неужели те, кто борется с Импе­рией, окажутся бесчеловечней Торквемады? - Слова, слова, пустые слова, - нетерпеливо бросает "тигрица". - Кончайте с ним, Дариана. У нас очень мно­го дел. - Даля, - не обращая внимания на "тигрицу", неожиданно мягко говорит Дариана, обращаясь к плачущей Дальке. - Даля, выбор за тобой. Я могу сохранить ему жизнь и отправить на разложение и декомпостизацию другого солдата. Тем, кто внизу, совершенно всё равно. Но ты сама слышала - он не разведчик. Он предатель. Твоего народа. Нашего дела. Общей свободы. Он ничем не отличается от остальных. Они, по крайней мере, ниче­го и никого не предавали. Простые служаки. За паёк и пенсию. Твоё решение? Всё равно кого-то из них нам на­до будет туда сегодня отправить. Реакция должна завер­шиться. Роды вот-вот начнутся. По всем истокам. Решай. Сохранить жизнь этому человеку? Хотя я, признаться, с большим удовольствием бы... Что она бы ещё сделала с большим удовольствием, до­говорить Дариана уже не успевает. Потому что я прыгаю вместе со вцепившимся в мои плечи конвоиром, избав­ляя Далю от кошмарного выбора. И гаснет в ушах её истошный, кошмарный крик. Она кричит по-русски. Мое имя... Я хотел сгрести в охапку Дариану. Погибать, так хоть вместе с этой садисткой и психопаткой. Не вышло. "Тигры" загородили мне дорогу с похвальной быстротой и сноровкой Отброшенные, мы вместе с конвоиром пе­ревалились через низкие перила и рухнули с высоты пяти метров в тёплое, слабо колышущееся, кишащее чем-то живым болото. Всплеск. И я погружаюсь с головой. Слизь. Вонь. Что-то скользит по голой руке, что-то обхватывает шею. Я отталкиваюсь ногами от дна, пытаюсь всплыть... что-то душит, сдавливает горло, я нащупываю змеевидное тело и внезапным, невесть откуда взявшимся усилием рву его, словно гнилую верёвку Наверх. Наверх. Наверх. Мне на­до дышать! И я разрываю тягучие объятия, я всплываю - туда, где солнцем для меня светят блеклые жёлтые фонари. В уши врезается вопль - рядом со мной бьётся, размахи­вая руками, какая-то чёрная масса, покрытая шевелящимся, вздувающимся бледными пузырями ковром. Мой конвоир? Дико, страшно кричит Далька, вырываясь из рук "тиг­ров". Я хочу дотянуться до неё, сказать, что я жив, что ещё ничего не потеряно. Почему я жив до сих пор - не знаю; но "реактор", или что это такое, словно бы не заме­чает меня. Я вдруг чувствую, что могу плыть, насколько это возможно, в тёплом киселе. 37° по Цельсию - опти­мальная температура для громадного большинства энзи-матических реакций... На меня надвигается что-то вроде большого плаваю­щего куста с шевелящейся бахромой бесчисленных щупа­лец. Актиния, не иначе. Мне кажется, что я даже вижу за­чаточный мутный глаз с бельмом, угрюмое буркало, впе­ряющее в меня неживой взгляд; и я готовлюсь к схватке, однако "актиния" меня не замечает. Она устремляется к слабо хрипящему и булькающему мордовороту. Честное слово, я уже испытываю к нему нечто вроде жалости. Ныряю. Кажется, у меня отличная возможность уйти. Не знаю почему, меня ещё не "декомпостируют" и не раз­лагают на атомы. Не знаю и знать не хочу. Ныряю и по­гружаюсь на самое дно. Кое-как не то плыву, не то бреду. Вокруг полным-полно каких-то змей и ещё какой-то не­понятной живности, но она, как и в тот раз, в пещере ис­тока, не обращает на меня внимания. Я плачу ей тем же. Я остаюсь под водой - точнее, "под слизью" - так долго, как только могу. И выныриваю уже у противопо­ложной стенки "бассейна". Здесь темно. Слышны ярост­ные крики на "мостике". Навзрыд рыдает Далька, что-то бешено орёт Дариана... Пусть вам. Пока вы заняты со­бой... Правда, тут уже решают заняться и мной. Но я вновь с пугающей лёгкостью рву опутывающие горло щупальца и вновь ныряю. Никогда я ещё так сильно не хотел жить. Я обязан выжить и обязан выбраться отсюда. Я не дам екормить моё отделение этому монстру. Пусть они служат Империи и носят Feldgrau. Так, наполовину бредя по дну, наполовину трепыхаясь в густом живом бульоне, я пробираюсь всё дальше и дальше вдоль зацементированной стены резервуара. Го­лоса постепенно тают в отдалении. Не слышно и криков охранника. Осторожно подняв голову, я вижу, как интер-бригадовцы уходят, растянувшись цепочкой по настилу; Далька всё время оборачивается, её почти что несёт на руках Кривошеее. ...Дальше в глубине мне наконец удаётся взобраться на мостки. Я пересекаю резервуар и карабкаюсь по плас­тиковым скользким ступеням. За мной остаются мокрые следы, и я поворачиваю прочь от входа. Не хватало толь­ко выдать своё присутствие. Я шагаю как автомат. Я не верю в то, что я ещё живой, несмотря ни на что. С меня потоком стекает слизь, и я, остановившись под фонарём, замечаю, что она наполне­на множеством крошечных коричневых "икринок"... ме­ня выворачивает наизнанку, и я почти без сил падаю на помост. Встаю, когда спазмы прекращаются. Уже не иду, пол­зу по настилу. Из карманов штормовки вываливаются какие-то белесые безглазые черви, один вид которых спо­собен вызвать истерику у целого женского монастыря. Наконец, после долгих трудов, добираюсь до дальнего конца "инкубатора". Настил здесь заканчивается, однако наверху видно нечто вроде вентиляционной шахты. Не думая, насколько безумно всё то, что я делаю, вскарабки­ваюсь на перила. Балансирую на них, наверное, секунду (спасибо родному товарищу штабс-вахмистру за наше счастливое детство!) и прыгаю вверх, вцепившись в же­лезную окантовку. Подтягиваюсь и наконец, выбив голо­вой оцинкованную крышку, без сил вываливаюсь на по­крытый травой и цветами склон холма. Мне он кажется в тот момент настоящим раем. Падаю в траву и только теперь позволяю себе поте­рять сознание. ...Когда я пришёл в себя, была уже ночь. Ночи на Оме-ге-восемь хороши, тихи, облаков нет и в помине, яркие крупные звёзды выстилают небосклон, словно плащ волшебника. Странно, но я не чувствовал ни голода, ни жажды. Слизь засохла, превратившись в стеклянистую массу; подохли и те малоаппетитные обитатели-симбион­ты "бассейна", которые решили попутешествовать вмес­те со мной. Я старался не смотреть на них. В негнущей­ся, хрустящей одежде и разбухших башмаках я неуклю­же заковылял прочь. Куда? - этого я и сам тогда не знал. У меня ничего не было. Совсем ничего. Ни ножа, ни спичек, ни зажигалки. Конечно, десант умеет выжи­вать даже и в такой ситуации, иначе он не был бы десан­том - у меня оставались так и не снятые с нас десантные ботинки, а там при желании тоже кое-что можно спря­тать. Для начала я постарался отделить себя от базы Шес­той интернациональной самым древним из возможных препятствий, а именно - расстоянием. Шёл почти всю ночь, ориентируясь по звёздам и горным вершинам, что смутно чернели на фоне многозвёздного неба. В середине ночи я наткнулся на небольшой поток. Долго и тщательно принюхивался - не несёт ли он в себе заразу?.. И только потом решился напиться. Руками на­драл коры, снял предохранительный колпачок с острого стального навершия на обыкновенном ботиночном шнурке, подрезал несколько ветвей. Я готов был обой­тись и без этого, но мне наконец повезло - одно из дере­вьев "заплакало" густой, клейкой смолой. Вскоре из коры был сооружён вполне приличный туес, в который я на­брал воды. Здесь я остановился. До утра соорудил себе вполне приличный шалаш. Хотелось отстирать одежду, но как-то рука не поднималась - достаточно одной крошечной ик­ринки, и непонятные механизмы чуждой нам дифференцировки запустятся - с тем, чтобы потом, спустя какое-то время, на берег выбрался бы новый исток. Я даже добыл огонь - по старинке, трением. С меня сошло семь потов, но костёр затрещал весело и довольно, и как-то сразу стало веселее. Раздумывал над тем, что делать, недолго. Надо вернуться обратно и вытащить ребят. Потому что эти интер-бригадовцы сейчас опаснее всех на свете Чужих. Как, каким образом они пристали к этой живой дряни, Тучам, истокам и так далее, сейчас уже неважно. Они - самые настоящие предатели. Они предали тех, кто давным-дав­но стоял насмерть под Гвадалахарой и Мадридом. Насто­ящие интербригады. Они решили, что в их руки попало чудо-оружие? И что теперь они сметут армию и устано­вят... ну, как обычно, свободу, равенство и братство? Спасибо, мы это уже видели. Но помимо этого оставался ещё один вопрос, кото­рым я даже боялся задаваться. Почему я выжил? Как это случилось? Почему моего "товарища по несчастью" "декомпостировали" в считан­ные секунды, а на меня, считай, не обратили внимания? И ведь это не первый случай. "Мерена", подслушанный разговор. Пещера истока. И вот теперь это. Признаться, становилось не то что не по себе, а так плохо, что хоть иди и кончай с собой. Кончать с собой я, разумеется, не стал. А просто долго сидел у тихонько горящего костерка, подбрасывал пома­леньку веточки и думал. Итак, повстанцы сумели каким-то образом или запо­лучить биологическое оружие даже не завтрашнего, а после-после-послезавтрашнего дня. Где они его раздобы­ли - другой вопрос. Но земная биология на такое явно неспособна. Я, конечно, не Ламарк и не Мендель, но в таких вопросах, как общий необходимый уровень техно­логии, - пока ещё разбираюсь. Итак, они откуда-то раздобыли невероятную, потрясающую технологию. Кто-нибудь из лингвистов и иссле­дователей космофольклора земных поселенцев, навер­ное, тут же вспомнил бы о Предтечах, Древних, Странни­ках, Титанах - у них множество имен. Могущественная раса "богов", ушедшая, в разных версиях сказок, в другую метагалактику, в другое измерение или вообще совер­шивших коллективное самоубийство, поскольку их честь была каким-то образом задета (особенно популярное завершение на "самурайских" планетах). Но я давно уже не верю в сказки: Нет и никогда не было никаких Предтеч и иже с ними. Есть различные расы Чужих: кто-то более могущественен, чем мы, кто-то менее. Новая технология могла исходить только от кого-то из них. Но опять же - сколь ни скудны наши сведения об альенах, но представить себе, что кто-то из них целе­направленно отыскивал врагов централизованного пра­вительства расы людей, отыскал (не оставляя никаких следов) и предоставил эту самую технологию... как-то не получается. Уж больно много натяжек. Чужие - логич­ны, рациональны. Умеют складывать два и два. Если у них возникла задача - покорить земную цивилизацию, что гораздо проще и эффективнее выполнить при помо­щи обычной военной силы. Жуткие искусственные орга­низмы... или же нет, я не прав и Чужие на самом деле ре­шили покорить нас таким макаром? Ведь вся эта братия, которую я видел здесь, на Омеге, при всём могуществе и изощрённости своих смертоубийственных приспособле­ний в принципе не способна к межзвёздным перелётам. Вот они и воспользовались услугами повстанцев, благо у тех нашлись даже собственные корабли. Тоже, кстати, за­гадка. Империя жёстко контролирует всё пространство вокруг своих звёзд. "Факелы" гиперпространственного перехода можно зафиксировать. Не случайно мы уже дав­но забыли о космическом пиратстве (одно время у нас на Новом Крыму процветало пиратство вполне обычное, морское, - грабили рыбозаводы и морехозяйства). Нет, что-то тут не то, думал я, сидя у огня. Недостаёт какого-то ещё одного, очень важного компонента. Вре­менами мне казалось, что я почти уже понял, в чём тут за­гвоздка, - но мысль ускользала в последний момент, разбиваясь о новые контраргументы. Слишком много вопросов. Слишком мало ответов. Слишком мало известно с достоверностью, позволяющей делать выводы. Пока что у меня одна работа - вернуться и выдернуть оттуда ребят. Потому как даже самый распоследний военный преступник может быть назван тако­вым после справедливого и беспристрастного суда; а гро­зящее Кряку, Мумбе, Сурендре и остальным куда хуже даже смертной казни через повешение. Этому не бывать. Не знаю, что стоит за всем этим, но сказать - они против Империи, значит вместе со мной, я не могу. Конечно, на войне бывает всякое, в белых пер­чатках траншеи не копают, но тем не менее. Пустившись в обратный путь, я невольно всё ускорял и ускорял шаг. Скрипела пропитавшаяся слизью и высо­хшая одежда, шкрябала по телу, но на такие мелочи вни­мания уже не обращаешь. ...К базе я подобрался следующей ночью. Как гово­рится, сходил туда и обратно. Долго лежал в зарослях, присматриваясь и прислушиваясь, в основном прислу­шиваясь, потому что, само собой, в зарослях много не на-глядишь. Тьма ещё не до конца вступила в свои права, я слышал негромкие перекликающиеся голоса. Фонарей на поверхности я не видел, слабая защита от широкоспект­ральных спутниковых камер, снимающих во всех мысли­мых диапазонах. Значит, не так уж они беззаботны. Всё-таки берегутся. И слава богу, а то я уж на самом деле подумал, что у них прикрытие вплоть до Генерального штаба. ...Действовать я начал, когда совсем стемнело. Прав­да, небо, как и вчера, сверкало множеством ярких звёзд, и казалось, их слабые лучи на самом деле слегка рассеи­вают мрак. Я скользил от куста к кусту, легко избегая ча­совых - мальчишки, бить их некому. Мне ни разу не пришлось даже пустить в ход сделанную из гибкого прута гарроту. И слава богу, добавлю я. Убивать этих детей... сейчас я жалел о том, что кто-то из их товарищей погиб от моей руки, когда нас брали в плен. Я жалел - но не да­вал этому ослабить себя. Война жестока. Бывает всякое. Иногда снаряды рвутся среди своих. Случается. ...Нужный каземат я нашёл быстро. Глаза не подвели, кое-что всё-таки помнят. У входа томился караульщик - девчонка. Из-под кепки-бейсболки выбивался длинный "конский хвост". Тьфу, чёрт. Постараюсь просто оглушить. Убивать... нет, есть предел и моим силам. Не в бою, не слепой пу­лей, а вот так, хладнокровно, сзади, удавкой... Долго выжидал момента. Ключей у караулыцицы точно нету, скорее всего они либо у разводящего, либо у самой Дарианы. Хотя нет, только у неё вряд ли, началь­ник караула обязан их иметь. Если кто-то из военноплен­ных запросится, к примеру, в сортир. Или попытается по­кончить жизнь самоубийством и к нему надо будет не­медленно тащить санитаров. Дальнейшее было просто. Мы десятки, сотни раз от­рабатывали это на практических занятиях, на маневрах, то сами охраняли "стратегические склады" от "вражеских шпионов и диверсантов", то в свою очередь становились заброшенной в тыл врага ДРГ ( диверсионно-разведывательная группа.) и "снимали" часовых. Я аккуратно зашёл им за спину и, пользуясь темнотой, одновременно отключил разводящего и второго повстан­ца, который был с ним. Девчонка-караулыцица остолбе­нела и не смогла даже крикнуть. Её я отправил отдыхать тем же способом, что и Раздвакряка в приснопамятные времена на нашей первой "настоящей" полосе препятст­вий... Ключ на самом деле отыскался. Мне невероятно, ска­зочно везло в эти дни. Я выжил под Тучей, выжил в "ре­акторе" и вот теперь - ключ нашёлся легко. Даже, я бы сказал, слишком легко, но в тот момент я не думал о воз­можных ловушках и последствиях. ...Ребята были достаточно хорошо тренированы, что­бы воспринять моё драматическое появление среди ноч­ной тьмы без единого звука. Мы выбрались из капонира. Собственно говоря, выход у нас только один, точно такой же, как и на базе, когда началась атака Тучи: вертолёты. И - как можно дальше отсюда. Куда угодно. Хотел бы я, чтобы мой странный "дар" позволил бы прикрыть от Ту­чи ребят... Тренированному десанту не так сложно пройти неза­меченным сквозь повстанческий лагерь, где обученных людей - раз, два и обчёлся. Мы аккуратно, без лишнего понта и шумовых эффектов, никого не убивая, повязали ещё троих караульных, прежде чем сбить замки на дверях кабины. Здесь по старинке вертолёты запирались каки­ми-то античными амбарными замками. Не знаю, кто до­думался до столь гениального решения, но лам оно здо­рово помогло. И стартеры были на месте, как и в про­шлый раз, на базе. ...Лагерь проснулся, когда я уже прогрел двигатели и поднял машину в воздух. Запоздалые выстрелы. Стре­кот пулемётов. Мимо. Эх, не было у вас господина штабс-вахмистра, чтобы всыпал по первое число за такую стрельбу... Этот вертолёт был очень прилично вооружён, и я не без злорадства положил несколько пятидюймовых "НУРСов" в плотно стоящие на взлётном поле геликоп­теры. Это вам небольшой фейерверк от меня на память. Нечего сбрасывать моих людей на поживу всяким там склизким существам. С детства терпеть не мог змей. Даже безобидных безножек, с которыми играли все без исклю­чения мои братцы и сестрёнки. И кидать людей им на съедение - нет уж, господа, за такое, как говорят у нас, "колов набросать могут". Наш отлёт ознаменовался знатными фонтанами огня. Техники безопасности у этих бригад никакой, горючка чуть ли не вперемешку с боеприпасами. Рванули один за другим три машины - конечно, чего ж вы хотите, если в нарушение всех регламентов держите геликоптеры с под­вешенным на пилонах вооружением? Мы взяли курс на север. Фактически протянем, сколь­ко хватит горючего, а потом пойдём пешком. В сигнал бедствия я уже не верил. Ни на пфенниг, как говорится. Мерно рокотали лопасти. И ребята уже не хлопали друг друга по плечам, радуясь избавлению. Щадя, я не стал рассказывать о судьбе Прохазки. Сказал просто, что его "убили при попытке к бегству". И не стал ничего говорить о чудовищном "инкубаторе". Об этих играх интер­бригад пока никому, кроме меня, знать не следовало. Ин­тересно всё же, как имперская "безпека" допустила, что бригады выросли в такую силу? Под носом у недремлю­щей охранки.! Легальная организация! Нет, что-то тут было не так. Очень сильно не так. Настолько сильно не так, что я готов был поверить в то, что интербригады дей­ствительно не более чем приманки-ловушки для нонкон­формистов, обречённых на "элиминацию". Но тогда имперцы бы никогда не допустили такого кошмара, что случился здесь, на Омеге-восемь. Или сочли это "прием­лемыми потерями"? Или интербригады только притворя­лись "ручными"?.. Гадать можно было до бесконечности. Мы благополучно проскочили зону поражения ЗРК повстанцев. Прошли вплотную к земле, чуть ли не прити­раясь к ней, лавируя, скрываясь за рельефом местности. Я молил Николу-угодника, чтобы у госпожи Дарк не ока­залось на орбите соответствующего спутника и комплек­са с наведением по данным с него. Хотя кто знает, были ли эти комлексы вообще на боевом дежурстве. Так или иначе, второй раз за последние дни мы летели прочь, пытаясь подтянуться как можно ближе к импер­ским частям. Даже если придётся идти год. Горючего у вертолёта было много. Траспортник, пере­оборудованный под "полубоевую" машину, он запросто поднял бы сорок человек и мог пролететь почти пять со­тен километров. Я надеялся, этого хватит, чтобы ото­рваться. Правда, после этого нам предстояло бы одолеть ещё несколько тысяч миль. Но десанту не привыкать. Во всяком случае, отсюда надо убираться... ...Утро застало нас в воздухе. Горючего оставалось ещё где-то примерно на полчаса полёта, и я уже думал о по­садке. Мы летели невдалеке от гор, и я невольно вспоми­нал о тех милейших созданиях, что ждали своего часа, о тысячах, если не миллионах, коричневых пузырьков, мед­ленно влекомых течением в тёплой, нянчащей их слизи... И, что называется, накаркал. Не знаю, было ли это случайным совпадением, или, обнаружив наш побег, Дариана освободила туго стянутую пружину своего оружия. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы мы увидели закурившийся над дальним предгорным лесом подозрительный дымок. Я навёл визор, изображение по­слушно наплывало, точки становились всё больше - до гех пор, покуда я, похолодев, не рассмотрел кружащиеся над лесом десятки тысяч разнообразнейших созданий. Туча в самом концентрированном и наверняка самом аг­рессивном виде. За деревьями, в глубине леса словно бил исполинский фонтан - я живо представил себе, как де­сятки тысяч зародышевых пузырей разом всплывают к поверхности, набухают, раздуваются, как отчаянно пуль­сируют жилы, тщась прокачать потребное количество "крови", или же того, что её заменяло. Туча сгущалась и уплотнялась на глазах, поднималась всё выше, в её массе начало зарождаться общее слитное движение, твари кру­жились, словно в каком-то странном танце, небо темнело на глазах от поднимавшихся ввысь тысяч и тысяч тел. "Инкубатор" должен был на самом деле переполниться. Начиналось самое интересное, и биолог во мне дорого бы дал за то, чтобы взглянуть на это вблизи. Со стороны казалось, что Туча целиком и полностью занята своими делами. Во всяком случае, на нас твари не обращали никакого внимания. Пришлось прибавить ско­рости - скорей, скорей, подальше отсюда! Однако впереди, там, где горная цепь плавно завора­чивала к западу, перерезая нам путь, над зелёными купа­ми древесных крон я увидел ещё четыре или пять таких же живых смерчей. Да, славно поработали товарищи повстанцы. И когда только успели? И почему этого никто не увидел с орбиты? Почему не выжег заразу ядерными ударами? Не по­няли? Не хотели уродовать планету?.. Точечные удары не стали бы для неё полной катастрофой, во всяком случае, до ядерной зимы дело, наверное бы, не дошло. Да, пять столбов впереди. Шесть... семь... восемь... Основательно же они потрудились над здешними речушками. А мы-то, мы-то хороши... уперлись в одну-единст-венную, не видя, не замечая, что творится вокруг. Или это было настолько хорошо укрыто, что даже хваленая имперская разведка не справилась? Мы повернули. Но горючего оставалось всё меньше и меньше; рисковать с почти двумя десятками ребят в отсе­ке я, понятное дело, не мог. Посадил машину, когда толь­ко вспыхнул предупредительный сигнал. Встали ровно и хорошо, в укромной ложбине, достаточно широкой для того, чтобы там спокойно разместилась такая махина, как наш транспортник. Вышли. Долго смотрели на беспо­мощный вертолёт. Из него, само собой, выгребли весь полётный НЗ, вс.ё, что могло пригодиться. Переход пред­стоял внушительный. А. радио мы больше не доверяли. Уж слишком оперативно вышли на нас в прошлый раз господа из Шестой интернациональной... Потянулись долгие часы монотонной дороги. Мы шагали по степи, растянувшись цепочкой. Устав предпи­сывал выделить головной и боковые дозоры, но при от­сутствии связи на это вопиющее нарушение инструкций, способное довести господина штабс-вахмистра до ин­фаркта, пришлось закрыть глаза. Поднималось всё выше солнце. Кружили далёкие столбы живого "дыма". Мы шли в молчании, потому что каждый понимал - выбраться отсюда шансов немного. Наш главный враг сейчас - расстояние, а не повстан­цы или даже Туча. Расстояние. Тысячи и тысячи кило­метров по маловодным степям. Все прелести перехода - без какого бы то ни было снаряжения, в одних брезенто­вых штормовках. Прошлый раз мы совершили ошибку - ценой её стала жизнь Прохазки. Если надо, будем, как сказал, идти хоть год. Но придём. Обязательно придём. ...К вечеру нам пришлось повернуть к горам. Здесь, в степи, совсем не было воды. Мы копали ямы, но они ос­тавались сухими. Трава здесь стояла невысокая и пожух­лая. Нам пришлось повернуть. Прямо туда, где над пред­горьями крутились шесть исполинских живых воронок. Там зеленели леса, там должна была быть вода. ...Когда добрались до первых деревьев, от жажды уже впору было вешаться. Неужели все до единого ручьи, сбе­гавшие с гор в сухую степь, перехвачены? Неужто все об­ращены в "реакторы" и "инкубаторы"? В подобное как-то не слишком хотелось верить. Мы на самом деле нашли ручей. Но - в опасной бли­зости от основания "воронки". Тем не менее это была вода. Я объявил привал. Ребята нервничали, даже невоз­мутимый Микки или хладнокровный Гюнтер. Разумеется, и речи быть не могло, чтобы лезть к "ин­кубатору". У нас ни приличного оружия, ни брони. Оста­валось только забиться в густой подрост и отлёживаться. Нам предстояло запастись водой на долгий переход. Ребята улеглись, а мне покоя всё не было. Что-то не­ведомое не давало уснуть, не давало забыться. Десантник должен уметь отдыхать в любой ситуации, если нужно во­зобновить силы для боя. А тут... я ворочался с боку на бок, пялился в ночное небо - но сна всё не было. И вот, проворочавшись так всю ночь, на рассвете я таки не вы­держал. Осторожно поднялся и крадучись двинулся сквозь заросли. Туда, где - я точно, я твёрдо знал, сам не ведая откуда! - крутился над опустевшим "инкубатором" чёр­ный смерч. Меня словно вёл какой-то зов, но при этом я оставался самим собой. Человеком. Русланом Фатеевым. Которому почему-то очень надо, до невозможности надо увидеть, что же на самом деле происходит там, над "резе­рвуаром" и в нём. Во мне словно жила какая-то лихая бе­совская уверенность, что со мной ничего не случится, что со мной не может ничего случиться. Почему-то я был уверен, что Туча поглощена сейчас сама собой, ей не до меня, и если я не буду швыряться зажигательными гранатами (которых у меня так и так нет) - то меня никто не заметит. Безумный порыв, если разобраться толком; но в те минуты меня словно ветром подхватило. И я увидел. Не в цифровой бинокль, своими собст­венными глазами. Вблизи. Я увидел невиданное. Чего до сего времени не видел ни один землянин. Ни один чело­век. И, хочется верить, больше и не увидит. Да, здесь когда-то тоже текла речка. Петляла меж предгорными холмами, бурлила на перекатах. Теперь её намертво перекрывала широкая плотина, замкнувшая треугольную "чашу" между холмами. Здесь явно потруди­лись человеческие руки - вдоль краев поднимался вну­шительный вал металле пластиковых блоков. Стандарт­ный имперский строительный материал. Почти до краёв поднималась густая коричневая слизь. Сейчас она вся словно кипела, но все, кому надо, похоже, уже "вылупились" - пузыри лопались впустую. Там, в глу­бине, словно перекатывались громадные мускулы, время от времени поверхность жуткого пруда вспухала горбом, и оставалось только догадываться, что же за твари ходят сейчас вдоль дна, время от времени поднимаясь вверх. Сверху живые воронки мерно крутились над крона­ми - надо полагать, вся нечисть взлетела над бывшим "инкубатором". Ну, крутитесь - и крутитесь себе, на ваше внимание не требуется, мы не обидимся, если вы нашу сторону даже и не посмотрите... Они и не посмотрели. Высоко в небо поднимался плотный, почти что чёрный, мерно вращающийся живой вихрь. Я различал масс кружащихся созданий - размером от кулака до крупно-птицы, вроде орла. Мелькали и какие-то совсем громадные стрекозы, на манер живших в карбоне метровых ме ганерв, только ещё больше. На ходу твари перестраива лись. Совершали какие-то сложные маневры, составляясь разнообразные цепочки. И чем больше я вглядывался, тем сильнее убеждался - отыскать двух одинаковых было практически невозможно. Деталей, само собой, не разли­чишь. Единственное, что смог разобрать, - у всех, неза­висимо от вида и размера - вздутое брюхо. Мне показа­лось, что все они с трудом держатся в воздухе. Их танец, неторопливое, исполненное достоинства движение завораживало. Им не было дела до нас, жалких крупинок примитивной протоплазмы - в отличие от них, протоплазмы дивно реорганизованной, упорядоченной, предельно функциональной и эффективной. Я мог только бессильно пялиться на происходящее. Враг набирал силу, приумножал своё число, а мы хлопали глазами. И сладко-сладко плавала по сознанию моему стран­ная мысль - а если я сейчас брошусь в этот самый пруд, со мной ничего не случится. Я защищён. Они ничего не могут мне сделать. Это было чем-то сродни детской убеждённости, что от всех ночных страхов лучше всего защищает самое обык­новенное одеяло, натянутое на голову. Туча мало-помалу приняла форму почти правильной воронки. Я даже приблизительно не смог бы сказать, сколько стянулось сюда живых существ. И для чего. Медленно поднималось солнце. Вокруг становилось светлее, отползали ночные тени, но Зло, восставшее из неведомых адских глубин прямо у меня перед глазами, отнюдь не страшилось светлого дня. Заворожённый, я продолжал смотреть, и вот, когда первые прямые лучи коснулись поверхности "инкубатора", слизь в нём резко ткипела. Словно кто-то поставил слабо булькавшую го­рячую, только что кипевшую воду на полный огонь. Пузыри становились всё больше. Пруд заходил ходу­ном, словно в нём начинало ворочаться какое-то неведо­мое страшилище. А потом по всему инкубатору прошла резкая, мгновенная судорога - и я сам отчего-то дёрнул­ся, как от резкой зубной боли. Раздалось шипение и хлю­панье, и слизь вдруг стала опускаться, словно кто-то вы­дернул затычку из сливного отверстия ванны. Обнажалось что-то жуткое. Дикая, невообразимая смесь - под поверхностью крылись внутренние органы какого-то громадного существа. И сейчас всё это двигалось, сжималось, сдвигалось, вставало на место. Со всех сторон "пруда", словно лепестки громадного пресса, дви­гались чёрные плиты, которые так и тянуло назвать "бро­невыми". Как будто закрывалась крыша исполинского ракетного ангара. Всё это сопровождалось утробным ры­чанием, бульканьем, чуть ли не рыганием. Слизь ушла было вниз, но теперь снова поднималась, по мере того, как всё ближе и ближе сдвигалась броня. Я понимал, что присутствую при зарождении нового, уникального и уди­вительного существа, которое так и хотелось назвать "маткой". Слово само всплыло в сознании, словно кто-то мне его услужливо подсказал. Я как можно крепче при­жался к земле, едва осмеливаясь поднимать глаза. Вскоре в "пруду", а точнее, на его дне, неуклюже ворочалось гро­мадное создание, чем-то напоминавшее исполинскую че­репаху. Черные чешуйчатые плиты сошлись, в щелях вскипела коричневая слизь, с удивительной скоростью застывая странного вида "сварными швами". Я не видел ни головы, ни лап - только громадную чёрную спину. Мне показалось, что я видел последнй акт действия, но так мне именно казалось. Скреплённые "сваркой" в одних местах, чёрные плиты разошлись в других, откры­вая что-то вроде широких сфинктеров, затянутых трепе­щущими перепонками. И в них, в эти отверстия, вдруг ринулась вся масса машущих крыльями существ над моей головой. Воронка втягивалась внутрь "матки". Твари в строгом порядке "укладывались штабелями" внутри чудо­вища. И вскоре - вскоре небо над головой стало чистым. Последние минуты мне пришлось до крови закусить губу - зов стал поистине неотвязным. Моё место было там, внутри. В уютном чреве. В ожидании, когда наста­нет время... А потом начались вовсе полные чудеса. Этого не могло быть, но это было. Громадная туша, сотни метров в по­перечнике, тысячи тонн живого веса неторопливо, тор­жественно стала подниматься вверх. Обнажилось дно, покрытое лужами слизи, - в них что-то извивалось и корчилось. Кого-то, наверное, забыли. Туша поднимается. Проплывают мимо забранные че­шуёй, словно у сказочного дракона, бока. Показывается брюхо. Удивительно, но я вижу под ним десятки, сотни небольших поджатых лап, толстых, словно колонны Им­перской Оперы. Зачем они существу, которое, судя по всему, умеет летать святым духом, без всяких крыльев? - кто знает... Так или иначе, постепенно уменьшаясь, бестия скры­валась в синеве. Утро вступило в свои права. Ошарашен­ный, поражённый увиденным, я побрёл через лес обратно к ребятам. ...О случившемся я никому не сказал. Слишком неве­роятно. Антигравитация в чистом виде. Мы тоже научи­лись немного играть с ней - на наших кораблях нет неве­сомости. Но такого... чтобы прямо с грядки к звёздам... - Встали, ребята. Пошли. Как хорошо сказано в од­ной хорошей книге, дорогу осилит идущий. - Это в какой же, командир? - полюбопытствовал Кряк. - Не помню, - соврал я. - Давно это было. В детст­ве читал. * * * ...А потом всё как-то сразу и быстро кончилось. Ещё два дня мы тащились вдоль изогнувшегося горного хреб­та. Чёрные воронки, так нервировавшие Кряка, бесслед­но исчезли. Я понимал куда. Тоже невесть откуда всплы­ло слово "трансформа". Они трансформировались. И ушли. Наверх, "за небо", как сказали бы какие-нибудь шаманы доисторических троглодитов. Чудовищная мощь служила для того, чтобы поднять за пределы атмосферы жутких чудовищ. Я невольно вспомнил слова об "оружии первого удара". Оружии, которое можно использовать только один раз... И его, похоже, использовали Здесь, на Омеге-восемь. Использовали на всю катушку. Использовали, выкосив исех, относящихся к виду Homo. И после этого оружия... не стало. Не знаю как. Не знаю почему. Точнее, могу догадываться - краткоживущие боевые формы, эффектив­ность в обмен на продолжительность жизни. Трезвый расчёт и разумный размен. И всё это время в отдалённых местах планеты вызревала смена. В тихих и мутных пото­ках тёплой слизи. Хотел бы я посмотреть в глаза тому мо­лекулярному биологу, который всё это проектировал. Вы­писывал схемы трансляции сигналов, составлял схемы регуляции экспрессии генов, расставлял энхансеры, за­плетал дээнковые цепочки в глобулы нуклеосом и так да­лее и тому подобное. Профессор Семён Ефимович Брес-лер, не колеблясь, отдал бы свою правую руку за возмож­ность поработать здесь. Тем более за деньги охранки. "Из любого гумуса можно экстрагировать жемчуг, - любил говаривать он. - Надо лишь правильно составить уравне­ние трансформации". Значит, так... конечно, никакие живые существа не способны управлять гравитацией. Здесь нужны принци­пиально иные технологии. И если эта тварь так легко взлетает... ну-ка, студент Фатеев, как вы решите эту эле­ментарную проблемку для первого курса, да что там - для абитуры? Да очень просто - закопаем в землю чёр­ный ящик. Аккурат под "инкубатором". Какой-нибудь антигравитационный альфабетагамма-хренотрон. И пусть тварь вберёт его в себя. Оплетёт нервами. И пусть взлетает. Другое дело - она что же, и в подпространство вхс дить умеет? Ну, это едва ли. Все межзвёздные корабли из вестных человечеству Чужих рас громадны. И это понятно. На прорыв линейности нужно потратить чудовищную энергию. У нас на это способен только термояд. Что у них - неведомо, но, видать, тоже "дистанция огромного размера". Так или иначе, "матки" ушли. И у меня, признаться, холодело сердце. Потому что если они на самом деле спо­собны к навигации в пространстве... если способны отыс­кивать планеты... то не устоит никакая Империя. Несмот­ря на всех своих пандергренадёров и "королевских тиг­ров". Мы будем просто сметены с лица земли ордой, с которой невозможно ни вести переговоры, ни заключать мир. Если только, конечно... Если только, конечно, их не контролируют "красные бригады". На самом деле никакие они не красные, они опорочили славное имя интернациональных бригад, "но тем не менее. Тогда, наверное, повязав верхушку мятеж­ников, вторжение удалось бы остановить. Я уже ни минуты не сомневался, что это не мятеж. Это именно вторжение. Вторжение Чужих. И хочется ве­рить, что мятежники на самом деле контролируют этих тварей. Ведь недаром же они натаскивают бестий на - люд­ское мясо. Не зря же скормили им несчастного Прохазку. Видимо, первый удар оказался слишком сильным. Ко­мандоры и че гевары не рассчитали. Слегка. Вот и при­шлось потом швырять пленных в ждущий тёплый кисель. Всё это, разумеется, во имя свободы, равенства и, соот­ветственно, братства. Империя, конечно, не лучше. Про­давать пленных Чужим - тоже не фунт изюму. "Матки" поднимаются над планетой. Их много. На­верное, десятки, может, даже сотня. А флот, который, ко­нечно же, готовился к "звёздным войнам", их наверняка проморгает. Почему-то я не сомневался, что проморгает. Или не сможет адекватно отреагировать. Я вздохнул. Воображение невольно рисовало апокалиптические картины - миллиарды плывущих в спокой­ных водах Нового Крыма коричневых пузырей... гудящие в воздухе истребительные Тучи... Тучи, против которых людское оружие практически бессильно. И последние беглецы, в панике хватающие плачущих детей, бросаю­щиеся к машинам, наивно полагая, что смогут спастись. От этого спасения нет. Те, кто создавал живые Тучи, всё рассчитали правильно. Человеческое тело слишком со­вершенно. Нет практически такой болезни, которая уби­вала бы мгновенно. И нет такой, от которой мы не нашли бы лекарства. Иногда случались вспышки странных эпи­демий. Жёлтые сети тут же начинали вопить, что против земной цивизации Чужие применили биологическое ору­жие. Разумеется, это было ерундой. Просто где-то недо­статочно оперативно сработала карантинная служба. А вот здесь, на Омеге-восемь, в ход на самом деле пошло оружие. И у человечества против него нет защиты. Ах, если бы это были монстры, как на Зете-пять! Тех, кого можно убить пулей, разорвать на куски фугасным снаря­дом, раздавить гусеницами тяжёлого танка. Люди истре­били бы любую орду играючи, без хвастовства. Подобно тому, как исчезла с лица земли миллионная рать несчастных лемуров. Которые наверняка попали под контроль тех же самых... гм... монстров. А пока мы бредём по пустой степи. Мы бредём в ожи­дании чуда. Потому Что мало кто на самом деле верит, что мы сумеем одолеть все те несчитанные тысячи километ­ров до Бисмарка... Однако порой и беда оборачивается добром и от худа не приключается одно лишь зло. Мы пятый день шли через степь. Горы медленно отступали, и меня заботило только одно - где мы станем брать воду, когда хребет окончательно растает в полуденной Дымке. А потом... это было как в детской сказке, когда к по­терявшимся посреди глухомани детям спускается с небес ангел-хранитель. В небе появилась светлая точка, она бы­стро увеличивалась, росла, и вскоре мы, обеспамятовав-шие от радости, увидели вставший на огонь транспортно-орбитальный челнок. Командование, очевидно, решило изменить своей практике не сажать "грязные" машины с устаревшим ядерным приводом вне космодромов. Мы прыгали и орали, как буйнопомешанные. И мне пришлось гаркнуть как следует: - Пррррекррратить, мать вашу! Вы десант или кто! К челноку мы приближались с известной осторожнос­тью. Земля вокруг него фонила со страшной силой, там полно самых экзотических изотопов, а на нас нет брони, что неплохо защищала и от радиации. Челнок опустил длинный выдвижной мост, переки­дывая его через заражённый участок. И мы вошли в него, вошли, словно рыцари Круглого стола, возвратившиеся в Камелот после поисков Святого Грааля. - Руслан! - лейтенант... нет, уже обер-лейтенант! - Рудольф стремительно шагнул мне навстречу и протянул руку ещё до того, как я успел вытянуться по стойке "смирно" и отрапортовать согласно уставу. Протянул мне руку. И хлопнул по плечу. И бросил: - Не тянись... господин лейтенант. Давайте, давайте, ребята! Не задерживаемся! По местам, пристегнуться - и взлёт!.. ...Как всегда, все чудеса имеют крайне простые объяс­нения. Наше не было исключением. Сигнал бедствия был-таки принят. Поисковая партия вылетела на место, но - ничего не нашла. - Совсем-совсем ничего, господин обер-лейтенант? - Рудольф. Ты забыл, Руслан, что теперь тоже офи­цер? - Прости... Рудольф. Действительно, забываю... Но как такое могло случиться? Был бой... А вертолёт? - Никакого вертолёта. - Значит, всё-таки смогли починить двигатели... - Возможно. Короче, было только много травы. Ни пятен от напалма, о которых ты говорил, ничего. - А снимки с орбиты? Рудольф запнулся. - Гм... командование флота... скажем так, недоста­точно оперативно откликнулось на наш запрос. Спутни­ков и челноков у них вечно не хватает, так что... но фото с орбиты всё-таки были сделаны. - И что же? Что увидели? - Ровным счётом ничего. Ни людей, ни бункеров, ничего. У наших друзей маскировка что надо. После раз­грома нашей базы никому и в голову не могло прийти, что кто-то мог уцелеть, кроме... ну, ты понимаешь. Я нахмурился. Все мы, выжившие, на всю жизнь, до последнего вздоха будем помнить наглухо запертую бро­невую дверь. - А они что, все уцелели? - Не все, - жёстко ответил Рудольф. - Я знаю, тебе это будет... приятно услышать. Твари разрыли бункер, пробурились сквозь бетон. Прежде, чем пришла помощь, многие успели погибнуть. Я молча кивнул. Сейчас это была не первоочередная тема... но мне действительно стало как-то легче. Справед­ливость всё-таки есть на свете. Им не удалось отсидеться за бетоном и бронёй. - Помощь пришла, - продолжал лейтенант. - Туча не стала там оставаться. Ушла обратно. К себе. В этот, как его... гадючник. - Его выжгли? Рудольф кивнул. - До дна. Высотные бомбардировщики. Пятитонные бомбы. Термит и фосфор. Всё, что только возможно, кро­ме ядерных боеголовок. Теперь там проплешина пять ки­лометров в поперечнике. - А пещера? Исток в пещере? - Пятнадцать крылатых ракет с объёмной БЧ. Полго­ры разворотили. Жаль, красивая была речка. В общем, там теперь пустыня... - А данные? Данные экспедиции? - Не мой уровень доступа, Руслан. Но, полагаю, уце­лели. Бронированные сейфы с документацией Туча со­жрать не смогла. Думаю, просто не поняла, что это такое. А вот все компьютеры уничтожены с особой тщательнос­тью. Такое впечатление, что твари знали, что такое ком­пьютеры и для чего могут использоваться. Или ими управляли, подумал я. - А остальные "реакторы"? Мы, пока шли, насчитали ещё шесть штук в предгорьях. Рудольф мрачно покачал головой. - На снимках ничего нет. Лес и лес... - Маскировка... - Хотел бы я посмотреть на эту маскировку. Это тебе" не танки прятать. А озёра размером с футбольное поле. Значит, шесть штук?.. О чёрт. Очень милые известия, не­чего сказать. - Есть ещё более милые... И я рассказал о "матках". О чудовищах, легко и не­принуждённо уходивших в космос с поверхности планеты без всяких там двигателей и прочей ерунды. О "матках", вобравших в себя тысячи и тысячи существ. Которым не надо времени на развитие и метаморфоз, которые будут готовы к бою немедленно. И которые, скорее всего, и очис­тили от людей Омегу-восемь. Очистили, как никогда не очистить никаким карательным отрядам. Рудольф слушал меня, и глаза у него становились всё уже и злее. А дослушав, он только и смог сказать: - О майн готт. От маленького камня, каким стала наша группа, пошли по воде большие круги. Собственно говоря, наше спасение как раз и было результатом того, что флот вы­вел-таки на нужную орбиту нужный спутник и на одной из фотографий дежурный офицер разглядел нас. Была от­правлена партия. Нас подобрали. Ничего особенного. Ра­зумеется, целый батальон немедленно бросился туда, где должна была находиться база повстанцев. И, разумеется, ничего не нашёл. Точнее, нашёл - пустые капониры, брошенные блиндажи и бункеры. Внутри не осталось ни­чего, всё было выжжено дотла - здесь тоже подрывали фосфорные бомбы. В самой большой пещере - тоже ни­чего. Там, похоже, жгли с особым тщанием. Батальон ни­чего не обнаружил. Его вывезли обратно. Разумеется, нас допрашивали. Денно и нощно. Целые бригады следователей. Охранка потеряла сон и покой. Всех вновь прогнали через полиграф. К горам помчались разведывательные партии. Они подтвердили мои слова - хотя бы о том, что насчитывалось как минимум шесть "инкубаторов", не замеченных средствами космической разведки. Шесть пустых "прудов", или, если угодно, "озёр", дно которых покрывала засохшая слизь. К сожалению, никто из моих ребят не мог подвердить мои слова о "матках". И, наверное, мне не миновать бы длительных и изнурительных психиатрических экспер­тиз - если бы не сведения с орбиты. Контролёры движе­ния челноков засекли-таки взлёт "маток". Засекли рада­рами, но не больше. А потом они внезапно с радаров исчезли, и срочно посланные на разведку корабли верну­лись ни с чем. И тогда - честь и хвала командованию флота! - они сочли за лучшее принять к исполнению самый бредовый из всех возможных вариантов. Вариант из серии - а что, если кирпич из самолёта выбросить, то целый город взорвётся? Они предположили, что Чужие улизнули через "кро­товую нору". И теперь могут появиться практически где угодно в пределах нашего сектора. Мы в "норы" влезать пока ещё не умеем. Там не работает привычная нам тех­ника "раздирания" пространства. То есть ломом-то мы можем, а вот когда надо ключиком поковырять, так ни в какую не подберёшь. Собственно говоря, как я понимал, это и послужило сигналом. Честно говоря, я после этого даже немного за-уважал своего противника. Генералы-адмиралы не боя­лись показаться смешными. Не боялись того, что в слу­чае, если ничего найти не удастся, у них будут крупные неприятности. И это ещё было мягко сказано. Меня подвергли всем возможным проверкам. Меня ещё проверяли - вместе с операторами и даже самими приборами, что засекли взлёт "маток" и выход их за атмо­сферу. Проверяли до тех пор, пока на переданных спут­никами фотографиях наконец не обнаружили шесть раз­мытых теней, поднимавшихся над горами Омеги-восемь. Но с момента взлёта "маток" до того, как их спутни­ковые фотографии попали на стол к "кому надо", прошёл не один день. Какие-то технические неполадки - надо сказать, случившиеся очень вовремя для Чужих. Я ничего не сказал о своём приключении с "реакто­ром". У меня не поворачивался язык сказать, что интер­бригады каким-то образом связаны с "матками". Я про­сто не сумел этого сделать. Потому что где-то там среди них оставалась Далька. Я не сомневался, что Дариана Дарк сумеет уйти. Она сейчас подобна старой, опытной волчице, настоящему вожаку стаи. Она чует опасность и чует выходы из неё. Она всегда успеет прыгнуть на миг раньше, чем того ожи­дает охотник. Где-то у неё стояли наготове челноки. От них должны были остаться пятна выхлопа, их нетрудно найти - и их, конечно, найдут, но до этого челноки уже подберёт настоящий крейсер, неотличимый от импер­ских, разумеется, имеющий все позывные, безупречно отвечающий на запросы "свой-чужой" - и тихо, незамет­но уходящий затем куда-то в сторону, конечно же, предъ­являя все необходимые допуски. И чёрта с два их возьмёшь. И на этом крейсере навер­няка стоят где-нибудь в корабельном хранилище тяжёлых изотопов или ядерных боеголовок какие-нибудь подобия дьюаров, где в жидком азоте дремлют, дожидаясь своего часа, те самые "зародыши". В принципе, никакие "матки" здесь не нужны. Скажу больше, они были бы даже вредны. Их гораздо легче об­наружить. Из-за своих размеров они более уязвимы. Это вам не крошечный коричневый пузырёк, не икринка, пу­щенная в стоячий пруд. Это настоящий монстр. А с мон­страми мы, люди, как раз и обучены справляться. Ещё с доисторических времён, когда забивали камнями мамон­тов. Нет, не всё так просто получалось и с этими интербри­гадами. Оружие первого удара - правда, вся эта теория существует пока лишь в моём воображении - гораздо проще "вырастить" на самой планете. Или же необходима своего рода критическая масса, которую и обеспечивает за­брос сразу множеством "маток"? Поди ж разбери... Скажи - не скажи... Скажи - и те люди, с которыми ты, если разобраться, должен был драться плечом к плечу против той же Империи, тысячами пойдут по этапу. Как псегда, имперская сеть захватит рядовых членов. Головка скроется, улизнёт, откупится. И при этом, само собой, скроется с этими самыми зародышами, которые они вро­де как контролируют. И пойдёт-поедет телега дальше. Ос­тавляя за собой пустые, устланные костьми планеты. А с другой стороны - умалчивая, я ведь обрекаю на смерть сотни тысяч, миллионы людей. Если вся мощь Империи обрушится только на поднявшихся с планеты "маток", типы, подобные Дариане Дарк, в полном соот­ветствии со своей фамилией будут продолжать своё чёр­ное дело. По-настоящему чёрное, уничтожительное, ко­торому нет названия и которое не может оправдать даже борьба за свободу. Я тоже пришёл сюда не имперскую ба­ланду хлебать и не пенсию зарабатывать. Я пришёл сюда бороться за свободу моей планеты и моего народа так, как я это понимаю. И я не собираюсь покупать победу ге­катомбами невинных жертв. Высокопарно звучит, но что поделать. Мы излишне стесняемся "высокопарных" слов и выражений. Хотя именно они отражают наши самые высокие и чистые стремления. И всё-таки я колебался. Мои слова - это приговор интербригадам. За их членами станут охотиться, как за дикими зверями. Их же собственные братья и сестры по­вернут против них оружие. И, быть может, только этого и ждёт Империя? Гражданской войны тут, на периферии, чтобы окончательно, раз и навсегда, сокрушить послед­ние оплоты сопротивления во имя великого "нового по­рядка"? Нельзя сказать, что всё это сильно способствовало ук­реплению моего боевого духа. Меня действительно произвели в лейтенанты. Спасе­ние людей от Тучи и из плена было засчитано за успеш­ную сдачу офицерского экзамена. Я миновал все фельд-фебельско-вахмистерские ступени. Получил полевой па­тент, его всё равно надо будет подтверждать в академии, но уже "по завершении военных действий". Меня также представили к очередной железяке. Отделение моё уменьшилось. Так и затерялся в им­перских госпиталях Хань. Погиб Фатих. На восполнение дали двух рядовых из числа тех ребят, что спасались вмес­те с нами. Их отделения совсем разорвало, и отделённый штабс-ефрейтор погиб под Тучей. Так к Гюнтеру присо­единились Петер (тоже "стержневой нации") и норвежец Торвальд. Вообще-то лейтенанту, пусть даже и с полевым патен­том, командовать отделением не полагалось. Это была фельдфебельская должность. В мирное время, конечно, мне бы никогда и ни за что не светил взвод. Однако мир­ное время кончилось, Империи вонзили в бок отравлен­ную иголку, и громадный монстр, рыча, стал пробуждать­ся. Батальоны разворачивались в полки. Должны были вот-вот объявить военное положение, и кадровые части ждали массированного притока добровольцев. Надо сказать, что первым меня поздравил господин штабс-вахмистр Клаус-Мария Пферцегентакль. Герр стар­ший мастер-наставник Второго батальона отдельного де-сантно-штурмового полка особого назначения "Таннен-берг". Он был серьёзен и торжественен до невозможнос­ти. Строго по уставу он перешёл на строевой шаг за шесть шагов до старшего по званию, щёлкнул каблуками и вскинул ладонь к виску так, словно докладывался самому Его Императорскому Величеству кайзеру. - Господин лейтенант! Позвольте выразить свои ис­креннейшие поздравления, господин лейтенант. Смею выразить надежду, что был хорошим подспорьем в вашем заслуженном продвижении. - Вольно, господин штабс-вахмистр. - Я в свою оче­редь откозырял. - Прошу вас, без чинов. Клаус-Мария широко усмехнулся и протянул мне ши­роченную ладонь. - Я на самом деле рад, что ты этого добился, Рус. Я всегда знал, что ты хороший солдат. Вы, русские, все хорошие солдаты, но только если вас о-очень сильно ра­зозлить. - Спасибо, гос... Клаус-Мария. Он на самом деле был донельзя серьёзен. Он, похоже, всерьёз считал, что я должен прослезиться от этого его "порыва". Боже мой. Нет, недаром его так и держат в штабс-вахмистрах. Ну, может, присвоят ещё специальное звание для таких, как он, сверхсверхсрочников. Что-ни­будь вроде оберштабс-вахмистра. Или что-то в этом роде. Но к офицерским погонам его не подпустят на пушеч­ный выстрел. ...Время, казалось, уплотнилось до предела. Нойе-Бисмарк кишмя кишел людьми и техникой. Торопливо раз-пгрнутые на планете два полнокровных корпуса спешно сиорачивались, готовясь к эвакуации. Сражаться на пла­нете было не с кем, защищать - к сожалению, уже неко­го. Для поиска повстанцев и их баз оставалась небольшая группа, в основном - техника, а не люди. Усиленный моторизованный полк с отдельным батальоном тяжёлых танков прорыва - с лихвой хватит на любую интербригаду. А тем временем по всем сетям уже гремели тревожные марши. Исчезли развлекательные, смешные заставки перед новостями; теперь по всем каналам, на всех сайтах развевались боевые флаги, летели вертолёты и "мужест­венно преодолевали препятствия отважные танкисты". Имперские Новости. Специальный выпуск (wwn.Kaiserreich.reS) ...Как заявил сегодня министр внутренних дел Его Императорского Величества кайзера Вильгельма Третье­го, обстановка в Восьмом Имперском секторе продолжа­ет оставаться напряжённой. Выступления инсургентов за последнее время приобретают всё больший размах. Де­ятельность подрывных элементов, действовавших под прикрытием легальных историко-реконструкторских ор­ганизаций, привела к беспорядкам на ряде планет. В част­ности, на центральной планете Восьмого сектора, иначе известной под местным названием Ivolga. (В кадре - обычная картина уличных беспорядков. Горя­щие кое-где автомашины, разбитые витрины, поваленные столбы, торговые автоматы и так далее. Голос диктора продолжает.) ...Среди населения распространяются панические слухи, заявил господин министр. Непроверенные и не от­вечающие действительности сведения подхватили и не­которые так называемые свободные средства массовой информации, добавил он:. Наши люди привыкли доверять электронному слову, привыкли считать истиной то, что появляется на сайтах под авторитетными логотипами. Кое-кто, сказал господин министр, явно злоупотребил как долготерпением Его Императорского Величества, так и мягкостью Цензурного Комитета, на самом деле в пос­ледние годы сосредоточившем своё внимание почти ис­ключительно на школьных учебниках с целью унифика­ции программ гуманитарного содержания. Муссируется непроверенная и противоречивая информация, поступающая с планеты Омега-8, имперские Вооружённые си­лы обвиняются в применении биологического оружия нового рода, причём информация - хотя вернее её было бы назвать дезинформацией - варьирует от "подавления борьбы жителей планеты за свободу" до "аварии на тай­ной фабрике по производству биологического оружия". Я уполномочен заявить, что всё это - бессмысленные слухи и попытка подорвать монолитное и нерушимое единство народа Империи. Трагедия, действительно слу­чившаяся на планете, не имеет ничего общего с действия­ми каких-либо имперских институтов власти. На самом деле - мы имеем дело с вторжением Чужих Рас! (Картинка меняется. Теперь мы видим одно из тех самых "костяных полей" на Омеге-восемь. Теперь диктор роняет слова медленно и скорбно, соответствуя моменту.) ...То, что вы видите сейчас, - одно из множества безымянных братских кладбищ на планете. Вы видите - люди добирались сюда всеми способами. Вы видите бро­шенные машины, мотоциклы, даже велосипеды. Ведущая следствие Генеральная прокуратура считает, что люди были сюда согнаны. Можно представить себе, что они чувствовали в эти последние минуты, какой ужас испы­тывали, преследуемые по пятам ужаснейшими создания­ми, каких только способно породить воображение. Они надеялись на спасение. Но ничто, даже современная тех­ника, не может успеть на другой край нашей звёздной Империи мгновенно. Планетарный гарнизон Омеги-во-семь погиб весь до единого человека, и, как сказал на­чальник Бюро РСХА по Восьмому имперскому округу бригаденфюрер Максимилиан фон Панденбург, цитата, "нет никаких данных, свидетельствующих о том, что рас­квартированные на Омеге-восемь части кадрированного 404-го гренадёрского полка хоть в малейшей степени от­ступили от долга перед Его Величеством кайзером и фатерляндом". На планете Омега-восемь Императорским Вооружён­ным силам больше некого защищать. Однако враг, кото­рый и хитёр, и коварен, сумел проникнуть в наше косми­ческое пространство. Вражеские корабли благодаря временному техническому превосходству сумели уйти в ги­перпространство невдалеке от несчастной планеты. Куда будет нацелен их следующий удар? Мы не знаем. Часть военных учёных высказывает предположение, что Чужие могли воспользоваться своего рода "кротовыми норами пространства", вход в которые якобы сопряжён с сущест­венно меньшими затратами энергии. Наши специалисты тоже работают над этим, но пока остаётся нерешённой проблема "входа", как и то, что, пользуясь "норой", ко­рабль может лететь только в одном направлении, навига­ция в гиперпространстве становится невозможной. Из соображений секретности, продиктованной элементар­ным здравым смыслом, мы не можем предать гласности вектора подпространственных "нор", уже известных на­шим исследователям. Но что мы уполномочены заявить - все они локализованы в пределах одного имперского ок­руга и не ведут к Внутренним Планетам, не говоря уж о Земле. Таким образом, метрополии нет нужды волноваться. А теперь прерываем наш аналитический комментарий для повторной передачи Обращения и Указа Его Импера­торского Величества кайзера Вильгельма Третьего. (Камера показывает облачённого в парадный мундир со всеми регалиями кайзера. Худой пожилой мужчина с "ис­тинно арийским" лицом. Опытный историк портрета не увидел бы никакого сходства с Габсбургами, Гогенцоллернами или, к примеру, с Брауншвейгской династией. Кайзер в своём рабочем кабинете, изображения которого известны всему кайзеррейху. На стене за спиной императора - по­ртреты Фридриха Великого и Отто Бисмарка.) - Сограждане! Соотечественники! Камраден! В пос­ледние часы благодаря бдительности наших доблестных Вооружённых сил стало окончательно ясно - коварный внешний враг посягнул на неприкосновенность наших священных рубежей, а не менее коварный и трусливый враг внутренний решил, что военное время породит бес­порядок и хаос, в котором этому врагу внутреннему будет легче достичь своих целей. Планета Восьмого сектора под названием Омега-восемь подверглась неспровоцированной атаке неизвестных нам Чужих. Всё гражданское население стало жер­твой кровожадных агрессоров. Доблестно сражались ге­роические части нашего рейсхвера, но и они все полегли в неравной битве. Склоним же голову перед их памятью. В этой связи я, дарованной мне властью, именем тро­на и скипетра Империи, олицетворяющими единство че­ловеческой расы, объявляю о введении во всём простран­стве Империи военного положения... * * * Конечно, в большинстве случаев это была просто про­паганда. Например, о доблестно сражавшихся частях рейхс­вера. Всё, разумеется, было засекречено, но, по слухам, их просто передавили во сне. Во всяком случае, ребята, что ходили "на могилы", как в просторечии стали назы­вать копку рвов и укладывание в них опознанных костя­ков, - они, ребята, говорили, что почти все солдаты рас­квартированного на Омеге-восемь 404-го отдельного гре­надёрского полка погибли в собственных постелях. Ну а остальные пункты императорского приказа не отличались оригинальностью. Когда не знаешь, что де­лать, поступай по уставу - это золотое правило любой армии, как оказалось, вполне применимо и к венценос­ной особе. Военное положение во всей Империи и ОСЧ - особо чрезвычайный режим в нашем Восьмом округе. За­прет "собраний, шествий и митингов". Цензура сетей. Немедленная отправка на Сваарг за "нелицензированные сайты". В старые времена следовало бы объявить о "не­медленной мобилизации резервистов", но в нашей Импе­рии не существовало никакой "национальной гвардии" или иных форм вооружённой милиции. Вместо этого - призыв ко всем патриотически настроенным молодым людям и девушкам добровольно вступать в ряды Воору­жённых сил, для чего открывались новые мобильные вер­бовочные пункты. Кадрированные офицерские части предстояло развернуть по штатам военного времени. Наш "Танненберг" тоже перестраивали. Конечно, для обычного батальона шесть рот (включая "тяжёлую", роту тяжёлого оружия) многовато. И вот вышел приказ - "Танненберг" становился Отдельным десантно-штурмовым полком особого назначения. Взводы сокращались до трёх отделений плюс расчёт УРО (управляемое ракетное оружие.), по старой памяти именуе­мый "гранатомётным". Рота имела теперь только три де­сантных взвода плюс отделение тяжёлого оружия (два расчёта). Батальон - соответственно, две роты, медицин­ский взвод, взвод разведки, сапёрный взвод и лёгкую ба­тарею. Меньше, чем того требовало "классическое" штат­ное расписание военного времени. Один "старый" баталь­он растянули на три новых двухротного состава, вьщелили больше расчётов тяжёлого оружия. В дальнейшем в каж­дом батальоне мы должны были сформировать третью роту. Полк по штату имел 75 офицеров, 7 администрато­ров, 493 человека вахмистерского состава и 2474 рядовых. Чуть больше 3 тысяч человек. "Танненберг" всегда был очень "толстым" батальоном, но сейчас мы тянули только на половину настоящего полка. А "матки", поднявшись с поверхности планеты, про­сто исчезли. Растворились в пространстве. Флот обыски­вал окрестности Омеги, но уже безо всякой надежды. На Иволге указом гауляйтера объявили не только военное, но даже и осадное положение. Прекращена работа "уч­реждений и организаций, чьё функционирование не яв­ляется критичным для обеспечения жизнедеятельности планеты". Началось создание отрядов фольксштурма. Си-речь необученного ополчения. Которое, оказавшись про­тив такого врага, сможет только массами умирать. Как умирали другие здесь, на Омеге-восемь. Как бы то ни было, армия отступала к Иволге, флот частично оставался. К Иволге мы шли, что называется, на всех парах. Ре­бята томились в неизвестности - сводок нет, ничего нет. В сотый и тысячный раз обсасывались слухи, подхвачен­ные, когда роты грузились в порту Нойе-Бисмарка. Я шёл по коридору к кубрику моего отделения, когда заметил спокойно шествующее по коридору привидение. Привидение облачено было в чёрную форму с двойной руной SS на петлице и выглядело ну точь-в-точь как Гилви. Признаться, я остолбенел. Никто и не думал сооб­щать нам, чем кончилась та история, когда Туча накрыла бункер исследовательской экспедиции. Тот самый бун­кер, куда нас не пропустили. Гилви, в отличие от меня, нисколько не удивилась. Радостно засмеялась, бросилась на шею, крепко поцело­вала. - Поздравляю... господин лейтенант. - С шутливым изумлением отступила, оглядывая меня с ног до голо­вы. - Мне, наверное, теперь следует отдавать тебе честь?.. Казарменный этикет предполагал немедленно упомя­нуть бородатый анекдот про "отдание чести в движении", но я промолчал. - Спасибо за поздравления, Гилви. Жаль, что варе­нья твоего тут, наверное, не найдётся, а так бы отпразд­новали обязательно. - За нами не заржавеет, - засмеялась она. - Так, значит, тебя можно по-прежнему звать Русланом? Без до­бавления "господин лейтенант"? - Можно, можно. Но, Гилви, ради бога, скажи, что тогда... Она помрачнела. Отвела глаза. Вздохнула - и осто­рожно отвела не по форме длинную прядку волос, при­крывавшую шею пониже мочки левого уха. Там тянулся вниз уродливый шрам, багровая шишка, вся перевитая тёмно-алыми ниточками сосудов. Малоприятный шрам. Необычный, скорее напоминает опухоль. - Это... оттуда? - Откуда ж ещё, Рус? Они ворвались внутрь... живая Туча, ядовитые не то жуки, не то мухи, ещё какие-то кры­сы с крыльями... накинулись... их было так много, что просто завалили всех. - А броня? - Броня тоже имеет свой предел, Рус... Наверное, они её как-то кислотой. - Кевларовый пластик никаким кислотам поддавать­ся не может, Гилви. Это же альфа и омега... - Короче, им броня поддалась, Руслан. Все кричали, бегали... недолго. Кто-то успел застрелиться. Кого-то про­сто растерзали. Разорвали на очень мелкие кусочки. Ты, конечно, хочешь спросить, а как же уцелела я, кое-кто ещё? У меня нет ответа. Моё ведомство с меня который уж день не слезает. Тестируют, исследуют... а толку ника­кого. Не знаю, Рус. Я визжала... помню, под стол забилась, думала, сейчас всё, конец "подружке"... а меня только один раз в шею куснули, да так, что я сразу и отрубилась. Пришла в себя, когда уже прибыли спасатели. Вот, оста­лась эта дрянь, - она вновь коснулась шрама. - Четыре раза резали и ещё пятый резать будут. Всё чего-то иссле­дуют. Говорят, рана была загрязнена чужим биологичес­ки активным материалом. - Так как же тебя из карантина выпустили? - Всю просветили, всю искололи... я думала, послед­нюю кровь на анализы изведут. Ничего не нашли. Боя­лись, как бы во мне зародыш не стал развиваться. - Ерунда, - как можно более беззаботно сказал я. - У них должен быть очень специализированный метабо­лизм, совершенно бешеный темп развития. Такой заро­дыш уже пожрал бы тебя изнутри. - Врачи то же самое говорят, Рус, - её губы вдруг за­дрожали. - Врут, наверное. Успокоить хотят... - Гилви, если б они имели хоть малейшее подозре­ние, они б тебя ни в жизнь не выпустили из карантина, - уверенно сказал я. - Так и держали бы под капельницей. Или вообще бы... усыпили. Ты ж понимаешь, какая это может быть угроза. - Ну да, - она хлюпнула носом. - Я тоже так себе говорю. Что никакой заразы во мне нет, иначе не говори­ли бы мы с тобой. Ну, хватит об этом, давай лучше о весё­лом. Не зайдёте ко мне, господин лейтенант? По старой-то памяти? - Это книжки читать, что ли? - усмехнулся я. Лейте­нант, пусть даже и с полевым патентом, всё-таки в из­вестной степени уходил из-под контроля dame hauptmann Шульце. - Может, и книжки читать. Кому я теперь такая нужна, с эдаким украшением... - А кто ещё уцелел, не знаешь? Там, в бункере? - Человек десять уцелело. Тоже все покусанные, как я. Но ничего, оклемались кой-как. Только заживает пло­хо, - пожаловалась она. - До свадьбы заживёт, - машинально сказал я, и ли­цо Гилви тотчас потемнело. - Ох, Рус... кто знает, доживём ли мы все до завтра... такой зверь на волю вырвался, что... - Ничего, - опять же машинально повторил я, буду­чи не в состоянии придумать ничего более оригинально­го. - Ничего, Гилви, прорвёмся. Мы, люди, всегда про­рывались. Нас ещё никто не остановил. Шли, идём и ид­ти будем. А всякие Тучи... сожжём и их. Ну, на крайний случай пожертвуем одной планетой. - Ага, - уныло откликнулась dame роттенфюрер. - Пойду я, Рус. Извини, служба... Мы простились. Я смотрел вслед Гилви - что-то над­ломилось в ней после того, как она пережила почти что смерть под Тучей. ...А когда мы достигли наконец Иволги и вывалились из подпространства, эфир был уже забит криками ужаса и паники. "Матки" первыми достигли Иволги. И уже высажива­лись. Разумеется, вживую мы ничего этого не увидели. Только на экранах. На той же Иволге, несмотря на объяв­ленную тотальную эвакуацию женщин, детей, стариков и тотальную же мобилизацию всех способных носить ору­жие мужчин, нашлось немало отчаянных голов-репортё­ров, которые снимали появление Чужих, несмотря ни на что. Из безумствующего в сетях хаоса мы, офицеры "Таннснберга", с изрядным трудом, но всё же смогли уяснить следующее: "Матки" опередили нас на два дня. Система дальнего обнаружения, несмотря на статус "Полной боевой готовности", опять проморгала их. "Матrи" оказались почти что невидимы для радаров. Перехватить и уничтожить Чужих в пространстве не удалось. Несмотря на то что на орбите Иволги болтались все свободные корабли флота. Десять чёрных живых боли­дов, наглухо закрытых чёрной броней, вывалились из тёмного Ничто в реальное пространство, плавно затормо­зили и неспешно, с достоинством, стали опускаться. Им, похоже, нипочём была атмосфера, нипочём высокие тем­пературы прохождения; они почти не нуждались в тормо­жении и если и сбросили скорость, то лишь перед самым контактом. Да, и, разумеется, рухнули они в океаны Ивол­ги. Рухнули и скрылись под водой, никак себя в эти сорок восемь часов не проявив. Иволга практически не имела военно-морских сил. Они тут были совершенно ни к чему. Несколько патруль­ных фрегатов предназначались для охраны особо ценных коммерческих грузов и борьбы с пиратами. Можно было только восславить чью-то предусмотрительность или, на­против, тупое следование уставу: теоретически пираты могли обзавестись подводным флотом, и, следовательно, фрегаты надлежало снабдить средствами борьбы с оны­ми. Сейчас этот небольшой флот, напрягая турбины, спе­шил к местам падения "маток", разбросанных вдоль эква­тора планеты, в области диких океанских глубин. Что эти кораблики, вооружённые одной пятидюймовой автома­тической пушкой и разнообразными ракетными ком­плексами, способны сделать против ушедших на четырёх-пятикилометровую глубину "маток", мне лично было не­ведомо. На такой глубине "матки", конечно, в относительной безопасности. Но там не больно-то разгуляешься. Там можно "изготавливать" только сугубо специализирован­ных существ. Оттуда не выпустишь Рой или Тучу. Для этого "маткам" придётся перебраться на мелководье - как минимум, а скорее всего просто вылезти на сушу. Так или иначе, места падения "маток" были известны. Над ними уже висели спутники. И все в отсеках "Мероны" вовсю обсуждали - стоит или нет наносить ядерные удары по ним. Ударить стопятидесятимегатонной термоядерной боеголовкой - дело, конечно, благое, но что ста­нет с океанами планеты после детонации десяти таких за­рядов?.. Империя всегда очень чувствительно относилась к территориальным потерям. Потере планеты она вполне могла предпочесть массовую бойню с сомнительными, но неё же реальными шансами на успех. И, разумеется, выбран был второй вариант. На не­счастную Иволгу, которой предстояло сделаться полем боя, срочно перебрасывалась техника. Техника и прежде всего техника - танки, штурмовики, бомбардировщики, самолёты дальнего обнаружения, глубоководные аппара­ты. И так далее и тому подобное. Новоиспечённый полк "Танненберг" получил на Ивол­ге первое маршевое пополнение. Добровольцы, вступив­шие в ряды именно здесь, уроженцы планеты. Мрачные и сосредоточенные, мало что понимающие, но готовые сра­жаться до последнего. Их было много. Мы приняли пол­ный комплект людей. Которых, правда, теперь ещё пред­стояло сделать солдатами. Я, лейтенант Фатеев, командовал теперь полнокров­ным взводом. Микки, Глинка и Назариан - отделения­ми. Гюнтер, с его выдержкой и хладнокровием, составил в команде с Торвальдом и Петером прекрасный ракетный расчёт. Нам доставили новые огнемёты и дробовики. До­рабатывались бронекомбинезоны, испытываясь всеми мыслимыми органическими и неорганическими кислота­ми в присутствии также всех мыслимых катализаторов. И получилось так, что нам, единственной части, прошед­шей боевое крещение на Омеге-восемь, выпало встретить первый удар Чужих. Мы готовились. Мы получали новое оружие. Новые боеприпасы и новую броню. Половина Империи работа­ла на эту новую войну, и на Внутренних Планетах люди вновь вспомнили основательно забытые карточки, тало­ны и пайки. Естественная пища заменялась продуктами биосинтеза. Всякими хлорелловыми брикетами и тому подобной гадостью, есть которую станешь на самом деле только тогда, когда голод основательно возьмёт за глотку. Наш полк перебрасывали к морю, в крохотный порто­вый городок, название которого после этого прочно ут­вердится в общеимперских новостях, - Пенемюнде. Когда наша колонна, пыля, втянулась в чистенький, аккуратный, словно игрушечный городок, из него как раз заканчивалась эвакуация последних гражданских. Наби­тые плачущими женщинами и ревущими детишками автобусы один за другим срывались с мест, уносясь к не­большому местному аэропорту. Отказывались грузиться подростки из местной гимназии - им, само собой, не терпелось попасть на настоящую войну. Мальчишек и девчонок пришлось затаскивать в автобусы силой. Мужчины оставались. Те, кто ещё не вступил "в ря­ды", образовали фольксштурм. Я всегда ставил под со­мнение целесообразность подобной затеи: необученная толпа, не имеющая не только нормального оружия, но и, что куда более важно, брони, будет сметена Тучей в один миг. Но кто ж прислушается к простому лейтенанту, пусть даже и имеющему Железный крест? Нам нарезали секторы обороны, словно мы ждали вражеский морской десант. Фольксштурм с энтузиазмом рыл окопы - ничем более разумным их не нагрузишь. "Танненберг" вовсю школил своих новобранцев... А потом пришли тревожные вести. Нам было прика­зано готовиться к бою. "Матки" отлежались на океанском дне. И теперь медленно, но уверенно ползли к суше - и Пенемюнде оказался как раз на векторе их движения. Да не одной, а сразу двух из них. По слухам, командование атаковало-таки затаивших­ся на дне "маток" срочно сработанными особо глубоко­водными торпедами - и якобы без всякого эффекта. Всего этого оказалось недостаточно, чтобы причинить чёрной броне хоть какой-то ущерб. После этого якобы штаб стал срочно готовить вторую атаку, справедливо считая, что законы физики ещё никто не отменял и что дело всего-навсего в нехватке взрывчат­ки. Горячие головы предлагали пустить в ход ядерные торпеды, сохранившиеся с додревних времен, но на это адмиралтейство не пошло. Наверняка это у них просчитано, думал я вечером, обозревая идеально отрытые щели, окопы и ровики свое­го взвода. Всё строго по уставу - но поможет ли устав в борьбе против такого врага? Наверняка "матки" рассчитаны именно на такое про­тиводействие - сверхмощные бомбы и так далее. Но если у них есть такой источник энергии, что позволяет взле­тать с поверхности планеты и входить в подпространство "кротовой норы", - то почему бы не иметь им и силового щита? "Матки" станут уязвимы на краткий период време­ни, когда им придётся раскрыться, выпуская своё "ору­жие первого удара". Конечно, над нами постоянно висят спутники, несут дежурство самолёты радарной разведки и так далее; но всё равно, этот момент наверняка будет очень краток, чтобы его использовать на все сто, скажем, с бомбардировщиков. Куда больше шансов, что это суме­ем сделать мы, десант. Две "матки" ползли к Пенемюнде. Хотя "ползли" тут никак не подходило. За сутки они оставляли позади шестьсот-семьсот километров. И должны были достиг­нуть берега завтра. Нам предстояло принять на себя пер­вый удар. ...Последняя ночь перед боем. Новички не спали - а вот Микки богатырски храпел, логично рассудив, что второго шанса выспаться у него, возможно, и не будет. Многие молились. Я тоже преклонил колени. ...Сколь же тяжкий труд порой молитва! Я не чувство-пал обычного облегчения, просветления духа. Только чёр­ные клубящиеся тучи, в которых ничего, кроме отчаяния и смерти... На заре ожили офицерские переговорники и неестест­венно твёрдый голос оберст-лейтенанта Валленштейна холодно произнёс всего два слова: - Они здесь. По левую руку от нас, на востоке, вставало местное солнце. Морская гладь была тиха и величественна. Лёг­кий прибой накатывался на золотистый пляж - Пене­мюнде славился как неплохой курорт. Но сейчас голубиз­на сливающегося с горизонтом моря была пустынна - нигде ни паруса. Не рассекают лазурь виндсёрфинги, не закладывают петли яхты, не чертят, оставляя за собой пенные следы, моторки любителей глубоководного лова. Мертво и пустынно море. Мы ждём, подобно Персею, появления морского чудовища - только, в отличие от него, у нас нет в сумке отрубленной головы Горгоны, своего рода ultima ratio regum ("Последний довод королей" - надпись на французских пуш­ках при Людовике XIV, введённая кардиналом Ришелье. Эту же надпись на прусских полевых орудиях впоследствии повторил Фридрих П.). Хотя просто пушек у нас, без сомнения, хватает. - Господа офицеры! - Голос Валленштейна в пере­говорнике. - Они в трёх милях от берега. Командование начинает огневую подготовку. Всем в укрытие! Минутная готовность!.. - Минутная готовность! - заорал я своему взводу. - Всем по блиндажам! Укрыться! Укрыться, мать вашу!.. Микки! Загоняй своих! Кряк! Ну ты-то хоть не мелькай!.. Оставалось всего пятнадцать секунд, когда я тоже нырнул в свой блиндажик. И жадно припал к стереотрубе. Над нашими головами в эти мгновения развёртыва­лось то, во имя чего Генеральный штаб вполне мог зате­ять всю эту операцию. Мы раскручивали рулоны тонкой жаростойкой проволочной сети. Её натягивали над око­пами, так, чтобы не мешала стрельбе. С огнемётной сме­сью, что неизбежно станет капать вниз, пришлось сми­риться. Тот, кто планировал эту операцию и исполненным собственной важности голосом произносил "сверим ча­сы", мог бы гордиться собой. Артиллерия, ракетные уста­новки и бомбардировщики выполнили команду с точнос­тью до секунды. Грянул гром. А затем далеко в море взвились вверх белопенные столбы. Гром гремел теперь не переставая, сна­ряды падали почти непрерывно. Я представил, как вздра­гивают на месте, окутываясь клубами сизого дыма, шести - и восьмидюймовые самоходки, высоко задрав свои хоботы. Вырываются из труб-направляющих "эрэ-сы"; у нас за спиной явно сосредоточено было никак не меньше целой артиллерийской дивизии РГК, идея кото­рых была подхвачена "стержневой нацией" у победителей с Востока... Прошло пять, десять, пятнадцать минут - канонада не смолкала. Полоса кипящего ада шириной в полкило­метра. Артиллеристы могут сработать и точнее, но сейчас они, похоже, подстраховывались. С воздуха, очевидно, было видно куда больше, чем нам, - и сейчас огонь по­степенно корректировался, смещаясь всё ближе и ближе к берегу. ...На огневых сейчас летят в сторону опустевшие за­рядные ящики. Канониры стараются как могут. Они бьют в белый свет, не имея понятия о результате стрельбы. Только неумолимый голос в переговорниках, приказы­вающий всё больше и больше снижать прицел. Бьёт в ис­полинский барабан разъярённый бог войны, сотни ство-iiob изрыгают огонь, и раз за разом чередуются забубен-ные команды: - Feuerbereit! - Zweihundret - eins ShuB - frei!!! _ - Abgefeuret! - Vierzig rechts - eins ShuB - frei! - Abgefeuret!.. И так далее и тому подобное. Море кипело от падаю­щих и рвущихся снарядов, однако, к моему полному разочарованию, команды остановить снижение прицела, то есть приближение к берегу точки падения снаряда, артил­леристы так и не получили. Твари ползли по дну и, судя во всему, даже и не собирались замедляться. Бешеный огонь их нимало не смутил. И я невольно потянулся к коммуникатору. Ещё не­много - и чёрные панцири поднимутся над водой После чего должны раскрыться. И если в этот миг их накроет артиллерия... Сотни орудий продолжали методично избивать мор-гладь. Белые султаны воды, пены и дыма взлетали всё ближе и ближе к берегу. Судя по всему, ползущие твари чувствовали себя прекрасно и отнюдь не собира­лись погибать в ужасных конвульсиях. - Внимание, - негромко сказал я в переговорник. - Огонь открывать по команде. Слышали, парни, - по ко­манде!.. Что-то зло и остро толкалось в груди, словно сердце билось о ставшую вдруг колючей решётку рёбер. Что-то сильно и больно тянуло подняться из блиндажа, бросить­ся вперёд, к тому, что поднималось из моря, влиться в него, стать одним из них... Снаряды рвались уже в полосе прибоя, когда огонь внезапно и резко прекратился. Вода вспухла двумя гро­мадными горбами, чёрные блестящие купола поднялись над поверхностью - гладкие неповреждённые купола, словно и не била по ним, не жалея зарядов, целая артил­лерийская дивизия. Пенящиеся потоки сбегали вниз, раз­биваясь о выступающие остроконечные гребни; тут их на самом деле накрыл целый залп РСЗО, вода, воздух, мо­ре - всё превратилось в сплошной пламенный океан. От громоподобного удара я на какое-то время оглох, не спасли никакие демпферы. Меня почти что отшвырнуло от стереотрубы, блиндаж заходил ходуном. После такого удара ничто не уцелеет, подумал я в тот миг. Никакая броня. Если только тварей не прикрывает нечто ещё более могущественное. После этого залпа на некоторое время наступило за­тишье. Слишком близко подошли твари к нашим пози­циям. Признаться, в тот момент у меня мелькнула мысль - а зачем мы здесь? Не лучше ли выждать того момента, когда чёрные панцири раскроются, и тогда уже ударить всей мощью? И ракетами, и снарядами, и бомбардиров­щиками?.. - Маски, - шёпотом сказал я в переговорник. И панцири на самом деле стали раскрываться. Не долго и мучительно, в судорогах разрывая намертво сши­тые плиты, - нет, они разошлись легко, свободно и бес­шумно. Над морем, над изуродованным пляжем вверх рванулись живые чёрные столбы. И одновременно вновь вскипело море - следом за двумя гигантами шли отряды карликов. Не столь внушительные, но куда более гроз­ные. Созданные для убийства и ничего, кроме этого, не знающие. Не было времени рассматривать, из кого состоят эти Тучи или кто идёт в шеренгах наступающих, когда их из­вергли из себя "матки" и извергали ли вообще. Переговорник зашипел, затрещал - сплошные поме­хи. Сквозь шум пробивался едва слышный голос Мёхбау. Слов было не разобрать, но смысл был понятен и так. Огонь из всего, что могло стрелять. Наверное, с воздуха это выглядело очень внушитель­но. Наспех отрытые полевые укрепления, обычные окопы и траншеи способны превратиться в настоящую крепость, если их обороняет стойкая пехота. И каждая щель, каждый окоп - всюду, где только залегли бойцы "Танненберга", - всё выдохнуло огонь. Сознание, словно цифровая камера, запечатлело эту картину - за миг до того, как её должна была затопить полна пламени. Два громадных мокрых чёрных горба, блестящие на солнце, поднявшиеся над водами, словно библейские левиафаны. Кипящая пена вокруг них, где бьются, судорожно перебирая многосочленёнными ко­нечностями, странные помеси крабов с пауками, низкие чешуйчатые спины каких-то крокодилов и так далее и тому подобное. А в воздухе гудела мириадами крыл Ту­ча, та самая Туча, что играючи сметала нашу оборону на Омеге-восемь. Та самая, от кого не было ни защиты, ни спасения. Крупные твари, жуки, стрекозы, птице - и птероподобные создания, раздутые жёлто-зеленоватые брюшки - стая, сошедшая с древних картин Иеронима Босха. Они кинулись на нас сверху и с фронта. Живые пото­ки потекли вправо и влево, словно стремясь охватить наши фланги. А в это время прямо над нами, казалось, вспыхнул даже воздух. Командование использовало этот момент на все сто, пустив в ход абсолютно все мыслимые виды ору­жия. Включая газы. Над нашими головами с треском лопались аэрозоли. Мы были в масках, нашу броню усили­ли до последней крайности, мы были готовы выжить в облаках нервно-паралитических газов, самых сильных, какие только изобрело человечество, - однако Туча пронзила возникшие на её пути облака без всякого види­мого ущерба. Не посыпались дождём вниз бездыханные трупики, по-прежнему победно гудело множество работа­ющих на полную мощь крыльев; тех, кто подобрался слишком близко, мы встретили огнемётами и разрывны­ми патронами - они лопались в воздухе, словно гранаты. Мощь заряда невелика, при наличии брони можно бить чуть ли не в упор, но хрупкие крылья сносило начисто. Туча натолкнулась на сплошную стену огня. Твари сгорали сотнями и тысячами, вот теперь на окопы, тран­шеи и блиндажи, на прикрывавшую их сетку пролился настоящий пламенный дождь - дёргающиеся членистые тела, бессмысленно перебирающие лапы, и всё это горит, горит, горит... Мы всё-таки неплохо подготовились к этой атаке. Мы должны были выманить Тучу на себя. Танки против неё не пустишь - только защищённый броней пехотинец, вёрткий, подвижный (эх, хорошо бы ещё и колёса в бо­тинки вделать!), мог окружить себя сплошной стеной раз­рывов и пламени. А сеть над окопами продержится неко­торое время, даст нам возможность оттянуть вперёд всех этих тварей, накрыть "маток" тяжёлой артиллерией... Мой "командирский" прицел показывал сейчас ин­тегральную картину боя. Как-никак, я теперь взводный. И мои парни сейчас встретили Тучу как полагается. Я намечал цели - потому что, кроме Тучи, были ещё и всякие крабокрокодилы пополам с иной нечистью, но тут я знал, что им не устоять. По ним деловито били мои ребята - Гюнтер со товарищи; после первой же гранаты я ожидал увидеть настоящее опустошение во вражеских рядах, однако крокораси деловито бежали себе дальше, и только один начал слегка прихрамывать. - Гюнтер! Кумулятивным! - рявкнул я. - Jawohl! Peter! Dabist du ja!.. ShuG! Sei javorsichtig!.. Zielen! Frei!!! Кумулятивная БЧ прошивает триста миллиметров стальной брони. Хитин - или что там у него было - не выдержал. Тварь взорвалась изнутри, но нижняя "плат­форма", как тянуло её назвать, всё ещё бежала какое-то время, волоча за собой ало-синие потроха, тянувшиеся на добрых пять метров. Рухнувшая на нас сверху Туча встретила рвущиеся в её гуще аэрозольные заряды, зажигательные патроны, струи пламени из огнемётов и прочее. Но к тому времени вокруг нас уже почти всё горело. И ребята, огнём остановившие Тучу, сами так долго дер­жаться не могли. Правда, и Туча сама вдруг сменила так­тику. Накоротке её истребляли беспощадно, и, даже об­лепляя кого-то из ребят, она не могла на многое рассчи­тывать - струя из огнемёта, одна секунда вьщержки - и струя химического пламегасителя. Мы уже знали, как это делается. И Туча отхлынула. Словно понимала, что ей сейчас не пробиться и не сломить. Выглядело это так, словно неве­домый главнокомандующий решил, что потери при фрон­тальном штурме слишком велики. Туча воспарила вверх. Туда, где её не доставало наше оружие. А вот крабокроки, аллигораки и прочие монстры продолжали бежать, и до­вольно шустро. И, пока мы палили по Туче, подобрались достаточно близко, не претерпев большого ущерба. Я давал взводу целеуказания. Обычные гранаты тут не подойдут, броню тварей брало только самое тяжёлое про­тивотанковое оружие. В ход пошли наствольные крупно­калиберные гранаты. Всё ротное УРО. Первые два залпа проредили наступавших, однако остальные продолжали бежать; а немногие, самые быстрые или самые удачли­вые, быстро-быстро, очень быстро принялись своими многочисленными жвалами и когтистыми лапами рвать натянутую над окопами сетку и выворачивать поддержи­вавшие её железные рельсы, глубоко врытые в землю. Тварей разрывало на куски, но на их место вставали но­вые. ...В этот момент, очевидно, командование сочло, что бой решил все задачи. Мёхбау проревел нам приказ от­ступать. И как можно скорее, пока мы не изжарились в своей броне, потому что... Остаток его речи потерялся в треске помех. Стоит ли говорить, что эта команда была выполнена с похвальными стремительностью и рвением?.. Туча, верно, что-то сообразила. Но ринуться вниз, с относительно безопасной высоты она так и не успела. Артиллерия заговорила вновь. И одновременно над морем, над лесом - со всех сторон - показались эскад­рильи штурмовиков. По нашим опустевшим окопам уда­рили так, что мне показалось - в ход таки пошло такти­ческое ядерное оружие. Весь берег, весь воздух над ним исчезли в бешеной круговерти взрывов. Рвались выпущенные штурмовика­ми ракеты - в самой гуще поднявшейся Тучи; там, где только что возвышались раскрывшиеся чёрные горбы "маток", рухнул главный удар тяжёлой реактивной артил­лерии. Демпферы старались вовсю, спасая мой слух. Остановились мы только у крайних домов Пенемюн-де. Здесь уже не было сетки, что предохранила бы нас от Тучи, и тут нас должна была ждать броня - но наши Schutzenpanzerwagen отчего-то не показывались. - Да где ж они?! - проскулил кто-то из новобранцев. Я не стал одёргивать паникёра - если нас сейчас накроет Туча, мало нам не покажется. Однако артиллерия делала своё дело: за нашими спи­нами день превратился в ночь - там, где только что был пляж, в небо поднимался непроглядный чёрный дым по­полам с рыжим пламенем. Там, похоже, горела даже вода. От витавшей в воздухе Тучи остались жалкие лохмотья, сейчас удиравшие во всех направлениях. Одно из таких лохмотьев пронеслось над нами, с гудением развернулось, словно на самом деле маленькое, но отлично орга­низованное войско, и атаковало. ...Сейчас они уже не пытались спасти себя. Они ата­ковали, стремясь вырвать хоть кого-то из наших рядов. Взвод успел перестроиться: "зонтик" над тяжёлым оружием, бесполезным сейчас, в ближнем бою, огонь по всем направлениям. Всё-таки это был Имперский десант, где даже из Раздвакряка сумели сделать некое подобие человека. Мы встретили их огнемётами. Этих уродливых жуков-переростков, метровых стрекозищ, маленьких птеродак­тилей и громадных летучих мышей. Мы встретили их огнемётами, часть лоскута вспыхнула, валясь на чистые тротуары чёрной жирной сажей; однако другая часть всё-таки добралась до цели. Мой взвод до того не понёс потерь. Мы выбрались все, и сейчас отходили, прикрывая друг друга и ракетные расчёты. Шесть или семь ребят сразу же свалилось, оку­танные с головы до пят шевелящимся живым ковром. Всё это напоминало фантасмагоричную картину какого-то одушевлённого завода: у меня не было времени рассмат­ривать всё это подробно, однако Туча, казалось, устраи­вает на каждом упавшем что-то вроде мини-комбината по разрушению брони. Все эти твари наверняка были узко­специализированными деталями сложнейшего самона­страивающегося механизма, подобно тому, что функцио­нирует в каждой живой клетке. Мы знали, что делать. Не только огонь, но и дробь - мелкая утиная дробь, которая не пробьёт брони, - миг, мы дали чёткий залп и аккуратный, маниакально чистый до этого тротуар у нас под ногами превратился в кровавое месиво. Струи порошка уже сбивали напалмовое пламя с ле­жащих ребят, но под серым порошком проступили боль­шие, с ладонь, проплавленные дыры на броне. Никто из лежавших не пошевелился, даже не застонал. Не требовалось отдавать специальных команд санитарам, но понимал я, понимали все - ребята уже мертвы. Как Туча успела это сделать? Мы подхватывали мёртвых, отступали дальше. На­встречу уже выкатывались отчего-то запоздавшие броне­транспортёры, распахивали дверцы в своё безопасное нутро. Погибшие лежали на броневом полу, все присыпан­ные, словно пеплом, сбивавшей пламя пылью. У одного, ближайшего ко мне, на груди красовалась большая, в полторы ладони, брешь в броне; густо покрытая порош­ком пламегасителя, смешанного с кровью. Я пристально , взглянул - в ране что-то шевелилось. Мерзко, отвратительно шевелилось, словно там уже успели завестись черви-пожиратели. Признаюсь честно - увиденное меня буквально за­гипнотизировало. Я протянул руку, коснулся плеча по­гибшего - Эугениуш, из последнего пополнения, вроде бы поляк. Наши новые бронекомбинезоны имели множе­ство полезных штучек вроде термопар - я взглянул на показания, высветившиеся в левом нижнем углу забрала, и в тот же миг заорал, приказывая водителю немедленно остановиться. Броня бедняги разогрелась до без малого пятидесяти пяти градусов. А это означало, что у него внутри сейчас как раз те самые пятьдесят шесть или пятьдесят семь по Цельсию, излюбленный "амёбами" тепловой режим. Наверное, в тот момент я представил себе это слиш­ком живо - несчастный парень, практически моменталь­но убитый введением какого-нибудь нейротоксина, пре­вращённый затем в идеальный инкубатор - стоит лишь немного подогреть его за счёт быстрого, ускоренного ка­тализом распада органики, или, выражаясь простыми [ словами, гниения. Конечно, я не ожидал, что из раны на груди Эугениуша сейчас высунется какая-нибудь острозубая змеиная голова - в лучшем стиле древних фильмов-"ужастиков"; и тем не менее оставаться с этим трупом в замкнутом объёме десантного отсека я не намеревался. Взвод и так потерял слишком многих за считанные секунды боя. Ос­тавалось только гадать, что случилось бы, встреться мы с Тучей в открытом поле, без натянутой сети... БМД замерла, взбив гусеницами пыль и чуть не уты­каясь носом в землю - экстренное торможение. Ожила связь: - В чём дело, лейтенант? - это Мёхбау. - Избавляемся от трупов, господин гауптманн. Они заражены. Инкубаторы для Тучи, - я не мог вдаваться в подробности, но ротный меня понял мгновенно. - Сбрасывай! Не мешкай! Сейчас трупоеды подой­дут... - не совсем понятно закончил он. - Взвод! - скомандовал я. - Все трупы - на дорогу! Немедленно! Броневые двери закрыть! Это приказ!.. - Господин лейтенант!.. - попытался кто-то запро­тестовать; оно и понятно, "десант своих не бросает, ни живых, ни мёртвых", но в переговорнике тотчас проре­зался голос господина штабс-вахмистра, старшего масте­ра-наставника Клауса-Марии Пферцегентакля: - Не слышал лейтенанта, дружок?.. Отчего-то после этой немудрёной реплики желающих спорить больше не нашлось. Тем не менее трупы мы не сбросили. По мере сил ак­куратно сложили на дороге. В эфире на командном кана­ле перекликались голоса, мой батальонный, гауптманн Мёхбау, ротный - обер-лейтенант Рудольф, мой бывший командир взвода, часто упоминались всё те же непонят­ные "трупоеды" и "мясо-возки". Потом наконец Рудольф обратился и к нам: - Господа взводные, задачу мы выполнили. "Матки" накрыты. Обе уничтожены прямыми попаданиями. Киш­ки разбросало на километр в стороны, - он не сдержал­ся, хихикнул. - После этого был ещё напалмовый налёт. Туча выманена и уничтожена. По данным штаба, в возду­хе нет сколько-нибудь значимых их скоплений. Мы ухо­дим. Нас перебрасывают. Жду доклада и сводки потерь. У меня всё. Отбой. ...Командование оттянуло "Танненберг" на несколько десятков километров от берега, к местному аэропорту. Полк грузился в тяжёлые трёхсоттонные "Зигфриды". Туча нас на самом деле не беспокоила. А вот что такое "трупоеды" и "мясовозки", мне при­шлось узнать. И притом очень скоро. Из Пенемюнде полк перебазировали ближе к столице Иволги. В пригороды маленького университетского го­родка. Здесь было уютно, зелено и тихо. Университетские корпуса по чьей-то прихоти оказались выстроены в виде стилизованного орденского замка. Приземистая крепость разметалась в живописной долине между двумя покрыты­ми пихтами холмами. Только здесь стены весело подми­гивали восходящему солнцу десятками широких окон, стеклянные крыши щедро пропускали свет в аудитории и читальни... Ничего не скажешь, хороший университет. Несравненно больше нашего новосевастопольского, и зда­ния в виде бастионов Крымской войны мы не строили... Только оказавшись там и зайдя в офицерское кази­но (святой принцип разделения офицерского, унтер-офицерского и рядового состава соблюдался неукосни­тельно!), мне удалось узнать последние новости. Офици­альные сводки командования стали вдруг необычайно скупы. Первый и наивернейший признак того, что дела где-то пошли плохо. А они таки пошли плохо. ...Офицерское казино было наспех оборудовано в по­мещении студенческого клуба. Сами студенты - эвакуи­рованы, как мне объяснил солдатик с повязкой вольноо­пределяющегося нонкомбатанта у входа. Мельком я по­думал, что эта белая тряпка едва ли поможет бедняге, "не могущему взять в руки оружие вследствие своих религи­озных взглядов", если ему таки придётся встретиться с Тучей. Внутри всё было сделано в "гейдельбергском" стиле - то есть массивные потолочные балки тёмного дуба, с них свисают цеховые знамёна, штандарты студенческих гиль­дий, на здоровенных геральдических щитах выведены эмблемы факультетов, сакраментальная змея с чашей - медики, инкунабула и гусиное перо - лингвисты-филологи, и так далее и тому подобное. Оригинальность и самобытность тут, похоже, не поощрялись. У стойки де­вушки-волонтёрки разливали господам офицерам пиво. Нечто более крепкое в боевой обстановке не полагалось. Я увидел Рудольфа, Мёхбау, ещё нескольких знако­мых. Рудольф поднялся, замахал мне рукой - в другой он держал литровую кружку пива. - Садись, Руслан, - подвинулся Мёхбау. - Вольф­ганг! Распорядись насчёт пива господину лейтенанту Фа­тееву. Und bitte, gib mir die Zeitung! Вольфганг, только что произведённый из юнкеров лейтенант (с настоящим, а не полевым, как у меня, па­тентом), метнул на меня злобный взгляд, но противиться гауптманну не посмел. Давай-давай, дылда имперская. Суетись. Тебе не доверили пока взвода, назначили, в со­ответствии с дипломом, командиром парного расчёта УРО, и ты теперь считаешь, что тебе перешёл дорогу ка­кой-то русский. Признаюсь, что злоба Вольфганга достав­ляет мне некое не слишком христианское удовольствие. - Слышал новость, Рус? - повернулся ко мне Ру­дольф. - Нашли только девять "маток". Девять из десяти. Последняя так и не всплыла. - А остальные? - Остальные выбрались на берег, - отрывисто и сухо бросил Мёхбау. Вопросы старшему по званию не приветствуются даже в неформальной обстановке. Поэтому я дождался, когда Норберт Шрамм, обер-лейтенант и командир другой ро­ты в нашем батальоне, грохнул кружкой о стол: - И вымели почти начисто два полка. - Наших? - однако, это "наших" уже получается у меня без малейшей натуги. - Нет. Тридцать пятая гренадёрская. Сто девятый и Сто одиннадцатый полки. Пятый армейский корпус. Я ждал продолжения. - Туча прорвала проволоку, - спокойно проговорил Мёхбау. - Словно получила предупреждение о нашей уловке. Сперва пошло крупное зверьё. Их перестреляли, но сети были порваны. И потом уже навалилась Туча. - А "матка"? - "Матку" накрыли, - ещё более сухо уронил Мёх-бау. - Резервом штурмовиков. Командир Сто одиннад­цатого успел вызвать огонь на себя. Тучу сожгли. Полк тоже. Уцелели единицы. Мёхбау ронял слова, словно камни. Остальные тоже как-то примолкли. Мы ещё не привыкли встречать извес­тия о потерях с равнодушием истинных профессионалов. Имперская армия, тем более её элитные части, уже давно не несла тяжких убылей, что называется, в личном составе. - Да пребудут они в покое, - негромко проговорил Рудольф, и этим как-то сразу разрядил обстановку. Слов­но все только того и ждали. Зашевелились, зашумели. Сдвинули пенящиеся кружки. С больших оловянных та­релок с рыцарями и драконами быстро исчезала мелкона­резанная твердокопчёная колбаса. ...Ценой уничтожения двух полков (от них уцелело лишь несколько сотен человек) погубившую их "матку" тоже сожгли. Но Туча уцелела. Во всяком случае, значи­тельная её часть. Отыскала влажные и тёплые примор­ские леса и "осела" туда, скрывшись от взглядов наблю­дателей. Сейчас над теми лесами непрерывно висели, часто сменяя друг друга, звенья штурмовиков и бомбар­дировщиков. Из баков лился длинными черно-огненны­ми полосами напалм. По слухам, армейская авиация раз за разом запрашивала разрешение на применение такти­ческих ядерных зарядов и раз за разом получала отказ. Тем не менее, несмотря на потери в 35-й дивизии, на­строение было скорее приподнятое. Девять "маток" из де­сяти уничтожены; войска в окопах и траншеях заставили тварей раскрыться - в противном случае они просто дер­жали панцири сомкнутыми и никакие снаряды не в со­стоянии были причинить им ни малейшего ущерба. Натя­нутые над позициями сетки из титанового, особо жаро­прочного сплава смогли удержать Тучу на то время, которое потребовалось нам и артиллерии, чтобы "нанести врагу непоправимый ущерб". Жарко обсуждались маневры Тучи. Это были не без­мозглые твари, готовые безропотно умирать по команде неведомого мозга, идущие на сплошную стену огня. Это оружие явно берегли. И, как показали семеро мгновенно погибших в моём взводе, - берегли не напрасно. - Руслан! Ты, кстати, расшифровку записи смот­рел? - повернулся ко мне Мёхбау. Я отрицательно пока­чал головой. - Посмотри обязательно. Ты у нас спец. Интересно, что ты потом скажешь. - А где посмотреть, гос... Дитрих? - А, доннерветтер... Вольфганг! Секретчика ко мне. С проектором. Быстро! Бедный Вольфганг. Достаётся же ему сегодня. Ох и возненавидит же он меня, когда всё кончится... Обер-фельдфебель-секретчик прибыл со своим оп­ломбированным чемоданчиком. Выслушал батальонного, козырнул, развернул проектор. - Зрелище неприятное, - вполголоса сказал Ру­дольф. - Но... посмотри, Рус. Мы тут вояки, так глубоко ксенобиологию не изучали. Я быстро взглянул на него - не издевается ли? Чтобы имперский обер-лейтенант, белая кость, профессиональ­ный военный из касты профессиональных военных "стерж­невой нации", вот так бы вот запросто признал превос­ходство какого-то русского?.. Слон издох, мышка в камне утонула. Но нет, Рудольф на самом деле не издевался. Он на самом деле мне верил... Запись была хорошая. Почти все у нас носили на шле­мах специально закреплённые миниатюрные камеры. На этом настояла контрразведка, её научный отдел. Мол, за­сняв во всех подробностях атаку Тучи, мы сможем... и так далее и тому подобное. Обычный бред, ради которого людей так часто посылают на смерть. - Вот здесь, Руслан, - сказал Мёхбау. - Смотри от­сюда. Вот... Туча падает., накрывает твоих... Ребят можно было опознать только по личным номе­рам да знакам различия - поляризационные забрала шлемов опущены, броня затянута вглухую. - Обер-фельдфебель! Замедлить! - приказал бата­льонный. Теперь можно было рассмотреть каждую тварь в отдельности. Они были все разные. Одинаковых попада­лось совсем мало. И они не просто беспорядочно падали на нас. Они атаковали. В строгом боевом порядке. Они держали строй. Все эти жуки, стрекозы и прочая жив­ность, которой скорее бы подошло название "нечисть". У меня похолодело и зашлось сердце, когда я увидел, как твари, растопырив крылья, стремительно облепляют моих ребят. Все бестии, оказывается, имели высовываю­щиеся из-под панцирей присоски. И они не только ста­рались прилипнуть к броне. Я увидел, как с невероятной скоростью выстреливают какие-то склизкие языки, спле­таются, соединяются, чуть ли не на глазах прорастают друг в друга кровеносные сосуды, раскрываются какие-то пузыри, похожие на системы внешнего пищеварения, как твари образуют сложную, но стройную систему, по всей вероятности, предназначенную именно для того, чтобы вскрывать сделанную человеческими руками броню. А броня - она всё же не из титана. Усиленные броне-пластики, и так далее - но они всё-таки не могут выдер­жать натиск Тучи. Они бессильны против неведомых нам систем быстрого, практически мгновенного катализа. Остаётся только облачиться в какой-нибудь титаново-иридиевый доспех. Я слил шаги во мраке трассы С тяжелым маршем русской расы, до глаз закованной в броню. - Ещё медленнее, Вольфганг, - зазвенел голос Мёхбау. Да, это была машина. Прекрасно сделанная, велико­лепно-сложная машина. Не знающая сбоев - так же, как почти не знает их единичная клетка нашего тела. Рабо­тающая очень быстро - наш удар смёл тварей с тел това­рищей спустя секунду, не более - однако им хватило и этой секунды. Да, это на самом деле "оружие первого удара". Неве­роятно сложное. Требующее колоссальной согласован­ности. В буквальном смысле живого компьютера, управ­ляющего всеми маневрами. И ничего удивительного, что полки на Омеге-восемь не выдержали этого самого удара. - Что думаешь, лейтенант? - К нам подходил Вал-ленштейн. - Прошу господ офицеров оставаться на сво­их местах. Сейчас время неофициальное. - Он вновь по­вернулся ко мне, - Так что всё-таки думаешь? Я сказал. Живая система, идеально сосчитанная. Но очень короткоживущая. В принципе, наверное, после раскрытия "маток" нам лучше всего было б и вовсе отсту­пить - через несколько часов все эти жуки-стрекозы посдыхали бы сами. - Логично, - отрывисто сказал обер-лейтенант. - Хотел бы я, чтобы так оказалось на самом деле. Однако вот те ребята, что жгут леса на востоке, с тобой бы не согласились, Фатеев. Твари и не собираются умирать. Они впадают в спячку. Научники собирали их чуть ли не руками. - Не может быть! - вырвалось у меня. - Сомневаешься? Я тоже, - кивнул подполковник. - Пошёл бы, поговорил с ними, лейтенант, а? Потом про­ведёшь разъяснительную работу с личным составом. Глав­ное ведь - не бояться врага, а для этого - его надо пони­мать. Я не согласился бы с этим постулатом, но благоразум­но решил оставить свои сомнения при себе. - Здесь на базе биологического факультета развёрнут полевой НИЦ, - сообщил Валленштейн. - Изучают Ту­чу. Всё, что смогут. Там, конечно, допуски и секретность, но я подпишу запрос. Думаю, не откажут. ...Так и случилось. Разрешение мне дали. Именно под тем самым идиотским соусом, который предлагал наш обер-лейтенант. "Ознакомление с последними научными данными для демпфирования иррациональных страхов личного состава путём воспитательных бесед" - именно такой монстр военного канцеляризма значился в моём допуске, где красовались все необходимые неподделывае­мые голографические надпечатки поверх защищённых всеми мыслимыми методами подписей. Охраняли внутренние корпуса биофака уже не волон­тёры местной милиции и даже не пехтура-гренадёры. Там стояли Waffen-SS, те, кто до сих пор упрямо держался за страшное имя. Империя многое позаимствовала у своего чудовищного предка, но тем не менее сочла необходи­мым избавиться от наиболее одиозных символов. Напри­мер, от свастики. Да и наша Третья десантная, сохранив мрачной памяти имя "Мёртвой головы", тем не менее к СС не принадлежала и две молниеобразные руны нашу форму не поганили. А эти... внутренняя безопасность, ох­ранные войска. Охранники облизывали мой допуск со всех сторон, совали в сканер, только что не пробовали на зуб. Наконец пропустили - явно разочарованные, что придраться не к чему. Ко мне приставили сопровождающего - студентика в старомодных очках. Наверное, как и сестра моя Саета, не признает ни древних линз, ни всех этих новомодных шту­чек с микроволоконной оптикой и прямым нервопреоб-разованием. - Господин лейтенант, я счастлив быть полезным... Бедный, он и в самом деле из очков готов выпрыгнуть от усердия. "Стержневая нация", как ни крути. - Вольноопределяющийся?.. - Вольноопределяющийся Петер Штосе, господин лейтенант. - Петер, я должен прийти к моим солдатам с ответом. Можем ли мы уже сейчас ответить на вопрос - как они вскрывают броню? Мы медленно шли широким светлым коридором. Дружным хором завывали центрифуги, негромко гудели холодильники глубокой заморозки, на подоконнике кру­тился ротатор с примотанными чёрной аптекарской резин­кой пластиковыми полуторакубовыми пробирками-эп-пендорфками. В открытой двери виднелся чей-то рабочий стол - в беспорядке громоздились чашки с культурами, пробирки, бутылки с буферами, украшенные кусочками разноцветного скотча с ничего не говорящими непосвя­щённому надписями "NaOAc", "ТЕ 10:0.1", "10хТВЕ" и так далее и тому подобное. - Вы знаете, господин лейтенант, это у нас последнее время спрашивают практически все. Даже Его Императорское Величество, - студентик кивнул в сторону ви­севшего в торце поясного портрета кайзера. Вильгельм смотрел на меня сурово и взыскующе - мол, чего тут прохлаждаешься, моих верных солдат оставив? - И что же вы отвечаете... Его Императорскому Вели­честву? - А... вы как... насчёт наших дел?.. - осторожно по­интересовался студент, для выразительности покрутив пальцем в воздухе. - Я окончил биологический факультет Новокрым­ского университета, - сухо ответил я. У моего гида дёрнулись было губы, явно намереваясь сложиться в презрительную ухмылку - мол, знаем мы ваши провинциальные "университеты", только на то и годны, что школьных учителей общей биологии выпус­кать, да и то не способных рестриктазу от полимеразы от­личить, - однако он вовремя вспомнил, что на плечах его собеседника, то бишь меня, - лейтенантские погоны. А у него - всего лишь повязка вольноопределяющегося. - Тогда, значит, вступительную часть я опущу. - Он поспешил сгладить неловкость. - Короче говоря, мы пришли к выводу, что прободение брони Тучей достига­ется за счёт применения неких неведомых нам катализа­торов. Они используют органические кислоты - нечто наподобие желудочного сока. - Он явно сбивался на "экскурсию" для ничего не смыслящих в молекулярной биологии военных чинов. - Система как минимум четы­рёхуровневая. Вот, прошу вас, господин лейтенант. Мы тут сделали нечто вроде модельки... "Моделька" оказалась голографической и цветной. Ребята старались самое меньшее для начотдела Генераль­ного штаба. - Первая фаза атаки. Фиксация на объекте. Мы про­анализировали все съёмки... если б не вы, ничего б у нас не получилось... Я молча кивнул, хотя в горле встал комок. Так я и по­дозревал. Нас использовали в качестве приманки, одно­временно ведя хронометраж и запись. Очень, очень похо­же на Империю. Пожертвуй малым, чтобы спасти большое. Принцип Меньшего Зла. Вот только погибшим ре­бятам из моего взвода это уже не поможет. И их родным, если только у них имелись родные. - Обратите внимание, господин лейтенант, с какой скоростью выдвигаются присасывающиеся конечности. Это почти звуковой барьер. - Какие ж мускулы на это способны? - не удержал­ся я. - Представьте себе, что у вас вместо мускулов - пря­моточные ЖРД, - студент вновь сбился на экскурсию для профессиональных вояк. - Они срабатывают только один раз. - Как это "один раз"? Тварей же должно быть куда больше! - У них не одна присасывающаяся система, - сказал парнишка. - Мы находили экземпляры и с тремя, и с че­тырьмя... даже с пятью. Это для одного боя. А кроме то­го... это особо интересно, господин лейтенант... скорее всего, у них есть что-то вроде летучек, чтобы, значит, чи­нить на ходу. Они могут обмениваться органами. В прин­ципе это несложно - что такое антигены главного ком­плекса гистосовместимости, тут, похоже, даже не подо­зревают. Никаких проблем с трансплантацией. Никакого отторжения. Иммунная система крайне примитивная, рассчитана на кратковременное противодействие инфек­ции. Мы пытаемся сейчас найти патоген... - Это было б лучше всего, - вырвалось у меня. - Да... простите, господин лейтенант, мы отвлеклись. Значит, первая стадия - присасывание. Обратите внима­ние, образуется как минимум два-три очага проникнове­ния сквозь броню. Но сами эти твари мало что могут. Пока не подошли вторая и третья волны. - Вы как-то объясняете их разнообразие? Для четы­рёх волн атаки, если за каждую волну считать некую одну функцию, вполне хватит всего четырёх специализирован­ных видов, а тут их целое море! - кивнул я на украшав­шие стены бесчисленные фото. - С этим мы пока не разобрались, - смутился воль­ноопределяющийся. - Профессора считают, что мы имеем дело с временно возникающим на жертве квазиживым организмом. Все эти твари - узкоспециализированы. Только объединившись, они могут что-то сделать. В от­личие от каких-нибудь просто ядовитых жуков, с которы­ми, как я понимаю, вам пришлось столкнуться на Омеге-восемь. - Резонно, - согласился я. - Смотрим дальше, господин лейтенант. Посадка второй волны. Обратите внимание, они стараются закре­питься на уже присосавшихся собратьях. Тоже очень бы­стро. Теперь самое интересное... соединения сосудов и протоков того, что мы называем "боевыми железами". На рапид-съёмке видно было, как выхлёстываются из-под чешуйчатых панцирей гибкие парящие жгуты, стремительно соединяются и мигом прорастают друг в друга. - Литические ферменты у них работают словно цар­ская водка. Скорость просто потрясающая. Каждый та­кой жгут - или артерия, или проток железы. Теперь все закрепившиеся твари объединены в систему. Дальше прибывает третья волна - так сказать, доставляет горю­чее и боеприпасы. Вот они. Тоже все разные. Мы предпо­лагаем, что доставляют различные субстанции. Вот они опустились... закрепились... вот их тоже сажают на те же основные магистрали... ага! Видите? Начали опустошать баки, если можно так выразиться. Теперь пошли собст­венно "желудки"... Севшие самыми первыми твари выбрасывают органы внешнего пищеварения. В желудки пошло всё доставлен­ное. Высокая температура, катализ... В компьютерной модели бронепластик стал стреми­тельно плавиться, растекаться, словно свечной воск, - крепчайший кевлар, выдерживавший прямые попадания пуль с бронебойными сердечниками! - А вот и четвёртые, - в голосе студента послыша­лось нескрываемое отвращение. Даже он, привыкший, на это смотрел с трудом. - Ввод массы зародышевых бластов в тело жертвы - вместе с нейротоксинами, штаммами быстрого разложения, клетками-суперпродуцентами протеаз и прочей машинерии, осуществляющей разогрев тела до необходи­мой температуры и поддержания нужной консистенции среды. Ой, простите, господин лейтенант, меня на этом месте всегда мутить начинает... Они, короче, растворяют жертве все внутренности. И это гниёт, выражаясь про­стыми словами. Конечно, механизмы совсем другие, но суть та же. А зародыши - вот они... Он что-то сделал, увеличивая изображение. Знакомые коричневые пузырьки слабо колыхались в плотной полу­жидкой каше, быстро увеличивались в размерах, к ним с поверхности уже тянулись артерии - в дело вступили иные существа, что-то вроде "микроматок". Этого в деталях рассмотреть уже не удалось. - На этой стадии, как правило, по Туче открывался концентрированный огонь, - пояснил слегка позеленев­ший студент. - Внешний слой уничтожался, однако ин-фицирование, само собой, оставалось... - На Омеге-восемь им требовалось достаточно много времени, чтобы развиться во что-то значимое, - заметил я. - А в теле, что же, - сразу? - Телом мы пока ещё занимаемся, - отчего-то поту­пился студент. - Посылаем рефрижераторы, они привез­ли много заражённых тел... тяжёлая работа, господин лейтенант, и опасная... - Само собой, - согласился я. - Ну а гипотеза-то какая-то есть? - Есть, само собой. Даже несколько. Первая - что изначально они рассчитывали на животных, возможно, каких-то ящеров, защищённых костяной броней, и тогда развитие в теле жертвы имело смысл, - с важным видом пояснил студент. - Вторая - что таки да, для нормаль­ного метаморфоза им требуется существенное время, поэтому можно предположить развитие в трупе некоего ослабленного подобия, не столь летального, но тоже спо­собного к атаке - к примеру, не защищённого ничем гражданского населения. Я кивнул. - Ну а центр? Вы нашли хоть что-то подобное центру? Меня мои ребята первым делом об этом спросят. Куда бить? - вот в чём вопрос, перефразируя, так сказать, классика... Студент Шекспира явно не знал и замечание моё ус­пешно пропустил мимо ушей. - Нет, господин лейтенант. Туча если и управляет­ся - но не из... то есть я хочу сказать, нет никакого "цент­ра", в который пальнёшь - и всё рассыплется. Примерно как иммунная система. Мозг ведь ею не руководит. - Но если этот мозг разнести... - Разумеется, господин лейтенант. Но у человека он известно где. А у Тучи нет. - Очень ободряюще, - проворчал я. ...На обратном пути я увидел в действии "мясовозки". Длинные грузовики с морозильными трейлерами. Они медленно втягивались во двор корпуса, сами похожие сейчас на каких-то громадных могильных червей. Из во­ротец внутреннего грузового лифта выскакивали люди в самых настоящих, без дураков, скафандрах. Один за дру­гим выволакивали чёрные пластиковые мешки, покры­тые инеем. Без всяких церемоний, словно мясные туши, кидали на тележки. И один за другим, словно трудолюби­вые муравьи, утаскивали в открытую пасть лифта. Было в этом на самом деле что-то от муравейника, разжившегося падалью - дохлыми гусеницами или чем-то подобным. Меня передёрнуло - конечно, работа у ребят здесь такая, что не до чувств и не до эмоций, чего только не насмот­ришься, но вот так с телами обращаться... совсем уж не по-христиански. ...Ребятам во взводе, офицерам в роте и батальоне я ничего утешительного сказать не смог. Мы столкнулись с принципиально новым врагом. Который умеет донельзя быстро приспосабливаться к меняющимся обстоятельст­вам. Девять "маток" уничтожено, оружие первого удара не сработало, но последняя, десятая тварь затаилась где-то на океанском дне, и её не может обнаружить вся та су­матошная свора спутников, в спешном порядке закину­тая на орбиту. Оставался вопрос - чем заняты сейчас интербригады? Милейшая Дариана Дарк? И... Далька? Какая вообще связь между ними и этой ордой монстров?.. Ответы здесь мне не поможет найти никакой научный центр. Наверное, мне следовало признаться себе, что я даже рад тому, что моими врагами больше не выступают люди. Второй атаки, как на Сильвании, я не переживу, это точ­но. Просто пойду и тихо удавлюсь, как Иуда. И первая часть плана, несмотря ни на что, выполнена. На моих плечах офицерские погоны. А в Империи это очень много значит, даже если у тебя всего лишь полевой патент, который ещё предстоит подтвердить в академии. Прошло несколько дней, миновала неделя, за ней - месяц... Новоиспечённый полк "Танненберг" по-прежне­му торчал на Иволге, с которой корабли Имперского флота уже вывезли почти всё гражданское население. Приказ об эвакуации выполнялся беспрекословно, хотя многие начинали ворчать, чего, мол, нас с мест срывают. Как-то незаметно, само собой, вышло так, что мы снова стали встречаться с Гилви. Она тоже получила свои нашивки, став унтершарфюрером, работала старшим "Шифровальщиком и имела под командой трёх молоденьких вольноопределяющихся студенток физико-математического факультета местного универа. Меня всё-таки тянуло поговорить с ней. Давно уже не Приставала ко мне dame гауптманн Шульце со всяким бредом насчёт регулярной половой жизни, без сомнения, Претворяя в жизнь методички соответствующей академии; и сама Гилви то возникала в моей армейской жизни, тo вновь отдалялась. Мы то оказывались с ней бок о бок, как на Омеге-восемь, то нас вновь разводило - порой на месяцы. Сейчас же она усердно корпела над своими шифровальными агрегатами в штабе полка. Не самая интересная и захватывающая работа, право слово. Но Гилви она вроде как нравилась - она, как и я, делала карьеру. Хотя цели, как я тогда полагал, у нас были совершенно различными - Как думаешь, Рус, удержим мы их? Мы сидели в бывшем студенческом баре. "Танненберг" по-прежнему стоял в охранении. На Иволге всё ос­тавалось спокойно, уже не надрывались фанфары по всем сетям, граждан великого кайзеррейха не то чтобы успока­ивали, но старались убедить, что непосредственная опас­ность на время отступила, хотя и не ушла до конца. Бди­тельность должна оставаться на высоте, убеждали бесчис­ленные спикеры в новостях, ток-шоу и так далее. Его Императорское Величество издавал указ за указом, растя­гивая зону чрезвычайного положения, хотя непосредст­венной угрозы, как нам говорили, не существовало. Но­вые и новые транспорты с резервистами прибывали на Иволгу, новые рекруты принимали присягу, пройдя уско­ренный курс молодого бойца. "Танненберг" по числен­ности стал теперь настоящим полком, хотя, конечно, приняв столько новобранцев, уже не был тем элитным батальоном, как в то время, когда я впервые только при­мерил форму с черепом на рукаве. Новичков ещё учить и учить. - А что ж не удержать? - пожал я плечами. - Ты в штабе, Гил, тебе виднее. Что, есть какие-то вести, кото­рые до нас не доходят? - В том-то и дело, что ничего не доходит, Рус. Тиши­на, как в могиле. У нас дома такое было... перед послед­ним восстанием. Дикие лорды - те, кого с первого раза недодавили, - когда собирались с силами, вот такая же тишина стояла. И все вроде бы хорошо, а потом ка-ак грянуло... - Ну да. Десятую-то "матку" так и не нашли, - ска­зал я. Гилви залпом допила пиво. - Мне она уже ночью сниться стала. Особенно, - она хихикнула, - когда одна спишь. - У тебя с этим проблема, что ли? - в тон ей ответил я. - В штабе красивых мужчинок поубавилось?.. - Не глупи, - она вдруг прижалась к моему плечу. - Думаешь, я забыла, как ты ко мне отсидеться ходил? От гауптманна Шульце прятался? - Гилви опять хихикну­ла. - Потом к Мари ходил. Странный ты, Рус. - Уж какой есть, - я тоже прикончил кружку. - Я твоей Дальке завидую, - вдруг призналась она. - Даже ревную. Сама не знаю, с чего это вдруг. Хо­чу, чтобы меня тоже кто-нибудь так любил. Я его перед всем честным народом по физиономии, а он всё равно... - вдруг добавила она по-русски. - А что, главное, чтобы можно было парня по физио­номии? - ответил я по-имперски. - Это главное, Гилви? Поиздеваться?.. - Ничего ты не понимаешь, - её плечо по-прежнему прижималось к моему. - Я имею в виду, что если б у ме­ня такой парень был, пылинки с него б сдувала. - А он с тебя? - Если он по-настоящему любит, то и он тоже, - непреклонно заявила она. - Слушай, - сказал я. - Ты это к чему? Я в такие парни явно не гожусь. - То-то и беда, - грустно сказала она. - В постель запрыгнуть - любителей хоть отбавляй. А вот чтоб по-настоящему... - Гилви, твоему изречению лет эдак примерно тысяч щесть. Думаю, от этой проблемы была избавлена только Ева. - А что, от этого оно правдой быть перестанет? - заявиила Гилви. - Может, и нет. Только зачем мне всё это говорить? , - Ты слушать умеешь. Вы, русские, все слушать умеете. Из вас, наверное, исповедники хорошие... - Никогда не пробовал, - заметил я. - Ну что, пош­ли? Поздно уже. У меня личное время заканчивается. К отбою во взводе быть нужно. - Пойдём ко мне, - вдруг сказала она. - Глупо ведь прикидываться. - Гил... - я покачал головой. Она на самом деле была хорошей. Она на самом деле была моим другом. Навер­ное... - Гил, я не могу. Ты на самом деле красивая, но... - Но была солдатской подстилкой?! - вскинулась она, глаза зло сощурены. - Да при чём тут это, - беспомощно пробормотал я. Не могу, когда в ход идут такие аргументы. - Или ты до сих пор гак любишь её? - Да, - сказал я и в тот же миг вдруг понял, что со­врал. Что-то надорвалось во мне. Словно тот самый про­клятый череп, подобно кусочку колдовского зеркала трол­лей, попав в глаз, дошёл наконец до сердца. Я подумал о Дальке... и ощутил только грусть. Светлую печаль, словно о добром друге, который жив, но уехал далеко-далеко и я его уже никогда не увижу. Гилви улыбнулась, подошла, наклоняя голову, косну­лась лбом моей щеки. От её волос ко мне качнулась волна аромата духов - как давно же я не слышал этого запаха! Далька духи презирала, считая, что ими, как и космети­кой вообще, пользуются исключительно продажные жен­щины. - А ведь ты меня уже хочешь, - тихонько хихикнула Гилви. И это было чистой правдой. И всё-таки я боролся. Словно сам святой Антоний, искушаемый отцом лжи. - Плоть слаба и греховна, - я отодвинулся. - Дух да возобладает... Гилви вздохнула. И тоже отстранилась. Взглянула не­понятно и так же непонятно проговорила: - Эх, если б ты только знал, дурачок... - А потом безнадёжно махнула рукой и пошла прочь. Я потоптался на месте и тоже побрёл восвояси. В конце концов, я на самом деле ничего не мог с этим поделать. Я хотел её, но любил Дальку. И пусть случившееся бросило тень на мою душу - нельзя ведь оставаться чистым, напялив на себя имперскую форму и маршируя под бравурные звуки "Хорста Весселя". В конце концов, думал я, у меня есть взвод. И кто знает, не удастся ли мне вбить в них хоть немного сообра­жения? Хоть немного понимания, чему они служат, како­му чудовищному монстру, вскормленному таким понят­ным человеческим желанием покоя, стабильности и без­опасности, желанием гордиться за свою расу и планету?.. И пока у нас есть дело, пока мы не покончили с этим ле­тающим кошмаром, пока лежит на дне океанов Иволги притаившаяся "матка", жуткая биологическая бомба, го­товая взорваться в любой момент и, кто знает, какими чу­довищами?.. Мне представилась чёрная блямба, размером в пару футбольных полей, затаившаяся на несколько километровой глубине, выпустившая гибкие тончайшие нити внеш­них рецепторов, лежит, слушая, слушая, слушая... Улав­ливая мельчайшие колебания - все волны, все спект­ры - сопоставляя, сверяя, анализируя. Странные люди отбили первый натиск. Но сила, с которой мы столкну­лись, едва ли имела в своём лексиконе даже само понятие "поражение". Она могла превратить в свои орудия всё, что угодно. И даже людей. Как бы то ни было, пока что мы наслаждались спо­койствием. Враг дал нам передышку. Империя наводнила Иволгу войсками. Сейчас здесь сосредоточивалась вся Первая танковая армия, краса и цвет кайзеррейхсвера, все забубённые имена, от которых, как мне казалось, дол­жен покраснеть сам учебник истории: "Гроссдойчланд" и "Лейбштандарте", "Викинг" и "Тотенкопф", "Дас Райх" и "Флориан Гейер", "Принц Евгений" и "Норланд", в со­ставе полков "Фландрен", "Данмарк" и "Норвеген"... Весь Второй десантный корпус Хауссера, весь Первый танковый корпус, срочно переброшенный с Зеты-пять элитный Сорок восьмой корпус Кнобельсдорфа... Войска текли и текли на Иволгу, все космодромы трудились с полной нагрузкой, и пестрело в глазах от разнообразных эмблем. Но на сей раз, в отличие от Зеты, у меня не было ощу­щения, что вся эта громада размахивалась в пустоту. Никто не видел линии фронта, однако день, когда она рассечёт планету, словно удар раскалённого хлыста, не­умолимо приближался, и я чувствовал это всем своим су­ществом. ...Мы были готовы. Все полки и дивизии - по штатам военного времени. Вдоволь снарядов, патронов и всего, что только мог измыслить мозг армейского интенданта. Развёрнуты где положено полевые пекарни и прачечные, почтовые отделения и склады, ремонтные мастерские и госпитали, штабы и узлы связи - и вообще всё, что толь­ко можно себе представить. Господа офицеры - в при­поднятом настроении: если враг тянет с наступлением, это наступление скорее всего провалится. Правда, у меня лично из головы не выходили проплавленные дыры на броне... Броню тоже совершенствовали. После боя у Пенемюнде многие ребята стали по собственной инициативе подшивать к изнанке комбеза титановые пластины, до­ставая их всеми правдами и неправдами. Комбинезоны везли новые, бронепластик срочно сменили на что-то ме­таллизированное. Тем не менее весь мой взвод ни за что с титаном расставаться не желал. Пластины на неофици­альном армейском чёрном рынке фантастически взлетели в цене... Три долгих, томительных месяца провели мы на Иволге. Мало-помалу стала стихать истерия в сетях. Ни слуху ни духу о судьбе интербригад. Официального указа об их запрете и роспуске не последовало. Очевидно, влас­ти сочли достаточным общие положения закона о "чрез­вычайке", запрещающей, само собой, любые собрания, шествия, митинги и, заодно уж, политические партии, некоммерческие организации. Из списка исключены были особым "листом дополнений" филателисты, фалеристы и прочие любители собирать фантики и выпили­вать лобзиком. Разумеется, никаких сведений о Дальке. И наша доб­лестная сигуранца тоже помалкивала. И тишина с благо­датью - за время которой мы даже почти что привыкли к слегка повышенной силе тяжести на Иволге - продолжа­лись до того самого осеннего дня, когда в ночи взвыли сирены и голос дежурного офицера мрачно прохрипел через громкоговорители: - Это не учебная тревога. ...Что меня поразило - полное отсутствие слухов, сплетен и тому подобных "утечек". Мы были не в космо­се. Нас не отделяла броневая переборка от святая святых - оперативного отдела штаба. В штабе хватало шиф­ровальщиков, связистов и т.д. и т.п., кто, соответствую­щим образом проинструктированный, обычно и должен был "довести" до остальных одобренный начальством объём информации. Мы не грузились в лайнеры. Полк выступил, как го­ворится, на своих двоих - то есть походной броневой ко­лонной, прикрытой сверху армейской авиацией. То есть противник - близко. ...К югу от университетского городка тянулся вполне пасторальный пейзаж с какими-то фермами, где нам вслед старательно заливались не то забытые, не то специ­ально оставленные псы. Верные сторожа помнили свой долг - а вот помнили ли его те, кто хладнокровно оста­вил их здесь?.. И чем дальше мы шли на юг по широкой, почти без­лесной равнине, среди пологих холмов, тем истошнее и заливистей становился собачий лай. Мало-помалу он перешёл просто в невыносимый многоголосый вой. Ферм вокруг было много - тут почти всё загнано было внутрь, под землю, в чаны и реакторы, а снаружи осталось только выращивание грубой биомассы - и всюду, всюду истош­но выли собаки. Мы не выдержали. Колонна приостановилась. Мы сшибли замок с ближайшего загона, и крупный кобель, бесстрашная немецкая овчарка, не боящаяся ни зверя, ни человека, бросилась мне в ноги, словно перепуганный щенок. И отходить уже отказалась наотрез. Запрыгнула на броню БМД и так поехала с нами. На ошейнике мы прочли имя - Герцог. - Ладно, оставайся, - я потрепал пса по загривку. ...В тот день при полке образовалась настоящая псар­ня. Все собаки - сильные, здоровые сторожа - были на­смерть перепуганы. Жались к солдатам и жалобно скули­ли. Им ничего не было нужно, только одно - быть с людьми. Наверное, они чуяли инстинктом, что эти дву­ногие в странных своих машинах, так непохожих на трак-горы и грузовички фермеров, не бросят, не отступят и не предадут. К вечеру мы достигли водораздела. Поднявшись на холмистую гряду, мы увидели раскинувшееся перед нами открытое пространство, плавно понижавшееся к югу и юго-востоку. Километрах в трёх по долине струилась не­торопливая река в окружении заливных лугов и неболь­ших приречных рощ. Ещё чуть дальше виднелся неболь­шой городок, от него к нам тянулась шоссейка. Вокруг лоскутками разбросаны поля - и нигде ни одной живой души. Мы в Скифии, мы на краю земли, Достигли мы пустынь необозримых... - хотелось повторить вслед за древним автором. Мы тоже стояли на краю пустыни. Рукотворной пустыни. Пустыни, откуда ушли люди - и куда теперь по их следам вливалась совершенно другая сила. Пришла команда разворачиваться. Спешно, срочно, немедленно. И у меня появилось подозрение, что там, куда нас отправляли изначально, всё уже кончилось. Там мы уже не нужны. - Фатеев! Нас собирал ротный, обер-лейтенант Рудольф. - Дело дрянь, meine Herren. Десятая "матка" просну­лась, как мы все и полагали. Но разведка опять прошлё­пала, Donnerwetter, и теперь у нас задача - притянуть на себя как можно более крупные силы. А там и Туча, и вся­кие наземные твари... "Матка" времени не теряла. Нарас­тила, что называется Короче, командование подняло всё, что может летать, жгут любые скопления Тучи - однако они маскируются и разворачиваются, только если впере­ди - живая сила. То есть мы. Поэтому приказ один - за­рываться в землю, закрываться сеткой и притягивать их к себе. Поддержка с воздуха нам обещана. Туча, по опыту Пенемюнде и других мест, не выдерживает систематичес­кого истребления. Сколько придётся держаться, коман­дование не уточняет Но сдавать Иволгу или выжигать её термоядом наверху не хотят. Туча прёт сейчас прямо на нас. Времени у нас немного. Дальше вперёд идти смысла нет. Их там миллионы. Встретим их здесь, на этом рубеже. * * * Приказ зарываться в землю мы выполнили. Полк ока­пывался. Натягивал сетку над ходами сообщения и на­спех вырытыми траншеями. Ночь застала нас ещё не в "полевой крепости", но, во всяком случае, не "в чистом поле". А наутро вышедший к нам Валленштейн зачитал при­каз: держаться до последнего. "Противник перешёл в наступление", "боевая зада­ча - не допустить прорыва к жизненно важным цент­рам..." - говорилось в приказе, так, словно нам противо­стоял самый обычный враг. Признаться, я не понимал - до тех пор, пока мы не увидели всё своими глазами. Было утро. Неяркое осеннее утро. Мы стояли посреди пустыни, словно монумент человеческому отчаянию - отчаянию штабных, которые наверняка уже списали нас в "безвозвратные потери". Наше пребывание здесь было бессмысленным. Тогда мы ещё этого не знали - на войне надо наступать, проби­ваясь к жизненным центрам противника, окружать и принуждать к капитуляции его армии, или же - стойко обороняться, изматывая рвущегося вперёд врага, плано­мерно отходя с передовых рубежей на тыловые, готовя предпосылки для контрнаступления. Так говорили учеб­ники. И, само собой, ни одно их положение не могло быть воплощено здесь. ...Я услыхал крики. И машинально бросил на глаза за­брало шлема, включая визор. Двадцатипятикратное уве­личение - и над обрывками дальних лесов замаячили серые столбики, словно там вилась дорожная пыль, под­нятая слабым ветерком. Серые столбики надвигались, сливались, и вот уже на нас надвигался сплошной фронт. Он быстро темнел, серый цвет сменялся чёрным. На­сколько мог окинуть глаз, на километры вправо и влево я не видел ничего, кроме накатывающейся живой волны. - По местам! - заорал я. Что ещё оставалось делать простому лейтенанту, командиру взвода?.. Ребята споро выполнили команду. И ветераны - Микки, Глинка, Мумба, - и новички. Если это такая же Туча, что и в Пенемюнде, то ещё ничего - можем отбиться... Хотя, конечно, я предпочёл бы сражаться из бетонного капонира, где бойницы затянуты частой сеткой. И почему командование не дало нам занять тот самый городок? Мы стянули бы на себя Тучу и выжгли бы всю... Так я думал в тот момент. И, конечно, по вечной сол­датской привычке, ругал глупость начальства. Туча надвигалась. Конечно, она не обладала скорос­тью гоночной машины. Чтобы пройти разделявшее нас расстояние, ей нужно по меньшей мере полчаса. И если Валленштейн не дурак... Оберст-лейтенант дураком не был. Разом заговорило всё тяжёлое оружие полка. Новые снаряды воздушно-объёмного взрыва. Кассет­ные боеприпасы, оставлявшие на своём пути целые обла­ка рассеивающегося в разные стороны огня. Горизонт мгновенно затянуло чёрным дымом, однако Туча, само собой, не остановилась. Да она и не могла остановиться - до тех пор, пока управляющие ею не сочтут потери и не решат, что они "недопустимы". Наша задача - остаться в живых до тех пор, пока этот предел не будет достигнут. В небе родился гром - вынырнув из ласковой голу­бизны, над Тучей пронеслась тройка штурмовиков. "Хеншели" промчались на предельной скорости, но своё дело они сделали - горизонт вспух громадными чёрными гри­бами разрывов. Это были явно какие-то новые штуки - даже самые тяжёлые наши РСЗО калибром в 280 милли­метров не давали такого. Полковая батарея тяжёлого ору­жия старалась вовсю, но, конечно, добиться такого эф­фекта не могла. В моём визоре всё застлало дымом. На фоне разгора­ющегося там грандиозного пожара было невозможно по­нять, продолжает движение Туча или остановилась. Там горело все, включая воздух. Прекратили стрельбу полко­вые пушки - не определишь, куда ложатся твои собст­венные снаряды. На востоке показалась ещё одна тройка штурмовиков. Они повторили удар - целая полоса километров пяти длиной превратилась в море огня, где не могло уцелеть ничего живого. В переговорниках грянуло: "хох-хох-хох-хайль!" Кое-кто из ребят, похоже, уверовал в лёгкую по­беду. Однако после того, как "сто двадцать девятые", от­бомбившись, скрылись, над сплошной завесой непро­глядного дыма стали один за другим подниматься круп­ные серые шары, быстро исчезая в сгустившихся облаках. Один, второй, третий... десяток. Два десятка. Три... Я попытался захватить один из них своим прицелом, да только куда там! Инфракрасный канал сходил с ума от разверзшегося на земле инферно, канал оптический мгновенно терял цель, едва только она скрывалась в об­лаках. Тем не менее над нашими головами мелькнуло не­сколько зенитных ракет. Волоча за собой серые шлейфы дыма, они неслись туда, где прятались пузыри. Валленш-тейн наверняка вёл стрельбу по площадям, хотя в данном случае вернее будет сказать "по объёмам", справедливо подозревая, что эти пузыри могут оказаться чем-то вроде древних аэростатов ПВО, в изобилии подвешивавшихся над городами в годы Второй мировой. Достиг он чего-то или нет, сказать никто бы не смог; однако когда в боевой разворот вошло третье звено "Хеншелей", пузыри показа­ли себя во всей красе. Очевидно, командование не успело передать люфт­ваффе эту новую информацию. Спутники, наверное, смогли бы заснять эти проклятые пузыри даже и в обла­ках, но... В общем, они опоздали. Со стороны это выглядело так, словно сверху, из об­лаков, на штурмовик бросилось серое чудище. Скорее же всего машина со всей скорости врезалась в растянутую между небом и землёй сеть, притягивая к себе "пузырь". Миг - и ведущий тройки исчез в облаке взрыва. Ведомые успели отвернуть - сработала автоматика, - однако всё, чего они достигли, - это оттянули на долю мгновения собственную гибель. Паутина оказалась слишком плот­ной. И слишком частой. Неметаллическая, она наверняка не обнаруживалась радарами или обнаруживалась, лишь когда уже ничего нельзя было сделать. Три взрыва, три огненные кляксы в небе. И мёртвая тишина в траншеях "Танненберга". Огонь на горизонте всё ещё горел, но видно было - Туча вновь разворачива­ла свои ряды. Она оправилась от первого шока. И очень быстро отреагировала на новую угрозу. Десятая "матка" не зря отсиживалась на океанском дне. Нам пока оставалось только смотреть - работала ар­тиллерия, реактивная и ствольная. Стиснуты сейчас зубы на командном пункте, повисла тяжёлая тишина в штабе эскадрильи, только что потерявшей трёх пилотов и три машины; но орудия должны стрелять, иначе здесь, в этих окопах, останется весь "Танненберг". Туча надвигалась широким вогнутым полумесяцем. Она уже оставила позади зону сплошного пламени, мне казалось - изрядно поредев. Что творилось на земле - не разберёшь в сплошном дыму. Штурмовики поработали на славу. Жалко ребят, но что тут поделаешь?.. Свои Же­лезные кресты они честно заслужили. И удвоенные пен­сии семьям. Ещё какое-то время я позволял себе удивляться - по­чему мы не заняли городок за рекой. Но потом пере­стал - как только увидел, как один за другим оседают и рушатся дома, словно какая-то сила подрывала их фунда­менты. В визире можно было различить, как из облака бетонной пыли медленно вынырнуло что-то тёмное, сей­час почти не отличимое от серых клубов вокруг, выныр­нуло, повело в стороны плоской головой размером с ковш бульдозера и вновь скрылось в белесой мути. На нашем КП тоже заметили новую тварь. Корректи­ровщики сработали отлично, просто с блеском, следую­щий залп лёг ровнёхонько туда, где в ванне из раскро­шенных железобетонных плит купалось это существо. Снаряды перемалывали и остатки стен, и живую плоть; в разные стороны летели обломки не поймёшь чего - то ли камни, то ли остатки панциря. И вновь, как и в бою при Пенемюнде, к нашим пози­циям ползла полоса разрывов, артиллеристы старались угнаться за надвигавшейся Тучей - и теми, кто следовал за ней по земле. А они, увы, следовали. В дыму и пламени бестрепетно шныряли какие-то существа, слегка напоми­навшие приснопамятных крококрабов, которых мы взры­вали кумулятивными гранатами на морском берегу. То и дело менее удачливые из них обращались в облако рас­калённой протоплазмы, но остальных это не останавли­вало. Сегодня Туча пойдёт до конца, вдруг с холодной, ле­денящей ясностью понял я. Я на миг словно увидел всё происходящее с той стороны', я смотрел миллионами глаз и видел - жалкую кучку людей, пока всё ещё плюющихся огнём, но всё равно - обречённых, обречённых, обре­чённых с того самого момента, как они оказались на пути у Силы. Да что же такое со мной?! Я в ярости ударил кулаком по земляному урезу. Откуда во мне это? Как оно появилось?.. ...Последние слова перед тем, как скомандовать "огонь". Туча нависает над нашими головами, затягивает небо мелкой сеткой, среди ясного дня сгущается мрак. Наше счастье, что у них нет... Я подумал о боевых ОВ. И рука сама нажала нужную клавишу коммуникатора, одну из "неотказных", сигнал химической тревоги. В бою может не оказаться времени надвинуть маску; "тревожка" делала это сама. Я подумал и вжал кнопку, хотя все индикаторы ещё успокоительно показывали нули. Каким-то образом я опять знал, что произойдёт. Мы опередили Тучу на несколько секунд, но в таких делах секунда равна вечности. Туча лопнула густым жёл­тым дождём, исторгла из себя клубы тумана - отврати­тельно-гнойного цвета. Зуммер химической тревоги взвыл, но мы были готовы. Туча с размаху бросила себя на проволоку. На броне шипели и пузырились мерзкого вида капли, но комбине­зон не поддавался. Разбитый на пары и тройки взвод встретил Тучу струями из огнемётов, твари горели весело, ничуть не хуже, чем под Пенемюнде. И они не могли про­рваться сквозь сеть. Трепыхающиеся тела, облитые таким красивым издали жидким огнём. Распяленные присоски, дёргающиеся мускульные пластины, дрожащие в лихорадке мембраны и сфинктеры. Скорее! Скорее! Всё при­несено в жертву скорости. Быстрее жить - быстрее уби­вать - быстрее умирать; дикий закон дикой Тучи. Сейчас они умирали. Горели, и их плоть шипела, кор­чась в огне, распадаясь угольями. Взвод держался друж­но; Микки грамотно поставил своих, прикрывая расчёты тяжёлого оружия; даже новички, недавние рекруты, дер­жались сносно, почти не падая в обморок; даже Раздвакряк ухитрился не влезть ни в какую неприятность. Мне начало казаться, что достаточно иметь просто крепкие нервы и вдосталь напалма. Всё вокруг окуталось едким дымом, смешанным с тяжёлым угаром от корча­щихся в огне уродливых, нелепых тел. Пожираемые пла­менем, они тянулись вперёд, сквозь ячейки сетки, всеми своими отростками и щупальцами. Их скапливалось всё больше и больше. Кое-где под огненным покровом стала скрываться сама защищавшая нас сеть. Но на том берегу и высоко в воздухе по-прежне­му взрывались снаряды - прикрытие полковых батарей держалось не хуже нашего. Вокруг меня мало-помалу образовывалась мёртвая зона. Не потому, что я оказался таким уж удачливым ис­требителем Тучи или, к примеру, умелым командиром взвода. Туча просто избегала меня. Огибала, атакуя где угодно, но только не рядом с моим блиндажом. Твари валом катились на наши расчёты, и ребятам приходилось жарко - там уже горело почти всё, что могло гореть, и вторые номера едва успевали сбивать подступающее уж слишком близко пламя. Гюнтер от души потчевал Тучу "хлопушками" - разрывными гранатами ближнего ра­диуса действия; остальные от него не отставали. Пока держится сеть, мы если и не неуязвимы, то, по крайней мере, очень к этому близки. И, опять же - пока не подо­шли те, кто покрупнее. Самой Туче явно не хватало силё­нок порвать тонкие, но прочные нити из жаропрочного титанового сплава. Вот когда до нас доберутся те велика­ны, что рушили дома за рекой... Мы держались. Стрелки часов остановились. Один за другим пустели баки с огнемётной смесью. Перед боем по взводам раздали тройной боекомплект, но сейчас цинки и ящики опустошались с пугающей скоростью. Ещё пол­часа такой вакханалии - и нам придётся кисло. ...Я не знал, что кисло нам станет гораздо скорее. Да так, что прямо до полной оскомины. Кровавой. Эфир и так был забит отчаянной руганью. Командные каналы захлёбывались - где-то Туча каким-то образом прорвалась-таки под проволоку, и обречённое отделение вызывало огонь на себя; его соседи спешно перекрывали дополнительными сетчатыми щитами ходы сообщения. Насколько я мог понять - нас и в самом деле исполь­зовали как - живую приманку. Туча не реагировала на тех­нику. Она атаковала, только когда видела людей. Когда мы выжжем её достаточно, чтобы удовлетворить коман­дование, нам дадут приказ грузиться. БМД на сей раз сто­яли прямо в наших боевых порядках. Никуда бежать не надо. Интересно только, станет ли Туча нападать на же­лезные коробки - в которые мы отступим, если станет совсем жарко?.. Или разумно отступит сама, предоставив справляться с ними совсем другим бойцам? Как бы то ни было, когда от ребят один за другим пошли доклады, что они приканчивают последние остат­ки боекомплекта, оставляя только неприкосновенный за­пас, я запросил ротного. Обер-лейтенант Рудольф ответил сразу. - По машинам, ребята, - гаркнул он по общему, ротному каналу, так, чтобы его слышали все. - Дело сде­лано. Уходим. Дело на самом деле казалось сделанным. Натиск Тучи ослаб. Я не знал, как обстояло дело на других участках, но, похоже, "потери оставались в пределах допустимого", как выразился бы какой-нибудь штабист. Как сейчас во­няло на позициях, оставалось только догадываться. Убой­ная смесь из тяжёлого ядовитого пара, выпущенного тва­рями Тучи в первый миг атаки, и смрада горящих тел. Мы забивались в казавшиеся спасительными недра "бээмдэ-шек" со всей мыслимой скоростью, расчёты сворачива­лись, направляющие и пусковые занимали свои места; наша артиллерия смолкла, и почти сразу же Туча отхлы­нула окончательно. Только теперь, глядя вверх, я подумал, что мы всё-таки её потрепали более чем изрядно. От сплошных за­стилающих солнце облаков остались жалкие обрывки. Теперь всё, что могли эти твари, - жалко и жалобно тре­щать крыльями, у кого они остались. Где то слитное мо­гучее гудение мириадов бешено работающих крыл, когда Туча только разворачивалась для своей первой атаки? Где сотни тысяч существ, деталей идеально отлаженной, не­вероятно сложной машиины? - горят, исходя чадным чёрным дымом на нашей проволоке. Где всякие многоно­гие клешненосные создания? - разорваны на куски фу­гасными снарядами, изрешечены шрапнелью. Никакая армия монстров не устоит против массированного артна-лёта, самодовольно дум:ал я. Те, кто пропустил Тучу так далеко от побережья, были, похоже, просто слабаками. У них не выдержали нервы. У нас нет. И вот - мы живы, и мы победили. Скороды будем наступать. Если понадо­бится, мы зальём напалмом половину планеты - это всё-таки лучше, чем даже тактические ядерные заряды. Мы отступали - медленно и с достоинством снима­лись с позиций. Мы победили. Туча - просто скопище безмозглых тварей, сгорающих на нашей проволоке, точ­но на противне. Жаль, что не хватило бы мощности ника­ких генераторов, чтобьг пропустить через неё ток. Тогда бы нам и вовсе осталось" только сидеть и любоваться пей­зажем. Не исключено, кстати, что командование так и поступит. Быть может, оно сознательно отводит сейчас нас к столице? Ложное отступление должно выманить на себя все остатки Тучи - или Туч, если их действует много. А потом действительно - проволока, пара хороших реак­торов... И тогда я даже соглашусь поработать приманкой безо всякой брони. Может, это больше распалит Тучу. Так я думал, когда "Танненберг", урча сотнями мото­ров, словно громадный сытый дракон, разворачивался в обратный путь. В моём взводе не было потерь. И сейчас все только и могли, что орать - сбрасывая стресс. ...Наивные самодовольные люди, вдруг услыхал я словно чей-то тысячеголосый шёпот, словно громадный хор вдруг начал зловещий речитатив. Слов не было, вернее, они были, но я их не понимал. Улавливался только об­щий смысл. Опять это. Опять. Я запрещал себе думать об этом, списывая всё на, чёрт возьми, постыдную для солдата впечатлительность. Но ведь было: и своего рода охранный круг вокруг меня в этом бою, и чудовищный "реактор" госпожи Дарианы Дарк, также не причинивший мне вреда... Ребята чуть не разнесли БМД своими воплями. Кряк скачет так, что сейчас пробьёт головой броневую крышу. Ребята, тише. Ребята, сядьте. Пожалуйста. Я не приказы­ваю, я прошу. Оружие на изготовку. Товсь!.. Товсь, я ска­зал! Они, нехотя и удивлённо глядя на меня, подвинулись к бойницам. Острая боль, словно кто-то со всей силы огрел по обнажённой спине сыромятным бичом. БМД кренится, резко воет мотор, впустую молотят гусеницы, что-то ис­тошно орёт по внутренней связи водитель, машина скользит куда-то вниз, сильно заваливаясь набок, я кричу "вглухую!", уже понимая, что всё пропало, что день побе­ды кончился и настал теперь уже наш черёд умываться кровью. Прервалась связь. Только треск помех, и я невольно вспомнил тех милашек-комаров на Омеге-восемь. Удар. Машина застыла, сильно завалившись набок. Отделение замерло - ни звука, все, похоже, даже дышать перестали. Я устроил быструю перекличку. Все целы. Связи нет. Коммуникаторы молчат. Мы можем переговариваться только друг с другом. Молчал водитель, отделённый от нас броневой переборкой. Я несколько раз ударил в неё, попробовал кнопку тревожной сигнализации - ничего. Идиоты-конструкторы не предусмотрели аварийного от­крывания люка из десантного отделения в отсек управле­ния... Внешние люки первого отсека тоже снаружи не от­кроешь. Может, водитель ранен, может, просто потерял сознание... Как его вытаскивать?.. Я прижался к амбразуре. Где-то очень-очень далеко раздавались выстрелы, что-то гулко бухало - полк не сдавался без боя. - Ничего не предпринимать! - рыкнул я на ребят, полезших бьшо к верхнему аварийному люку. - Быстрая вошка первая на гребешок попадает. - Они не поняли, но тянуть руки куда не следует перестали. Ловушка. Элементарная и древняя, как сами война и мир. Пока мы дрались, с Тучей, какие-нибудь "кроты" преспокойно обошли нас, нарыв этих волчьих ям на на­шем пути. Дождались, когда вся колонна втянулась на это поле, и подорвали крепёж. - Амбразуры задраить! - опомнился я. - Фильтро-вентиляционную установку включить! Я успел вовремя За бортом что-то забулькало, закло­котало, словно в нашу яму кто-то опорожнял добрую цистерну с водой. Разумно, чёрт возьми. Разумно и эф­фективно. - Ждать! - зарычал я, видя, как Раздвакряк испуган­но рванулся-таки к верхнему люку. Они должны решить, что мы погибли. Должны отвер­нуться. Тогда всплывём. Если нас не прикрывает сеть - мы почти что покойники. Открытое место, степь - ши­рокая степная дорога, и мы - как на ладони, на виду у того чудовищного молота, что вот-вот обрушится на нас. И забываешь, забываешь, что у людей, окружающих тебя, - зловещий череп на рукаве. - Ждать! - пришлось повторить мне. Клокотание воды за бронёй - не самое лучшее успокоительное. Мо­жете мне поверить. ...Нас затопило быстро. Яма оказалась не слишком глубока. Мы действительно выждали, когда журчание и бульканье прекратились. - Нижний люк! Хлынула вода. Быстро поднялась до колен, по пояс... - Кислород у всех включен? Оружие - герметизиро­вано? Боекомплекты - взяты?.. Лишний раз не мешает напомнить даже азбучные вещи. Новые комбинезоны снабдили маленьким кислород­ным дыхательным аппаратом с химпоглотителем углекис­лоты. Ни на какие большие глубины с ним не пойдёшь, но вот так, как сейчас, - вполне. Мы отрабатывали всплы­тия из затонувшей бронетехники, так что сейчас это была бы просто пара пустяков - если б не мысль о кружащей наверху Туче. ...Когда БМД затопило, мы аккуратно открыли верх­ний люк. Сквозь неглубокую воду просвечивало солнце. Его было видно даже несмотря на муть. Я не торопился. Стоял в залитой машине, смотрел на­верх. Всё вроде бы тихо. Не видно в небе проносящихся живых бестий, не содрогается земля от топота каких-ни­будь чудовищ. Конечно, самым лучшим было б вообще просидеть под водой до ночи, но это уже недосягаемая мечта. На столько не хватит резерва в регенерирующем патроне. Медленно-медленно я поднял голову над поверхнос­тью. Ничего. Края ямы, в которую провалилась БМД, слишком высокие. Пришлось выбраться на корпус. - Боже мой... Растянувшейся на несколько километров полковой колонны больше не было. Вместо этого передо мной тя­нулась глубокая канава, время от времени прерываемая земляными перемычками. Я не видел ни одной машины, которая оставалась бы на поверхности. Но самое глав­ное - возле канавы (или, вернее, канала) чёрными хол­мами возвышались громадные туши, больше всего похо­жие на исполинских каракатиц или кальмаров, только за­кованных в прочную гребенчатую броню Сейчас они напоминали сгрудившихся у рыбной протоки здоровен­ных удильщиков - вереницы шупалец опускались в тёмную воду, аккуратно извлекая на свет затонувшие ма­шины. "Что, весь полк?!" - мелькнула паническая мысль. Весь полк, все три тысячи человек - вот так бездарно и бесполезно канули в чёрную воду, не причинив врагу ни­какого ущерба. Нам повезло. Ближайший "удильщик" расположился метрах в тридцати от нас. Даже отсюда я видел круглый блестящий глаз, обрамлённый слизистыми складками кожи. Размером этот глаз был с доброе колесо тяжёлого карьерного самосвала. Рядом со мной выныривали ребята. Я глянул вправо, влево - наши головы оставались единственными. А бли­жайшая "каракатица" уже успела выволочь на берег оп­летённую чёрной паутиной бронированных щупалец БМД, и я, замирая, заметил на борту номер - номер моего взвода. Отделение Миюси. Они шли следом за нами. - Гюнтер! Гранату!.. - Мне потребовалось собрать все силы, чтобы не закричать во весь голос. Немец появился ряд ом со мной, точными и скупыми движениями сдирая с гранатомёта изолирующие колпаки. - Погоди, пусть поставит на грунт, - зашипел я, хва­тая Гюнтера за плечо. - Давай к берегу, к берегу! - ско­мандовал я остальным. На самом деле, торчать здесь и дальше не рекомендо­валось. Берега новосотворённого "канала" так и кишели живностью Самой разнообразной и, как я подозревал, узкоспециализированной. К "удильщику" подобрался второй субъект, вдруг напомнивший мне гидравлический резак на ножках. Костяные вздутия громадных клешней подозрительно напоминали гидроцилиндры. Будут вскрывать, подумал я. Они всё продумали. Зато­пить машины и затем одну за одной откупорить, на самом деле как консервные банки. Броня на БМД композитная, есть активно-навесная, против кумулятивных зарядов, однако это не тяжёлые штурмовые "тигры", здесь нет си­ловых щитов. - Гюнтер. Вторую гранату наготове. Поставь взрыва­тель на оттяжку. Кряк, винтовочную. - Ч-чего винтовочную?.. - Гранату, олух царя небесного! Винтовочную грана­ту на ствол надень! Мы с Гюнтером всё ещё стояли на затопленной БМД. Я не мог уйти, пока ещё есть шансы, что водитель жив. Его отсек не затоплен. Он может быть просто оглушён .. А тем временем "каракатица" на самом деле опустила выуженную БМД на землю. К беспомощно задравшей пушку машине тотчас придвинулся "резак", алчно поклацывая клешнями. - Огонь. Гюнтер был отличным стрелком. С двадцати пяти метров он всадил гранату аккурат в чёрный круглый глаз "удильщика". Раздался чпокающий звук, словно кто-то со всего размаха вогнал вилку в дрожащее желе. И только секунду спустя - взрыв. - Кряк!.. Нет, всё-таки мне удалось вбить в него кое-какое ра­зумение. Он попал - аккурат в сочленение между голо­вогрудью и тощим "брюшком" резчика. Костяную конструкцию с клешнями просто разметало по кусочкам; удильщик в ярости хлестал щупальцами. На месте его левого глаза зияла настоящая воронка метра два глубиной. Из разорванных сосудов хлестала красная кровь. Скорее всего, используют гемоглобин, так же, как и мы... Я надеялся, что Микки догадается включить двига­тель. Однако то ли у них была поломка, то ли, как и у нас, оглушён или погиб водитель - машина не тронулась, .хотя сейчас её никто не держал. - Туда! - заорал я. Поле вокруг нас кишмя кишело самыми малоаппетитными существами, от крошек до ги­гантов. К нам уже бежало десятка два бестий - калибром от крупной собаки до земноводного кита, вздумай киту отрастить себе лапы. Ребята выбирались на берег и дружно срывали с оружия изоляцию. Я с гордостью отметил, что никто не бро­сил ни штатных "малихеров", ни ранцевых огнемётов, ни канистр с напалмом. Мы были готовы к бою. Вот толь­ко, жаль, у нас почти не осталось тяжёлого вооружения... Раненый "удильщик" по-прежнему молотил во все стороны щупальцами и ворочал уродливой башкой. Боль­ше всего он походил на кран. Строительный кран, кото­рый больше ни для чего не может пригодиться. Он не из­дал ни звука. Очевидно, его трансформа не предусматри­вала наличие голосовых связок. - Бегом! - Мы бросились к БМД Микки. Если удаст­ся открыть... если там хоть кто-то живой... - Микки!.. Отзовись.! - Руслан! Ты! - от волнения финн забыл протитуло-вать своего командира. - Открой нам люки! У тебя все живы? - Так точно! Открываю... Моё отделение набилось внутрь. Стало, гм, несколько Тесно. Но зато отозвался водитель - он остался жив. - Заводи! - гаркнул я, проверяя автомат заряжания. Он был в порядке. Стопятимиллиметровый снаряд скольз­нул в чрево казенника. - Ну, держитесь теперь, сволочи, - прошипел я, на­скоро взял прицел и нажал спуск. БМД подпрыгнула. Это только в старых военных фильмах танки лихо неслись через поле боя; дула их ору­дий время от времени изрыгали сизый дым - стрельба шла, ясно дело, холостыми. От настоящего выстрела бое­вую машину толкает назад - отдача от тяжёлого снаряда немаленькая. Взрыватель был поставлен на "замедление", и пущенный почти вдоль земли снаряд срикошетил, разо­рвавшись как раз над той премилой группкой бестий, что спешила устроить нам тёплую встречу. Их смело, а я уже наводил орудие на ближайшего "удильщика". Он тоже успел добыть из канала очередную БМД. Вдоль всего рва сейчас разыгрывался последний акт трагедии. Я видел, как "каракатица", не расплетая щупа­лец, легко, словно игрушку, подвинула бронированную машину "резаку", как его клешни подцепили верхний люк, как поползли вниз, дрожа от напряжения, "порш­ни" - и человеческая сталь уступила. С необычайной лов­костью "резчик" вскрывал броню вдоль подошвы башни. "Удильщик", не расплегая чёрных щупалец, легко сорвал бесполезный кусок металла, и внутрь тотчас ринулась целая орда мелких тварей, сильно напоминавших тех, из Тучи; только у этих не было крыльев. Я выстрелил. Мы успели набрать скорость, стабилизатор не справился - разрыв вспух чуть в стороне. "Резака", принявшего на се­бя основной удар, перемололо в труху, а вот "удильщик" отделался лёгким испугом - его чёрную броню посекло осколками, но, похоже, это не слишком взволновало гиганта. Где-то людям удалось, подобно нам, выскочить из заливаемых водой машин. Тех, кто решил отсидеться, до­ставали и вскрывали, после чего в бой устремлялась ме­лочь. Хуже всего, конечно, пришлось тем, кто был на про­стых грузовиках, на открытых платформах с пусковыми... Их можно уже считать покойниками. То тут, то там я за­мечал на траве неподвижные тела в броне - те, кто вы­брался из рва, с тем чтобы погибнуть в неравной схватке. А наша БМД неслась вдоль канала, плюясь огнём. Но даже наши снаряды не могли разорвать "удильщика" на куски. У него, наверное, как и у корабля, тело было раз­горожено изнутри своего рода "броневыми переборка­ми"... Наших ребят, выскочивших из рва, выбравшихся из машин, добивала целая орава. Не только мелкие подобия Тучи. Наш враг не брезговал и более примитивным ору­жием типа жвал, челюстей и когтей. Эти бестии, правда, и несли потери, всё-таки их хитин не мог справиться с тяжёлыми пулями, а напалм мгновенно выжигал глаза. Мы подбирали всех, кого только могли. Мы разнесли-таки трёх "каракатиц" и дюжину "резчиков". Боеукладка опустела, и так же стремительно пустели короба с пуле­мётными лентами. Нас по-прежнему никто не атаковал. Очевидно, враг понимал, что нахрапом танк не взять, а из ловушки мы уже выскочили. ...Я видел, что то тут, то там всё-таки вспыхивали схватки. Тогда мы бросались туда, выжимая из двигателя все, что могли. Мало-помалу нас становилось всё больше. Когда БМД сверху стала напоминать человеческий мура­вейник, нам пришлось остановиться и расстрелять пятью снарядами очередную сладкую парочку - "удильщика" и "резака", возле которых стояла только что выуженная изо рва БМД. Люди в ней оказались живы. Так нас стало двое. ...Но тем не менее едва ли мы выиграли бы этот бой, если б не подоспела помощь. С рвущим слух рёвом про­мчалось звено штурмовиков, серые шары-аэростаты не успели взлететь, и тварис на равнине очень быстро стали тонуть в растекающемся окрест море огня. А спустя пять минут раздался низкий, басистый рёв десятков мощных моторов - один за другим появлялись танки, низкие и приземистые "королевские тигры", они развернулись ши­роким строем и двинулись к нам, прочёсывая степь и убивая всё, что могло двигаться и не носило имперской формы. Заторопились, задвигали щупальцами, задёрга­лись "удильщики", но было поздно. Танки надвигались неумолимой лавиной, не подвергая себя лишнему риску, они просто расстреливали и снарядами, и управляемыми ракетами медлительных гигантов, которые в ближнем бою, быть может, и смогли бы, к примеру, перевернуть тот же "тигр" кверху гусеницами. Что творилось под бронёй и на броне моих двух БМД, трудно даже описать. Приговорённым к смерти прочита­ли на эшафоте внезапное и никем не ожидаемое помило­вание. Очевидно, рассеялись и тучи "комариков", исправно нарушавших нам связь. В переговорнике прорвался сдав­ленный голос командира танкистов, наверное, в сотый уже раз повторявшего вызов и только сейчас получивше­го от радиста рапорт, что наша аппаратура ответила. Нас спас 503-й Отдельный танковый батальон, бата­льон "королевских тигров", предназначенный для проры­ва особо укреплённых полос и преодоления глубокой обороны; сегодня им пришлось выручать нас. Впрочем, радоваться было некогда. Мы пытались вы­тащить как можно больше наших, прежде чем враг соберётся и силами и бросит в бой Тучу. ...Мы вытянули немало машин, но в большинстве своём нашли только трупы. Кто захлебнулся, кто сумел?! всплыть, но погиб в бою, кто решил попытаться отсидеться за прочной броней - только для того, чтобы стать добычей "наземной Тучи". Тела наших же товарищей, нг броне которых мы видели широкие проплавленные дыры, мы просто сжигали из огнемётов. БРЭМы (БРЭМ - бронированная ремонтно-эвакуационная машина.) старались как муравьи - вытягивая кранами те машины, которые Невозможно оказалось извлечь на буксире. " ...К вечеру начала наконец вырисовываться страшная картина разгрома. Полк потерял половину личного соста­ва. Из трёх тысяч человек в живых осталось чуть больше пятнадцати сотен. "Бээмдэшки" ещё были способны пе­редвигаться, а вот грузовики и тому подобное пришлось просто бросить. Командир 503-х, смертельно усталый майор, не дал нам задерживаться особенно долго. Штаб объявил тотальную эвакуацию с Иволги. Сопротивление было признано чреватым "неоправданно высокими поте­рями". Флот получил задачу не выпустить "маток" в кос­мос; армии следовало вернуться "к местам постоянной дислокации". Хотя, как мрачно передавали нам танкис­ты, возвращаться было особенно некому. 4. Имперская армия умылась кровью на Иволге. ...Последние дни смешались в какой-то жуткой круго­верти. Остатки "Танненберга" не получили отдыха. Мы стояли в обороне космопорта, откуда один за другим взлетали перегруженные челноки. Несмотря ни на что, командование не пускало в ход ядерное оружие. Глупцы, думал я. Неужели рассчитывают ещё сюда вернуться? Нет, за Иволгу надо было или драться до последнего, или заливать планету огнём, не щадя уже никого и ничего. ...Среди погибших в моём взводе было всё второе отделение - ребята так и не выбрались из затонувшей машины, быть может - заклинило люк. Ветеранов, тех, с кем я начинал без малого два года назад, осталось совсем мало. Правда, среди спасённых в штабном бронетран­спортере оказалась Гилви, и я сам удивился своей радос­ти, когда прочёл её имя в списке уцелевших. Жив был и оберст-лейтенант фон Валленштейн, правда, его едва удержали от самоубийства. Адъютант в последний мо­мент выбил его "вальтер". Именно в эти дни на Иволге я понял, какой мы потерпели разгром. "Танненберг" мог считать, что ему по­везло. Во многих полках и дивизиях уцелело не больше одного из десяти. Вынужденные бросить всё тяжёлое ору­жие, они отступали к столице, сперва огрызаясь и пыта­ясь сохранить порядок, однако чем дальше, тем отчаян­нее и безнадежнее становилось это бегство. Новые хозяе­ва Иволги охотились на нас, как на диких зверей, - впрочем, точно так же, как и мы на них. Сколько наших рассеялось по лесным дебрям, кто пытался отсидеться в глуши и какую они встретили судьбу - никто не ведал. Лучшая, элитнейшая Первая танковая армия была разгромлена. Боеспособность сохранили считанные по пальцам одной руки части. Наш "Танненберг", 503-й тан­ковый батальон, разведбатальон "Викинга", укомплекто­ванный, по старой традиции, почти исключительно фин­нами, датчанами и норвежцами... Потери исчислялись сотнями тысяч. Танки, штурмовики, орудия - всё это пришлось бросить. Штаб спасал не технику, а людей. И почти сразу же, как: только схлынул поток отступав­ших и стали зачехлять стволы мы, готовясь к отправке, - спутники показывали несчётные орды существ, плано­мерно сжимающих кольцо вокруг столицы, - в новостях появилось кое-что новое. И настолько, что мне остава­лось только взвыть в полном отчаянии. Имперские Новости. Экстренный выпуск НАША ВОЙНА ...В целях более эффективного распределения сил по фронту Генеральный штаб наших доблестных Вооружён­ных сил принял решение отвести войска с планеты Ivolga, центральной планеты Восьмого сектора, где с самого на­чала Вторжения шли основные бои с Чужими. Одержав целый ряд громких побед, о которых наш канал уже имел честь сообщать и герои которых предстали перед нашим зрителем, командование сочло дальнейшее пребывание нашего контингента на Ivolga нецелесообразным. Втор­жение может перекинуться на другие планеты Восьмого сектора, а заражённая Ivolga будет изолирована. ...Нам стало известно, в частности, что Чужие пред­приняли попытку внезапной высадки на планету Novyi Krym, весь гарнизон которой выступил на защиту других планет сектора. К счастью, удар коварного врага не имел здесь такой силы, как на Омеге-восемь, где ужасающие потери гражданского населения зажгли невиданную ярость в сердце каждого преданного Империи и трону человека. На планете Новый Крым врага встретили вооружённые отряды фольксштурма, в которые, в частности, влились формирования так называемых интернациональных бри­гад, военно-патриотической организации альтернатив­ной направленности, действующей согласно Указу Его Императорского Величества "О гласности и плюрализ­ме". Население Нового Крыма мужественно сражалось с агрессором и успешно отбило его атаки... * * * В отличие от всех прочих репортажей, здесь не было картинки. Только схемы-карты Восьмого сектора да про­стые видовые съёмки Нового Крыма, явно сделанные за­долго до всей этой заварухи. Излишне говорить, что я потерял сон, покой и аппе­тит. "Матки" на Новом Крыму. Поток зародышей в Се­верной Бухте!.. Господи Боже, да что же это творится?.. Однако товарищи не успели даже сочувственно похло­пать меня по плечу. Я оказался вызван к Валленштейну. Оберст-лейтенант после той истории с ловушкой перестал походить на самого себя. Больше всего он напо­минал живой труп. - Садись, лейтенант. Не имел случая поблагодарить тебя за... - Господин оберет... - Ладно. Садись, говорю. На самом деле разговор у нас сейчас совсем другой пойдёт. Садись, садись. Ты не куришь, я знаю, а я закурю. Последняя из моих настоя­щих "гаван". На такую вот... оказия, правильно? - на та­кой вот случай берег. - Я весь внимание, господин оберст-лейтенант! - Руслан... думаю, тебе будет интересно узнать, что Новый Крым, вместе с ещё десятью имперскими плане­тами, дальними планетами Восьмого сектора, объявил о независимости. Образовалась так называемая "Федера­ция Тридцати", тридцати планет, старых независимых и только что отколовшихся от Империи. Я молчал. Молчал, потрясённый. То, ради чего я шёл бороться, то, ради чего я вступил в ряды доблестного в кавычках верма... то есть, прошу прощения, рейхсвера... кажется, шло ко дну. Сколько раз мой отец повторял, расхаживая по кабинету и ударяя себя кулаком в ладонь: "Только б горячие головы не выскочили раньше време­ни... только б не сорвали нам всё дело..." - Думаю, тебе будет интересно узнать, что независи­мость объявлена по всем правилам военного искусства. После голосования в парламенте... Дума, richtig? - пла­нета провела референдум. Электронный, само собой. Ре­зультаты - 98% "за". Я молчал. Я слишком хорошо понимал, что за этим последует. - Но должен заметить тебе, Руслан, что самую горя­чую речь в парламенте произнёс твой почтенный отец. Не опускай голову, он до последнего убеждал коллег-депута­тов одуматься и не играть с огнем. Никогда не думал, что человек, лишивший сына наследства и выгнавший его из дому, способен на такое. - Он произнёс речь против отделения от Империи? - Всё-таки мне пришлось сыграть удивление. На самом деле речи отца я ничуть не удивился. Ещё бы... рушились все наши планы. Всё, всё рушилось - сперва эта нелепая, идиотская война, затеянная не то и впрямь Чужими, не то интербригадами, теперь глупейшее "отделение"... Всё, всё, над чем мы работали, шло прахом, распадалось, схо­дило на нет. Я что было мочи стиснул зубы. - О да, и очень пламенную, - кивнул Валленштейн. - В самый раз для члена фракции "Закон и порядок" им­перского бундестага Крайних консерваторов, если ты помнишь. Я молча кивнул. - У нас нет сил немедля бросаться и давить мятеж военной силой, - глядя мне прямо в глаза, отчеканил оберст-лейтенант. - И мы не знаем, что на самом деле случилось на Новом Крыму. Фольксштурм остановил вторжение "матки", тьфу! От такой беспардонной лжи покраснели бы даже черти. - Но что же там произошло, господин подполковник? - А вот на этот вопрос ты и должен нам ответить, Руслан, - тяжело вздохнул Валленштейн и поднялся. - Я?.. Каким образом?.. - Каким образом... - Он криво усмехнулся. - Ви­дишь ли, Руслан, тобой вообще-то должны были уже давно заняться в гестапо. - Почему, господин... - Потому что они с самого начала считали, что ты ра­ботаешь на разведку Сопротивления, - отчеканил Вал­ленштейн, не сводя с меня пронзающего взгляда. - Сопротивления? Интербригад, господин обер-лей-тенант? Но они же... - Само собой, выяснилось, что ты не работаешь на интербригады, - Валленштейн вновь сел, но не через стол, а в кресло прямо напротив меня, словно желая под­черкнуть неофициальность разговора. - Охранка вечно пытается что-то накопать в частях, возглавляемых родо­витой аристократией, - добавил он не без гордости. - На сей раз им не повезло. Ничего не нарыли. Куда им. Они очень долго пытались меня убедить, что ты - агент неведомого "истинного Сопротивления", которое якобы ставит задачу мирной трансформы Империи в какую-то аморфную "конфедерацию". Я не слишком поверил. Они не могли добыть никаких улик. Я сидел, обливаясь потом. - Сведения, что ты НЕ работаешь с интербригадами и особами типа Дарианы Дарк, пришли с самого верха. После этого сигуранца заметалась. Твой поступок на Сильвании они сочли было самым верным доказательст­вом... если бы он не был так глуп. - На Сильвании? - Я как можно естественнее под­нял брови. - Конечно. Когда ты спасал свою девушку. Прекрас­ная работа, Руслан, прими мои поздравления. После этого тобой занялись уже всерьёз. Не охранка. Я занялся. И моя собственная маленькая служба безопасности. Ты прекрасно справился с эгой дурацкой штукой секуристов, полиграфом. Они полагаются на него, словно на Господа Бога. Но я всё равно не верил, что пленных на Сильвании освободили другие повстанцы. Я не сомневался, что это ты. Ясное дело, что настоящий агент должен спокойно смотреть, как расстреливают его собственную мать, и ни­чем не выдать себя. Ты поступил крайне непрофессио­нально, и это лишний раз убеждало меня, что ты - идей­ный борец, настоящий идейный борец, который вступил в армию с целью сделать карьеру, подняться наверх, а потом... не знаю. Убить Императора? Взорвать Генераль­ный штаб? Смысл твоей операции мне остаётся неясен. Ты никому не отправлял шифровок и донесений. Значит, думал я, его задача - стратегическая. По-настоящему глубокое внедрение, возможно - военная разведка, не садисты и палачи из гестапо, щеголяющие, как идиоты, в св~оих чёрных пальто, словно садомазохисты, а настоящая разведка. Стратегическое планирование. Разветвлённые операции по поддержанию стабильности Империи. Боль­ше ничего на ум мне не приходило. Ты показал себя от­личным солдатом, и я с охотой давал тебе повышения. Мне не пришлось раскаиваться. Из тебя получился хоро­ший командир. Ты получил патент, и, собственно говоря, теперь ты мог бы подать рапорт о переводе в армейскую разведку. Это было бы понятно и оправданно. Сделай ты так, возможно, я бы принял меры... к пресечению твоей операции. Но ты отчего-то тянул. Моё любопытство раз­горалось. Ты вывел людей из-под Тучи. Ты выбрался из лап Дарианы Дарк, а из милых ручек сей дамы ушли жи­выми считанные единицы. Можно было б заподозрить, Что ты всё-таки с интербригадой, но нет. Мои источники раз за разом отвергали такую возможность. Я тоже не склонен рассматривать её сколько-нибудь всерьёз. - Он смотрел мне в глаза, серьёзно и скорбно. - Ты дрался как настоящий солдат, Руслан. Русские всегда дрались на­смерть, когда их припирали к стене. И этого не понимали ни Сигизмунд, ни Карл Двенадцатый, ни Наполеон, ни Гитлер... Десятки людей "Танненберга" обязаны тебе жизнями. Я не знаю твоей цели, но вижу - она не в том, чтобы вовлечь парней, носящих Feldgrau, в какую-то ло­вушку. Тонкое взаимодействие, агенты влияния - вот, наверное, была твоя цель. Возможно, ты и твои сторон­ники хотели добиться больших прав для Нового Крыма, возможно, льгот и привилегий, вероятно - имперских субсидий... расширения автономии... не знаю. Дай знать уже не хочу, если честно. Прости меня за столь долгий монолог, однако он для нас жизненно необходим. - Валленштейн склонился вперёд, холодные серые глаза впи­вались в мои. - То, что я тут наговорил, уже вполне тянет на пожизненный Сваарг. С лишением звания, титула и состояния. Поэтому послушай внимательно, что я тебе предлагаю. - Оберет сделал паузу, выпил воды - всё-таки он сильно волновался, несмотря на всё своё прослав­ленное хладнокровие. - Если начнётся развал Империи, если планеты сейчас станут объявлять о независимости... ты сам понимаешь, чем это грозит. Чужие пройдут сквозь нас железным катком и не оставят ничего живого. Как на Омеге-восемь. - Господин оберет-лейтенант... - осторожно прого­ворил я. - Да? - Он мгновенно взглянул на меня. - Ты что-то хочешь сказать, Руслан? - Я не собираюсь ни в чём признаваться, господин оберст-лейтенант, - сказал я по возможности более хо­лодно. - Но я тоже считаю, что в трудный час надо со­хранить единство Империи. Мне нечего было бы возра­зить моему почтенному отцу. Я хотел бы услышать - вы ведь имеете для меня некое особое задание, я правильно понял? - Правильно понял, Руслан, - помолчав, сказал Валленштейн. - Я... и ещё группа высших офицеров, выжив­шая в этой бойне. Моих единомышленников. Мы дейст­вительно хотим предложить тебе дело. Союз, если угодно. - Я слушаю, господин оберст-лейтенант. - Бросил бы ты меня титуловать, Руслан. Во всяком случае, не сегодня. Я хочу, чтобы ты понял - мы тебе не враги. Во всяком случае, не сейчас. Ведь даже, чёрт возь­ми, отделение Нового Крыма, случись оно в иные време­на - даже если это твоя цель, оно не показалось бы мне столь ужасным. Империя: слишком разрослась. Центр не в силах уследить за всеми процессами на дальних окраи­нах. Но это другой, совершенно отдельный разговор. Да­вай ближе к делу. Давай: я изложу тебе наш замысел, а потом... потом уже решим, что делать с тобой. - Я слушаю, господин... герр фон Валленштейн. - Нам крайне, черезвычайно необходим свой чело­век на Новом Крыму, - отчеканил он. - И не просто человек, агент. Агентов у нас... хватало, однако несколько дней назад по ним словно коса прошлась Они все мол­чат. Я сильно подозреваю, что за этим кроется твоя реши­тельная подруга, миледи Дариана. Я ещё более сильно подозреваю, что... - он махнул рукой с выражением без­надежности на лице, - ладно, игра в открытую, Руслан. Интербригады, похоже, имеют солидное прикрытие и агентов влияния в самых высших сферах как Генштаба, так и Министерства обороны. Кто-то явно им покрови­тельствует. После твоего возвращения с Омеги их обязаны были просто объявить вне закона. А этого не произошло. Почему?.. Увы, простому армейскому оберст-лейтенанту, пусть даже и фону, пусть даже и носящему знаменитую фамилию, пусть даже и имеющему знакомства и связи, это выяснить не удалось Я подозреваю, что Дариана уже имеет все имена и явки наших осведомителей на Новом Крыму. Поэтому нужен кто-то совершенно свежий. Тот, кого они совершенно не ожидают. Ты - идеальная кан­дидатура. - Я, гос... - Без чинов, я же сказал! - Виноват. Но разве я - идеален? - Конечно, - пожал плечами Валленштейн. - Ты там родился и вырос. Ты сын уважаемого отца. Он, ко­нечно, тебя проклял и всё такое, но, думаю, если ты придёшь к нему, падёшь в ноги и скажешь, что дезерти­ровал, как только узнал, что твоя родина свободна, - по­лагаю, он простит блудного сына. Я слушал, оцепенев. - Предположим, хотя, зная моего отца... - А затем тебе надо выйти на тех, кто стоит за "неза­висимостью", - резко пролаял Валленштейн. - И разо­браться, что за история с "матками"! Были они там, не были... если были на самом деле, во что я не могу верить, - то как их удалось отбить! И если говорить о стратегии - то тогда сверхзадачей будет отменить эту нелепую "декла­рацию". Умеренные в парламенте должны добиться пере­голосования. Тогда Империя не станет вводить войска. Мол, здоровые силы Нового Крыма справились сами. Понимаешь? Нам надо выяснить, что стояло за этой эс­кападой! - Он со свистом, протяжно выдохнул через стис­нутые зубы. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга. Наверное, это было бы самое подходящее время рассказать о "реакторе" на Омеге-восемь и как я выжил в нём... но что-то меня удержало. Всегда полезно иметь хо­тя бы одного туза в рукаве. - Господин оберст-лейтенант, - медленно произнёс я, не обращая внимания на демонстративную гримасу Валленштейна. - Моё согласие будет означать, что моя жизнь отныне и полностью в ваших руках. Не потому, что я совершил все те вещи, о которых вы говорили совсем недавно, - потому что я тоже считаю ошибкой, ужасной ошибкой случившееся у меня дома и готов сделать всё, чтобы это исправить. Но дезертирство в военное время... меня ждёт расстрел без суда и следствия. - Это тот риск, на который тебе надо пойти, - спо­койно сказал Валленштейн. - Ты должен поставить всё на кон. Ты, конечно, можешь отказаться. Но тогда я, Ио­ахим фон Валленштейн, торжественно клянусь тебе, что добьюсь твоего перевода в самый дальний и заштатный гарнизон, какой только сыщется в Империи. Я не угро­жаю тебе смертью или муками. Ты сильный и храбрый че­ловек, ты не боишься неизбежного конца и с радостью пожертвуешь жизнью во имя родины, да простятся мне эти высокие слова. Единственное, что может тебя затро­нуть, - это если провал будет грозить твоей миссии. И вот ради неё ты пойдёшь на всё. А если ты слушал меня внимательно и понял правильно, ты не можешь не пони­мать, что я тоже вкладываю свою судьбу в твои руки. По­тому что незамеченным ты с Иволги на Новый Крым не попадёшь. В секторе - черезвычайные меры безопаснос­ти, все подозрительные челноки со, скажем, старыми па­ролями сбиваются без предупреждения. Я не могу риско­вать и ждать, когда ты своими путями попадёшь в Новый Севастополь. Я выпишу тебе командировку. На старую базу "Танненберга". Цель укажем, как всегда, стандартно: "Выполнение задания командования". Я выяснил - не­смотря на военное положение, кое-какое грузовое сооб­щение с планетами сектора поддерживается. Мы сейчас пойдём на Каппу-четыре, оттуда рефрижераторы всё ещё ходят на Новый Крым. Отправишься с одним из них. Кос-мопорт Нового Крыма контролируется интербригадами, так что неприятности начнутся прямо там. Но тебе при­дётся идти напролом. Ты - беглец, дезертир. Тебя объ­явят в розыск, лишат наград и званий. Не обращай вни­мания - я постараюсь это оттянуть елико возмохно. В крайнем случае сделаю так, чтобы информация эта дошла бы до интербригад, но ни в коем случае не дс по­левых комендатур. - Он невесело усмехнулся. - Там, на твоей планете, будешь действовать по собственному ус­мотрению. Не сомневаюсь, та же контрразведка сейчас готовит к-заброске на Новый Крым целую сотню сзоих архаровцев. Не сомневаюсь также, что Дариана возьмёт их всех тёпленькими ещё при приземлении. Так что смот­ри... - Он открыл узкий шкаф, достал стандартную чёр­ную сумку десантника. В таких мы носим сухпаёк, бое­припасы и "комплект для выживания". - Здесь граждан­ская одежда, Руслан. Дезертиры не прибывают на родную планету, едва споров нашивки. Молчание. Мы вновь смотрели друг на друга через стол. - Оружие. Полагаю, достанешь дома. Места знаешь? Или подсказать? У меня с ещё севастопольских времён сохранился премилый список... - Я знаю, господин оберст-лейтенант, благодарю вас. Дезертиры, как вы верно заметили, не прибывают домой в военной форме и при полной выкладке. Я добуду себе всё, что нужно. У меня только один вопрос, господин оберст-лейтенант... - Связь, конечно же, - проговорил Валленштейн. - Тебе придётся слетать на Сибирь. Я кое-что там припря­тал. Как говорили англичане, just in case. Найдёшь на базе Михаэля. Знаешь Михаэля? - Кто ж не знает Михаэля, герр фон Валленштейн... Каптенармус наш. Можно сказать, первый, после госпо­дина старшего мастера-наставника штабс-вахмистра Пферцегентакля... - Отлично. Вот к нему и заглянешь. Передашь от-меня привет. ...Он словно не сомневался, что с каптенармусом Ми­хаэлем ничего не могло случиться, несмотря ни на какие пертурбации. Интербригады могли - и наверняка сдела­ли это - напасть на базу, вскрыть арсеналы, в конце кон­цов, просто сжечь её дотла - но каптенармус Михаэль, словно неистребимый дух любой армии, просто не мог не уцелеть. ...Мы прощались. Он протянул мне руку. Просто по­жал. И сказал: - Удачи, брат. Сказал по-русски. Само собой, я никому не сказал "до свидания". Дезер­тиры не прощаются. Я не стал ничего брать с собой. Де­зертирам будут нужны совершенно другие вещи. У меня, само собой, была подписанная Валленштейном и нач-штаба полка командировка, продаттестат и тому подоб­ные бумаги - некое оправдание перед охранкой, если я решу возвращаться. "Танненберг" выводили с планеты. Иволга оставалась во власти врага. Что творилось сейчас там, внизу, остава­лось только догадываться. Такой системе дай один раз волю - она пожрёт всю эндемичную биосферу. Вместо морей и океанов останется только протухшая слизь, в которой будут плавать, дожидаясь своего часа, часа транс­формы, миллиарды миллиардов зародышей. И время от времени новые "матки" будут неведомым образом отры­ваться от её поверхности, уходя в небеса... Стоп, сказал я себе. Это единственное, что нельзя объяснить в рамках "биологической" теории. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Живые реактивные двигатели ещё не придуманы, да они и невоз­можны. Можно вырастить костяную броню, но не высо­колегированную сталь дюзы. Да и не похоже было, судя по взлёту с Омеги-восемь, что они использовали хоть что-то, кроме мистической "антигравитации". Вот откуда она, эта антигравитация, - я понять не мог. На ум прихо­дило только одно, достаточно нелепое объяснение - кто-то должен был подбросить соответствующий "девайс". Причём "девайс" явно неземного происхождения. Воп­рос - одноразовая ли эта штука и что с ним случилось после того, как наша артиллерия и авиация в атомы раз­несли девять севших на Иволгу "маток"? Или он спосо­бен к самоподзарядке? Или у него, к примеру, независи­мый, почти что вечный источник питания? Ох, о таком лучше и не думать... ...От обречённой Иволги, над которой стервятниками кружили крейсеры флота, мы уходили на Каппу. Каппа-один и Каппа-два, планеты-близнецы у недалёкой (относительно) звезды нашего сектора. Чуть меньше Земли и Нового Крыма. Не слишком благоприятная экосфера, ну да выбирать не приходилось. Нас, правда, посадили на главной планете скопления, Каппе-четыре, ещё одной "сестре Земли". Здесь уже успели справиться со всяким агрессивным зверьём - и крупным, и микроскопичес­ким. В отличие от Капп-один и два, здесь можно было ходить без дыхательных масок и без биофильтров. Как и сказал Валленштейн, отсюда до сих пор на Но­вый Крым ходили рейсовые грузопассажирские рефриже­раторы. Мне пора было прятать очень-очень глубоко своё командировочное предписание и влезать в дезертирскую шкуру. Каппа-четыре сейчас гудела. Один за другим падали с неба челноки, словно подбитые птицы. Не хватало мест во флотских орбитальных госпиталях, слишком много ра­неных и слишком много тяжёлых. Здесь скапливалась уцелевшая техника (слишком мало), уцелевшие полки преобразовывались хорошо если в батальоны, да что там полки! От дивизии "Зейдлиц" осталось триста человек, от "Флориана Гейера" - пятьсот. Потеряв всю артиллерию, всё тяжёлое вооружение, рассеявшись по непроходимым дебрям, они поодиночке выбирались с Иволги, и я не знал, сколько времени дано было поисковым партиям, чтобы подобрать последних. И скольким придётся разде­лить судьбу самой Иволги... Не стоило большого труда затеряться в обозлённой толпе. Патрули на улицах припортового квартала (где по военному времени оказались закрыты все питейные и увеселительные заведения) несколько раз проверили ме­ня, невзирая на лейтенантские погоны, однако ничего, не придрались. ...Я шагал между пакгаузов и складов. Стандартные имперские изделия, гофрированный алюминий, непре­менная колючая проволока и редкие, покачивающиеся на ветру фонари. Крайне подозрительное место. Тем не ме­нее именно здесь помещался пропускник на гражданское взлётное поле. Империя жёстко контролировала переме­щения, и, само собой, покупать билет я не стал. Мне пред­стояло найти шкипера или суперкарго и уговорить их взять меня с собой. Нелегально. На мне уже не было формы с черепом на рукаве. Ста­рая, заношенная солдатская куртка - её носило почти всё дно. Удобная, прочная, и на чёрном рынке их хвата­ло - господа интенданты, несмотря ни на какие кары и угрозы, приторговывали имуществом военного ведомст­ва. Это тоже не менялось ни в какие времена. Здесь, на относительно тесном запасном поле, плотно стояли корабли. Они, само собой, охранялись, но не слиш­ком усердно - кому понадобится их взрывать? Даже ин­тербригадам это ни к чему. Здесь, в здании грузового тер­минала, нашёлся, несмотря на ночную пору, открытый бар. Меня о нём предупреждали. Шкипера, высматрива­ющего поживу, следовало искать именно там. Мельком я подумал, что охранка, если захочет, при­кроет эту лавочку очень даже быстро. Если не прикрыва­ли - значит, нуждались в ней. Иллюзия свободы, навер­ное. Длинный поводок для свирепого пса. Тем не менее я неторопливо подошёл к стойке. Сдела­на она была тут, как и положено, из распиленных попо­лам здоровенных дубовых бочек, словно из коньячных подвалов. Нельзя сказать, что на меня стали коситься - так, поглядывали с известной настороженностью. У со­биравшихся здесь наверняка имелись причины не любить имперских соглядатаев. Нужного мне человека я заметил сразу, да и трудно было не заметить. Внешность он имел прямо-таки вызы­вающую, мечту оперативника, поскольку графы "особые . приметы" для описания имеющихся явно бы не хватило. Левый глаз человека закрывала самая настоящая чёр­ная пиратская повязка, от левого виска к губе тянулся уродливый неровный шрам, нанесённый явно не благо­родным эстоком или клэймором. Низ лица скрывала ры­жая клочковатая борода. Всё в этой внешности казалось несколько "чересчур" - слишком уродливый шрам, слиш­ком бросающаяся в глаза повязка, слишком яркая борода. Я заказал два пива и, не спрашивая разрешения, под­сел к пирату. - Привет от Хьюго, - сказал я, глядя в единствен­ный глаз собеседника. - Привет, привет, - проворчал он, цепко оглядывая меня с головы до ног. - Хьюго предупреждал. Чернь при­нес? - Принёс, - кивнул я и аккуратно пододвинул при­несённую с собой сумку к ножке стула. "Пират" не поше­велился, слегка поднял бровь, и сумку подхватил вывер­нувшийся из какого-то тёмного угла мальчишка. Не­сколько мгновений продолжалась игра в переглядушки - потом "пирату", похоже, сообщили что-то по микропере­датчику. Само собой, деньги, которые я принёс, были на­стоящими. В мелких купюрах, разных серий и немеченые. - Всё в порядке, - холодно проговорил мой собесед­ник. - Куда тебя, мил человек? - Новый Крым, - коротко ответил я. - Будешь там, - последовал столь же лаконичный ответ. - Завтра лайба туда пойдёт. Рон тебя проведёт. Ночь здесь перекантуешься. Мы за тобой присмотрим. Я пожал плечами. - Как скажете. - Скажем, скажем... а вот только интерественно было б мне знать, откуда ты, милок, Хьюго знаешь? - Встречались раньше. - Я слегка приподнял бровь, как бы в знак лёгкого своего недоумения. - Когда, где, при каких обстоятельствах? - продол­жался допрос. - На Иволге. До... заварушки. Мы ползунов везли. Незадекларированных. Хьюго... помог. (Этот самый Хьюго был прикормленным осведомите­лем на местной таможне. Откуда его знал Валленштейн и чем сумел запугать - я так и не узнал.) - Ага, - прокряхтел "пират". - Уже что-то. Дату по­мнишь? Я назвал. Пока всё развивалось точно по шпаргалке Валленштейна. - Спасибо, мил человек. - Мой собеседник поднял­ся. - Рон! Проводи человечка. Завтра увидимся. На рас­свете. Отваливаем в семь ноль-ноль. Пока, гость дорогой. Ночь я провёл в какой-то жуткой дыре, в щели между двумя старыми проржавевшими контейнерами, забитой полусгнившей промасленной ветошью. Тем не менее я заставил себя уснуть. Меня будут проверять, само собой. Документов тут спрашивать не принято, у дна свои зако­ны, свои методы и свои понятия. ...На рассвете за мной пришёл мальчишка Рон - уг­рюмый и насупленный, словно волчонок. Вопросов он не задавал и вообще слов зря не тратил - просто потряс меня за плечо и выразительно мотнул головой. "Пират" встретил меня у выхода из ангара. Мрач­ный громила за его спиной молча швырнул мне ком одежды - форменный комбинезон команды техобслуживания. К ткани уже была приколота идентификационная карточка, и я поразился качеству работы - все печати воспроизведены с факсимильной точностью. - Всё, что внутри, тоже в порядке, - заверил меня "пират". - К лайбе сейчас пойдёт техлетучка. Ты - с ними. Поднимешься на борт. А уж дальше - сам разбе­рёшься. - Спасибо, - искренне сказал я. - Не за что, мил человек. Не так много желающих на этот самый Крым лететь сейчас. Того и гляди чёрные туда полезут, в порошок всё сотрут... - Увидим, - я прищурился. - Увидим, - легко согласился контрабандист. - Я-то увижу, мил человек, пусть даже и на экране; а вот ты, боюсь, увидишь в натуре. Как бы не пожалел потом, что за те же денежки не отправился куда-нибудь в другое место. Я бы это мог обтяпать. Я покачал головой. - Дело твоё. Но я капитана всё-таки предупрежу. Мне такие, как ты, деловые да спокойные, очень даже могут понадобиться. Надумаешь - вертайся. Найдётся... для тебя и тут работёнка. - Благодарю, - сказал я. - Я подумаю. - Подумай, мил человек, подумай... Вот твоя летучка уже сигналит. Давай, ни пуха тебе. - К чёрту, - бросил я на прощание. Мы с поразительной лёгкостью прошли предполёт­ный контроль. Летучка, старый, видавший виды грузо­вик-мастерская, лихо подкатила под самое брюхо челно­ка. Мы в последний раз сунули наши карточки в сканер - невыбритый охранник мутным взглядом равнодушно сле­дил за мелькавшими на дисплее символами. Беспредел, подумал я. Тут не одного дезертира - це­лую роту вывезти можно, и никто даже не почешется. Или все просто делают свой маленький гешефт, упорно надеясь, что до них-то вот война и не докатится? Команда расходилась по местам, не глядя на меня. Только один человек, с нашивками боцмана, сквозь зубы посоветовал мне "убраться за кожух и пристегнуться". Я не счёл разумным вступать с ним в пререкания. ...И когда уже челнок пристыковался к ожидавшему на орбите небольшому грузовику-рефрижератору, я всё ещё не мог поверить в свою удачу. Каппа-четыре осталась позади. Наводнённая войсками и полицией Каппа, где введено черезвычайное положение!.. Либо Валленштейн постарался и здесь, либо Господь на самом деле услышал мои молитвы. Дорогу до Нового Крыма я описывать не буду. Каким-то образом у старой рефрижераторной "лайбы" оказались в порядке все пароли и допуски. Не знаю, как навигаторы объяснялись с полётным контролем, Думаю, они тоже были на содержании у одноглазого разбойника. ...Дни пути тянулись в томительном ничегонеделании. Команда меня сторонилась. Я числился каким-то стар­шим помощником младшего дворника или там масло-сменщика - так меня занесли в судовую роль. Билет у меня, однако, оказался "с проживанием, но без пита­ния" - приходилось грызть плитки концентратов. Тем не менее без всяких приключений мы в расчётный срок до­стигли Нового Крыма. Формально Империя объявила о блокаде мятежных планет, но ни сил, ни средств осуществить это не имела. Корабли до сих пор крутились над Омегой-восемь и Ивол­гой, в ожидании новых "маток". Новые эскадры Флота Открытого Пространства ещё не подошли от метрополии, то есть от Внутренних Планет, включая Землю. Никто и не подумал нас остановить или проверить. Без всяких происшествий, рутинно запросив допуск для посадки челноков, наша "лайба" отстрелила четыре шаттла. На одном из них оказался и я. Новый Крым встретил меня привычно ласковым вет­ром и глубоким синим небом. Скользили белые пушис­тые звери облаков, и трепетал на высоком флагштоке бе­ло-сине-красный триколор. С соседнего шеста исчезло имперское полотнище, и вместо него я увидел странное знамя: жёлтый круг на небесно-голубом фоне, и на кру­ге - чёрный силуэт летящего журавля. Очевидно, флаг новой федерации... Челноки замерли. Настала пора выходить. Боцман, тот самый, что велел мне пристегнуться в самом начале полёта, вновь оказался рядом. - Сейчас большой шмон будет, - негромко и зло проговорил он. - Ежели что, молчи и рта не раскрывай. Я говорить буду, понятно? Тут теперь эти интербригадовцы, у них крышу совсем сорвало... - Он махнул рукой, не желая вдаваться в дальнейшие подобности. Шмон действительно имел место. Место имперской транспортной полиции и таможни заняли молодые креп­кие ребята в наспех пошитой полувоенной форме с мали­новыми петлицами на воротниках. Нас всех загнали в на­копитель; за прозрачными раздвигающимися дверьми четверо парней колдовали за большим стационарным сканером. Я с некоторой тревогой вгляделся в их лица - нет, никого не знаю. И хвала небесам. Не хватало ещё только быть повешенным на собственной родине по обвинению в шпионаже. Здесь в глаза смотрели долго, пристально и волками. Карточку совали в сканер раз, наверное, триста. Вертели так и сяк, смотрели на свет, облучали ультрафиолетом и так далее и тому подобное. Потом наконец пропустили. И я оказался дома. ...Дома. Как же я отвык от этого воздуха, от запаха моря, от полощущихся на морском ветру листьев, от гудков с нату­гой тянущих сети маленьких сейнеров, до сих пор про­мышляющих "диким ловом"; я забыл, что такое шагать по улицам Нового Севастополя без мышино-серой парад­ной формы или боевого камуфляжа и нагло пялиться на девчоночьи коленки - ведь я сейчас не какой-нибудь там "защитник Империи". Сейчас я просто человек. Выныр­нувший в прямом и переносном смысле из смрадного бо­лота и вернувшийся домой. Среди немногих остававшихся у меня вещей была крошечная кожаная ладанка, которую я носил на шее, рядом с нательным крестом. Точнее, это был просто на­глухо зашитый кожаный футляр с ключом. Простым ме­таллическим ключом. Старомодным, такие почти всюду и давно вышли из употребления, уступив место магнитным или чиповым карточкам. Идти мне предстояло недалеко. До ближайшей каме­ры хранения, где гражданам сдавались, в зависимости от потребности, "места" - от небольшого сейфа до целого ангара, если потребуется. Я отпер ключом входную дверь. Отыскал нужную ячейку. Конечно, цифровые замки и коды были б надежнее, но... наверное, мы тут немного старомодны, даже когда быть старомодным никак не рекомендуется. Замок отпирался тем же ключом, что и вход. Разуме­ется, другие ячейки отомкнуть им я не мог. Снятая незадолго до моей вербовки ячейка была поч­ти пуста. Там лежал только один простой, дешёвый мо-бильник. Я быстро набрал номер. Выждал пять гудков. Дал отбой. Позвонил снова. Ещё пять гудков. И вновь разо­рвал связь. Всё. Дело сделано. Я не собирался искушать судьбу и таскаться по глав­ным улицам и площадям города. Всё-таки слишком мно­гие тут должны были помнить вступление Руслана Фатее­ва в ряды доблестных Вооружённых сил. Я шёл всё дальше и дальше, от центра к предместьям, не чувствуя усталос­ти, не замечая ни голода, ни жажды, и смотрел, смотрел, смотрел... Город изменился. Словно бы расправил плечи, сбро­сив постылую давящую тяжесть. Нигде не осталось даже и следа Орла-с-Венком-и-Солнцем. Я нарочно сделал крюк, чтобы зайти на Соборную площадь, к приснопамятному "Штабу гарнизона Вооружённых сил Империи, планета Новый Крым" - меня влекло туда, как в старых сказаниях злодея неудержимо тянет на место преступле­ния. Над мрачным зданием красноватого гранита больше не вилось красно-чёрное знамя с белым кругом посреди­не. Не расправлял наглые крылья заносчивый орел, поза­имствованный у римских легионеров. На фасаде, над уз­кими щелями окон-бойниц виднелись не до конца ещё отчищенные следы копоти - здание горело, но, похоже, не слишком пострадало. У входа на ступеньках лениво устроилось трое патрульных - совсем молодые мальчиш­ки, почти что подростки, лет по пятнадцать-шестнадцать, не больше. Видно было, что они донельзя гордились по­лученными карабинами. Хорошо ещё, подумал я, если из этих музейных экспонатов на самом деле можно стрелять и у них не пропилены стволы. В самом здании, похоже, шёл ремонт. Я постоял некоторое время, понаблюдал за неспешной суетой пожи­лых рабочих (все, как один, носили на левом рукаве бело-сине-красную повязку), привычно перекрестился на зо­лотые купола собора и... И совсем уже собрался идти, когда вдруг подумал - а что сделалось с той блондинкой-вербовщицей? Выжила? Или нет? Сдалась ли она на милость победителей, проси­ла ли пощады - или молча и ожесточённо отстрелива­лась до последнего патрона, хладнокровно послав пос­леднюю пулю себе в висок?.. Я шагал дальше и отчего-то думал о ней. И о дру­гих, оставшихся на планете, после того, как "Танненберг" ушёл с неё в дальний бросок к Омеге-восемь. Наши но-вокрымчане ни за что не тронули бы офицерских жён и детей, оставшихся на планете, но вот за госпожу Дариану Дарк я бы не поручился. Сам Новый Севастополь казался праздничным и чуть ли не беззаботным. Однако среди прохожих преобладали пожилые, очень многие в полувоенном, с трёхцветными повязками на рукавах. Многие магазины, особенно тор­говавшие дорогой мебелью или престижными машинами, катерами и прочей техникой для богатых, закрылись. У продуктовых лавочек, так до конца и не уступивших натиску универсальных магазинов, я с удивлением увидел очереди - молчаливые очереди женщин. Ничего подоб­ного на Новом Крыму я не помнил - и не только я. Не помнили даже неофициальные, наиболее правдивые и неангажированные "Хроники Новой России" Я заметил, что на меня начинают коситься. Само со­бой - здоровый молодой парень, а без трёхцветной по­вязки. Что, он, значит, вроде как не с нами?.. Я поспешил убраться с центральных улиц. ...Ночь я встретил за городом. У меня хватало денег, имперских марок, однако первые же наблюдения около магазинов Нового Севастополя дали мне понять, что ис­пользовать это богатство тут нельзя. Госпоха Дариана Дарк успела ввести в обращение новую валюту. Ну что ж, не станем искушать судьбу. Я шагал и шагал. Остров, на котором стоит Новый Севастополь, относительно невелик: на хорошей машине за два дня замкнёшь круг по Прибрежному шоссе. Чуть в глубине от берега, в лесистых предгорьях, стоял наш дом. Час скоростной магистралью до столицы. Мама никогда не любила "шум большого города", многие богатые люди селились далеко за пределами Нового Севастополя. Я знал почти наверняка, что отец сейчас там. Девяносто километров по родным местам, где знаешь каждую тропку - пустяк для тренированного человека. Я одолел это расстояние за три дня. Шел ровным, сбере­гающим силы шагом. Не надрывался. На четвёртый день, к вечеру (это была по местному календарю пятница) - я вышел к ограде нашей усадьбы. Я не был тут больше двух лет. На первый взгляд - ни­чего не изменилось. Ухоженные газоны и альпийские горки, ровные, посыпанные жёлтым песком дорожки. Причудливые башенки и эркеры, крытые террасы - даже громадный самовар, вокруг которого собиралась вся семья в прежние счастливые времена, всё так же сверкал в лучах заходящего светила начищенными до нестерпи­мого блеска крутыми медными боками Я долго стоял, притаившись в тени кустов сирени. По усадьбе лениво бродили псы. Я узнал почти всех - за исключением одного, совсем ещё молодого. Время от вре­мени собаки косились в мою сторону, но, само собой, не подавали голоса - ведь я же был хозяином. Стемнело. Ночи на Новом Крыму всегда ласковые и теплые, с недальнего моря тянет лёгким ветерком, изда­лека доносятся гудки громадных контейнеровозов, швар­тующихся в порту. Они подошли от дальних островов, привезли мороженых и живых ползунов - раз на планету до сих пор ходят "лайбы", они должны и что-то увозить обратно Полагаю, мой одноглазый знакомый делает сей­час неплохие деньги на контрабандных ползунах, а в луч­ших ресторана Берлина невозмутимые метрдотели хлад­нокровно отвечают завсегдатаям, высокопоставленным имперским чиновникам и придворной аристократии, что у них ничего никогда не переводится, несмотря ни на какие неожиданности. В окнах дома не зажигался свет. Я взглянул на часы. Пора. ...Псы радостно бросились ко мне. Завизжали, кру­тясь у ног и норовя лизнуть в лицо. Я позволил им это - никогда не понимал, почему люди брезгуют' Для предан­ного тебе существа - это едва ли не единственный спо­соб выразить свою бессловесную любовь Дверь не заперта. Я одним духом взлетел на второй этаж, стараясь не смотреть по сторонам - слишком мно­го воспоминаний бы нахлынуло тотчас. В кабинете отца окна были плотно зашторены. - Здравствуй, - сказал я, входя. Он повернулся Отец ждал меня в большом своём вра­щающемся кресле, как всегда, словно ничего не случи­лось. - Здравствуй, сын, - негромко ответил он. Щелчок, вспыхнула старомодная настольная лампа, и только сей­час я увидел, как постарел за эти два года отец. Когда я уходил, он вполне мог бы сойти за моего старшего брата; сейчас, сорокасемилетний, он выглядел на все шестьде­сят. - Добро пожаловать домой. Садись. Поешь? На го­лодный желудок говорить не пристало. - Папа... - Я догадывался, - печально сказал он. Потянулся в ящик, достал старую трубку, табакерку, принялся наби­вать, словно священнодействуя. - Тебя таки раскрыли. Попытались перевербовать. Думаю, ты согласился. Тебя послали на Новый Крым, для вида объявив дезертиром. Я прав, сын? - Почти, папа. - В чём же я ошибся? - Щёлкнула древняя зажигал­ка, сделанная из гильзы двадцатитрёхмиллиметрового снаряда авиапушки. - Меня не раскрыли. Это личная инициатива Валленштейна. Брови отца поползли вверх. - Ты меня удивил, сын. Наверное, второй раз в жизни. - А первый когда же? - Когда ты согласился с моей идеей. И написал сце­нарий для того приснопамятного семейного обеда... - Отец вздрогнул. - Но ведь всё прошло хорошо, папа. Никто не усом­нился. И мама не подкачала. - А теперь получается, что всё зря? - возразил отец. - Ох... прости меня, Рус. Я не должен встревать. Рассказывай. С самого начала. Он слушал меня очень внимательно, не давая воли чувствам. Я тоже не давал. Всё-таки что-то выросло меж­ду нами после того "семейного совета", слова были сказа­ны, пусть даже их придумал я сам. И я, и отец - мы оба делали сейчас вид, что целиком и полностью поглощены нашим делом. Я рассказывал отцу о Зете-пять и детях-переверты­шах. О миллионах лемуров, что бестрепетно шли на сте­ну нашего огня и гибли - бездарно, бессмысленно, бес­цельно... - Не бесцельно, - хмурясь, прервал меня отец. - Они тоже учились. Пробовали разную тактику. Лемуры - существа общественные, к сожалению, легко поддаю­щиеся действию достаточно элементарных психотропных средств. А потом вводится внешнее управление... - Он сухо засмеялся. - Полагаю, та тварь с антеннами... Вообще же, - по лицу отца пробежала тень, - я вижу, мне при­дётся тебе многое рассказать... очень многое. - Я чего-то не знал, отец? - резко спросил я. - Ты отправил меня на это дело, не сказав всего? - Да, сын, - отец пыхнул трубкой, расцвёл тёмно-алый бутон слабого огонька. - Я тебе всего не сказал. Я надеялся... по нашей русской привычке... что пронесёт, что кривая вывезет. ан нет, не вывезла. - Он сердито пристукнул рукой по полированной столешнице. - Папа, - сказал я как можно спокойнее. - Будет, Наверное, лучше, если ты расскажешь мне, в чём дело В конце концов, я имею право знать... Отец как-то странно взглянул на меня. Словно пытался понять, в чём тут подвох. - Есть такие права... которыми лучше не пользоваться. - Я рискну, - сказал я. Меня начинал злить этот словесный пинг-понг. Когда мы только задумывали дело, между нами всё обстояло совершенно по-другому. Тогда мы были друзьями, равными. А сейчас я понимал, что отец сам лишь приглядывается, присматривается ко мне, точно проверяет, что можно мне говорить, а что нельзя... да нет, глупости! Неужто он может думать, что меня перевербовали? - Хорошо, - помолчав, сказал отец. - Я действи­тельно надеялся, что это вылезет наружу... но раз так, то.... Он казался холодным, как лед. - Папа, - попытался я вновь. - Пойми, что я... Отец резко поднял голову. Я с удивлением заметил в его глазах чуть ли не враждебность. - Хорошо, - отрывисто бросил он. - Слушай, как дело было... Биоморфы - это... - Прости, что? - Биоморфы. Мы так называли их, когда случайно обнаружили на Новом Крыму, в Сибири... Мне показалось, что пол проламывается у меня под ногами. - Что?! - Мы нашли то, что впоследствии было названо "биоморфами", - терпеливо повторил отец. - Мы были мо­лоды, наивны, Новый Крым ещё только осваивался... Вроде бы и немного времени прошло, а смотри-ка, на всей планете свободного местечка нет. Мы вместе с ма­мой и... и Дарианой Дарк шарили тогда по укромным уголкам острова, и... - Дариана Дарк? Ты знаешь Дариану Дарк? - Я толь­ко и мог разинуть рот. Что ж, получается, она тогда не врала... - Конечно. Сопротивление же во многом создавалось и здесь, на Новом Крыму. Было несколько центров, что­бы сократить возможность общего провала. Хотя биомор­фов, надо сказать, нашли только здесь. Искали по мно­гим пограничным планетам, но неудачно. - Что такое биоморфы, отец? - холодея, спросил я. - Биоморфы - грубо говоря, конструктор "собери сам", - ответил он. - Программируемая бесклеточная система, способная к адаптации и преображению, к ус­воению практически любого генетического материала. Различия в биохимии, конечно, очень существенны, но наша, человеческая ДНК там транскрибируется отлично, синтез белка работает, хотя распознавание генетического кода и сам синтез построены по другим механизмам. Мы в своё время много над этим бились... - Как они выглядели? - почти что закричал я. - Серая студенистая масса, - глядя мне в глаза, отве­тил отец. - Ничем не примечательный студень, из кото­рого тем не менее можно очень даже успешно вылепить, к примеру, саблезубого тигра, буде такое взбредёт тебе в голову. - Как вылепить? - вырвалось у меня. - Достаточно просто на словах, как всегда, достаточ­но сложно на деле, - пожал плечами отец. - Нужен ис­ходный генетический материал. Мы достаточно быстро поняли, как репрессировать те или иные семейства генов, как добиться нормального развития. Всё оказалось не так уж трудно, словно... - он помолчал, подбирая слова, - словно кто-то нарочно делал это под наш, человеческий уровень знаний. Мы стали экспериментировать. Очень скоро я, в частности, понял, какая это жуткая вещь. При большом старании, казалось мне, можно было б сделать и солдата... идеального солдата. - Погоди, - я стиснул голову руками. Мысли скака­ли упившимися кроликами. - Когда вы это сделали? Когда нашли? Где исследовали? Как установили, что... - Я расскажу, - прервал меня отец. И рассказал. Короткими, чёткими фразами, словно выступая перед советом директоров или ежегодным со­бранием акционеров. ...Биоморфы нашла собака. Пёс моего отца по кличке Узнай. Серые шары, сваленные в глубокую яму, аккурат­но прикрытую лапником. Не таинственный саркофаг, не храм Древних в глубине гор - самая обычная яма, судя по всему, не столь уж давно выкопанная. Лапник был сломан не больше трёх-четырёх дней назад, определили они. Дариана Дарк, тогда совсем молоденькая, начинаю­щая террористка, первая настояла, чтобы заняться ими вплотную. Несколько лет втайне, под прикрытием совер­шенно других тем, в новокрымском и ещё ряде других , университетов на удалённых планетах шли работы. И с самого первого дня исследователям улыбалась удача. Ре­зультаты экспериментов неизменно оказывались чёткими и однозначными, всё получалось, не было проблем ни с сиквенсом, ни с клонированием, ни с экспрессией, ни с тестированием белок-белковых взаимодействий. Словно кто-то очень хотел, чтобы у молодых исследователей всё получилось. Это была заря нового Сопротивления, как пафосно говорили тогда. Оно создавалось тогда разом на многих пограничных планетах, ещё не утративших своих воль­ностей, ещё не подпавших под железную имперскую пя­ту, ещё не существовало тотального и всеобъемлющего контроля, ещё бороздили космос независимые торговцы; тогда на границах заселённого людьми пространства ещё допускались многие вольности. Биоморфы удалось переправить в различные университеты. Исследования затянулись; однако Дариане Дарк удалось тогда практически невозможное - она обеспечи­ла полную секретность всего этого дела. Мало кто пони­мал, над чем в реальности он работает. Их было всего пятеро, кто понимал, что на самом деле они обнаружили. Дариана Дарк на этой операции за­воевала себе изрядный авторитет. Дерзкая, смелая и ре­шительная, она тем не менее после этого как будто бы отошла от "проблемы биоморфов", занялась открытым террором, стала кумиром множества юнцов и девчонок на "независимых" планетах, что одна за другой оказыва­лись в те годы под имперским сапогом. - Если б мы знали... - отец ударил себя кулаком в ладонь. - Сказать по чести, она обвела тогда вокруг пальца всех, даже меня. Никто не верил, что ей... и её фракции когда-нибудь могут понадобиться биоморфы. Исследования шли своим чередом; они всё быстрее пере­ходили, так сказать, в общетеоретическую сферу: каково происхождение биоморфов, как они очутились на Новом Крыму, являются ли они артефактами природного или иноземельного происхождения, какие условия могли обеспечить их возникновение, и так далее и тому подоб­ное. Ну, знаешь, обычные пиайские (Пиай - от английской аббревиатуры P.I. (principal investiga­tor) - "главный исследователь", руководитель проекта.) разговоры... Я знал. - Дариана не устраивала, что называется, поножов­щины. Она тихо и без лишнего шума заполучила нужное количество активного ингредиента, как мы тогда называ­ли биоморфы. Она никого не убирала, она вообще изо всех сил делала вид, что ей нет никакого больше дела до нашей находки - мало ли артефактов, совершенно бес­полезных для великого дела освобождения! Короче, она сделала всё, чтобы сбить нас со следа. И мы поддались. К тому же у нас хватало собственных проблем. Никто так и не-научился штамповать из этого биороботов, покор­ных и бесстрашных, - отец тяжело усмехнулся. Рот его скривился в гримасе. Словно он сейчас ненавидел самого себя. - Так, папа, это что же, Тучу и всяких прочих "маток" придумала тоже Дарк? - поразился я. - Ты забыл, что ещё не успел рассказать мне об этом? Давай-ка, ты молодой, дай перекурить старику. Говори! ...Я рассказал. О степях и горах Омеги-восемь. О пе­щере и истоке. О Туче, гибнущих вертолётах, ответном ударе Тучи, о нашем бегстве. О плене (отец дёрнулся) и, наконец, - о реакторе. Пальцы отца вцепились в подлокотники. Он чуть при­поднялся, прямо-таки буравя меня взглядом. А я, как говорят в романах, "словно вновь переживал те ужасные мгновения". Видел лицо Дальки, которую Дарк собиралась в тот миг "повязать кровью", слышал как со стороны свой собственный голос, слышал короткий ; свист воздуха в ушах, чувствовал липкую тёплую слизь, обхватившую тело... - И они не тронули тебя... - мёртвым голосом проговорил отец. - Не тронули. Только почему у тебя взгляд такой? Ты что-то знаешь? Папа! ...Наверное, он смог бы ещё долго отнекиваться и запираться. У меня ведь не было никаких доказательств, одни только подозрения. Смутные и нечёткие. - Юра, скажи ему, - раздался у меня за спиной голос мамы. - Скажи, скажи. Он сильный и хороший мальчик. Он достоин. - Мама?.. - пробормотал я. Уж её-то здесь никак не должно было быть! - Я, пожалуй, сама скажу, - резко ответила она, шаг­нув ко мне. - Руслан, мы... я... - Попытка создать идеального солдата была пред­принята, - прошептал за спиной у меня отец. - Мы одни, кто понял, что нужен наш, человеческий, геном... - Мы одни, кто случайно подобрал стимуляторы, - глядя прямо мне в глаза, проговорила мама. - Мы одни, кто понял - зародыш нуждается в материнской утробе, чтобы выжить. И мы... - Создали тебя, - простонал отец. - Сперма... яйце­клетки... - А потом я вынашивала тебя. Девять месяцев. И ро­жала. Как положено, в муках. Ты - человек, Руслан, ты мой сын. Но в тебе и плоть биоморфа. ...Наверное, так может говорить только мать. Она смотрела на меня, и я понимал - всё, сказанное здесь, сейчас, - чистая правда. ...Господи, да как же такое возможно?.. Беременность... - Ты не забыл, что я по образованию ещё и неонатолог? - мама. ...Я не человек... я не человек... - Ты человек! - хлестнул её голос. ... Я биоморф. "Амёба", каких мы жгли из огнемётов. Человеческий геном... как? Отчего? Нет... Рванулся навстречу лицу спасительный пол. - Говорил же я тебе... - Он сильный мальчик. Он выдержит, - непререкае­мый голос мамы. Я открыл глаза. Тот же отцовский кабинет. Плотно за­шторенные окна, глухая ночь за ними. Тьма течёт, словно вода. Стучится в стёкла, скребётся бесплотными руками, и каждый звук сейчас - словно гром. Надо мной склони­лись родители. Всё-таки - родители. Ведь отец дал своё семя, а мама вынашивала меня. Как они сумели всё это сделать?.. Как?.. Отчего-то в тот момент мне казалось это необычайно, невероятно важным. - К-как?.. - прохрипел я. - Как у суррогатной матери, - сухо ответила мама. - Не говори глупостей. Генетически ты - наш сын, и это покажет любая экспертиза. А что мы нашли способ дать тебе неуязвимость против Тучи... так это наше с папой маленькое ноу-хау. Которое Дариане Дарк знать совер­шенно необязательно. Ты не какой-нибудь мутант, в бою у тебя не отрастут щупальца. Туча просто принимает тебя за своего. А мы... мы растили тебя, как сына. Тебе самому виднее, была ли какая-то разница между тобой... и остальными. - А они... тоже? - Нет, - ещё суше сказала мать. - Они - обыкно­венные. Ты... ты не только наш сын. Но и надежда. Мы рискнули... и оказались правы. Если хочешь, можешь не­навидеть нас. Да, мы решили всё за тебя. Никто не посо­ветовался с тобой. Никто не спросил твоего мнения. Мы знали, что подобные Дарк не остановятся. И решили вы­ковать своё оружие. Мы надеемся... надеялись, что вы­растили тебя настоящим человеком. Русским человеком. Они смотрели на меня - мама с совершенно нежен­ской беспощадностью, какую я никогда бы в ней и не за­подозрил, отец же - напротив, с болью и жалостью; по­хоже, он с трудом удерживал слезы. - Нас тоже никто не спрашивал - хотим ли мы вое­вать с Империей. Меня никто не спрашивал - а хочу ли я принять в свою собственную утробу кусок какой-то... чужой протоплазмы, - она с трудом уже сдерживалась. - Но так было нужно. Для нашего дела. И нам оставалось только сделать это. И потом жить... каждый день, год за годом смотреть в твои глаза, глаза умного, замечательно­го мальчишки... мне все соседки завидовали... и думать - на что я его обрекла?.. Поэтому вставай, Рус. Вставай-вставай, нечего валяться и лить горькие слезы от жалости к самому себе. Пожалей лучше тех, кто погиб под Тучей. Кого Дарк живьём скормила своим монстрам. Или кого раздавили имперские танки, когда штурмовали Утрехт. Вставай, сын. Нам надо ещё о многом поговорить. ...И мне на миг показалось, что я вижу перед собой вторую Дариану Дарк... Я поднялся. Тупо уставился на собственную руку, словно ожидал, что она немедля превратится в усеянный рисосками слизистый отросток, как у тех детей на Зетеять... А что, если они тоже были, так сказать, "экспериментом"? - вдруг обожгла мысль. Чьей-то попыткой повторить... меня?! А может, я на самом деле не один? Очевидно, взгляд у меня сделался совершенно диким, потому что мама понимающе вздохнула и присела рядом со мной, словно в детстве, когда со мной случались ред­кие, очень редкие недомогания. Не болезни - я почти никогда не болел, - а именно недомогания, из-за кото­рых она почему-то ужасно переживала и страшно пуга­лась даже самых невинных симптомов. Теперь-то я знаю, почему. - Времени мало, Рус. Надо действовать. Дарк сейчас в силе, хотя сама не показывается. Она и её сподвижники командуют ордой, этими самыми "матками", хотя, если быть точным, ими никто не командует. Я вздрогнул. А что, если и я сам перестану повино­ваться себе?! - Они принесли сюда зародыш. Они выпестовали его - в Сибири. А потом торжественно расстреляли на виду у поражённой публики. После этого ни у кого уже не осталось никаких сомнений. Дарк, похоже, искренне ве­рит, что после Иволги имперцы не посмеют сунуться. Потому что там, где прошли "матки", могут помочь толь­ко водородные бомбы. С последующей ядерной зимой. И всеми вытекающими. Империя скорее уж постарается блокировать заражённые планеты. С надеждой отбить их впоследствии, когда будут разработаны соответствующие технологии. Я имею в виду, само собой, оружейные тех­нологии. А блокады Дарк и иже с ней не боятся. Они на­учились находить дыры в любых сетях. Полагают, что Империя просто оставит их в покое - вынужденно, само собой. А они тем временем создадут свою федерацию или конфедерацию - из так называемых свободных пла­нет. - И это всё, отец? Это всё, о чём они способны думать? - Думаю, да. Дарк и её сподвижники - тактики, ни­как не стратеги. Они просчитывают ситуацию на три хода вперёд, не больше. Все их действия строго предсказуе­мы - разумеется, если пользоваться верным алгоритмом. Они помешаны на "теории отвлечения сил", на идее, что малый отряд, пробравшись незамеченным, способен со­вершить великие дела, если внимание противника будет отвлечено по-настоящему крупной операцией, все участники каковой должны свято веровать, что это-то и есть самый главный удар. Сильвания, всё остальное - всё было лишь пробой сил и средством отвлечь имперцев. С биоморфами в руках Дариана взялась за дело всерьёз. Что остановит её теперь, я не знаю, - плечи отца вдруг как-то безвольно обвисли, поникли; никогда ещё в жиз­ни я не видел его настолько потерянным. - Люди потеряли рассудок, - продолжал он, медлен­но и негромко, раскачиваясь из стороны в сторону, слов­но в трансе. - Люди потеряли рассудок и орут "свобода, свобода", не понимая, что есть цена, которую нельзя пла­тить даже за свободу. Дарк искренне считает Империю средоточием зла. Я во многом с ней согласен. Но цель таки не оправдывает средства, вернее, оправдывает, когда речь идёт лишь о твоём личном нравственном выборе; когда на карту поставлена жизнь целой планеты... - Он покачал головой, горестно, безнадёжно. Он поднял взгляд, посмотрел мне в лицо. - Ну вот, ты знаешь всё теперь. Кто ты, что ты... почему и как это всё произошло... Ты, наверное, хочешь ещё спрашивать. И не про Империю - про себя. Я прав? - Конечно... папа, - это слово я выговорил с некото­рым усилием. Отец почувствовал и едва заметно нахму­рился. - Ты - человек, - резко и властно проговорила ма­ма. - Человек, просто построенный из чуточку другого материала. Получше, чем мы все .остальные. Помни, в те­бе - все наши гены. Ты - не Чужой. Ты - человек Раз­личие, не порождающее различие, не есть различие, как было сказано. - Но почему, почему, мама?! - не выдержал я. - Зачем... вы сделали это? Заранее планировали, что при­дётся противостоять этим самым биоморфам, и решили... - Можешь смеяться, - отрезала мама, - но я лично это предвидела. Биоморфы - слишком опасная и неслу­чайная находка, чтобы она не оказалась в плохих руках. Я не верила и не верю в кристально честных хранителей, что умрут под пытками и не проронят ни слова. Я не со­мневалась, что биоморфы обязательно попадут или к имперцам, или к тем, кто сражается с ними. Иногда и те и другие мне одинаково отвратительны. - Как ты можешь так говорить?! - вырвалось у ме­ня. - А те, кто горел в танках на Курской дуге, кто... - Они - святые, - вновь резко и властно отрезала она. - Недаром на полях сражений был обычай строить храмы в честь Всех Святых, в земле Российской Воссияв­ших. Всех Святых, понимаешь? Они шли честно, грудь на грудь с врагом. В жизни они были всякими: и грешника­ми, и праведниками, но смерть приняли великую и свет­лую. А у нас... Дарк тоже сражается с Империей. Не по­нимая, что сейчас этого монстра можно завалить, только ударив изнутри. Для чего и нужен был наш план. Могу тебе сказать, ты был не один. - Не один... не один биоморф? - Человек с некоторыми качествами биоморфа - один, - вставил отец. - Кроме тебя, с аналогичными це­лями в имперские ряды вступили и другие. Не на нашей планете, само собой, это вызвало бы подозрения. Даже среди "стержневой нации" есть такие, что не шибко лю­бят имперские порядки. Я тяжело вздохнул. Мучительно ныла голова, новое чувство - я внезапно подумал, что уже очень, очень дав­но не болел. И быстро, быстрее других приспособился к имперским порядкам. То, что было в моём теле нечелове­ческого, не делало меня непобедимой машиной смерти - к сожалению, конечно же, но кое-что всё-таки делало. Я по-прежнему многое не понимал. Неужели мои родите­ли уже тогда, будучи совсем зелёными юнцами, сумели спланировать и успешно завершить сложнейший биотех­нологический эксперимент, который и сейчас, без малого три десятка лет спустя, всем без исключения покажется фантастикой? Как они это сделали? - Методом проб и ошибок, - мрачно сказала ма­ма. - Впрочем, ничего особо сложного там не оказалось. Подошли все стандартные методики от обычного клонирования и подсадки эмбриона. Гормональные же проце­дуры для сабститутивной матери отработаны уже давным-давно, как ты обязан знать. ...Словно кто-то другой, гораздо более могуществен­ный, уже спланировал всё это заранее и позаботился о том, чтобы аборигены без труда смогли осуществить всё потребное. Наступило молчание. - Ну, выше голову, - мама потрепала меня по воло­сам. - Выше голову, Рус, с потерей Москвы.. - Знаю, знаю, ещё не потеряна Россия, - пробурчал я. - Вот именно. Не потеряна. Нам надо перехватить Дарк и уничтожить эту нечисть, которую она выращивала. - Где? - Старый форт, - сказал отец. - Шестая бастионная батарея. Они там. Я знаю, Дарк расстреляла одну пустую "матку", но прячет-то гораздо больше. Ей нужны силы для вторжения, если она таки на это решится. - Решится на что? - Вторгнуться в области Внутренних Планет, конеч­но же, - ядовито заметила мама. - Трудно самому сооб­разить? - Вполне реальный вариант, кстати, - отец вновь стал раскуривать угасшую трубку. - После того, как она оказалась достаточно умной, чтобы спланировать Тучу... - То есть это всё-таки её творение? - искренне пора­зился я. - До конца не ясно, - призналась мама. - Я - в большей степени, отец - в меньшей, верим, что "матки" и прочая гадость - результат выполнения заложенной кем-то в биоморфы программы. - Заложенной кем-то... - вздохнул отец. - Ты зна­ешь, Рус, настоящий исследователь не имеет права до­вольствоваться таким ответом. Нам надо знать, кем, как и почему была заложена эта программа. Как "матки" оказа­лись способны к межпланетному и межзвёздному путе­шествию? Это-то уже не укладывается совершенно ни в какие рамки. Описанные тобой их взлёты с планеты - как такое возможно? Катализ, всё прочее - что называет­ся, в пределах правил. А вот межзвёздные их путешествия о-очень даже мне подозрительны. - Именно, - кивнула мама. - Никакой биологический объект способностью к антигравитации обладать не может. Это факт. Значит... - Значит, есть артефакт, - в тон ей сказал папа. - Примерно. Артефакт неземного, нечеловеческого происхождения. - Ну, хорошо, а они-то откуда взялись? - не отсту­пал отец. - Ох, Юра, ну сколько ж раз мы с тобой об этом спо­рили... - Тогда и не будем, - закончил папа. - Пока что надо справиться с Дарк. А это, боюсь, будет потруднее, чем Руслану выбираться с Омеги. Тем не менее мы стали разрабатывать план. * * * Пока нечего было и думать о том, чтобы тащиться куда-то на Сибирь и искать приснопамятного каптенар­муса Михаэля. Отец не хотел терять времени. Пока Им­перия ещё не послала войска, у Нового Крыма был шанс избежать тотальной термоядерной бомбардировки. У папы были свои люди. Точнее, это были люди на­шей семьи, те, кто работал с нами уже много-много лет. Техники, инженеры, медики и прочее - народ тёртый и не робкого десятка. Иные у отца просто не задержива­лись. Разумеется, обо мне отец ничего им не сказал. Просто собрал и произнёс пылкую речь, на которые он, надо от­дать ему должное, был большой мастер. Сторонники от­ца, как и он сам, не отличались большой любовью к бес­страшной госпоже Дариане Дарк, и, когда отец попросил выступить добровольцев, ни один из пришедших не ос­тался в стороне. ...Ударный отряд состоял из почти пяти десятков бой­цов. Не ровня имперскому десанту, конечно же, но и не мальчишки интербригад. Хорошо вооружённые - на складах отцовской латифундии нашлось немало всякого добра, шли не наобум... а я пытался отогнать от себя на­вязчивую мысль о том, сколько ж из них не вернётся сегодня домой. Меня никто из них не видел. Мне предстоя­ло действовать в одиночку. ...Шестая бастионная находилась далеко за городом. Сходство Нового Севастополя со старым заключалось только в длинной, кинжалом вонзившейся в плоский бе­рег бухте. Никаких гор вокруг и в помине не было. Поэ­тому для защиты от возможного морского нападения (а история Нового Крыма знала и времена самых настоящих пиратских набегов) на выдававшихся в море мысах насы­пали бастионы и соорудили батареи - в дополнение к тому самому форту номер тридцать "Максим Горький". Шестая бастионная на самом деле была снятым с колёс старым противокорабельным ракетным комплек­сом. Транспортёры неведомым образом сгинули во мраке времени, однако контейнеры с ракетами, устройства пе­резарядки уцелели, и на невысоком холме, с которого на три стороны света море просматривалось на много миль, был выкопан котлован. Его залили бетоном, перекрыли стальными двутаврами, прибавили ещё бетона и ещё бро­ни. В полуоткрытых башнях поставили контейнеры, до­бавили капониры и горжи, на тот случай, если противник таки высадит десант и попытается взять батарею штур­мом. Однажды Шестая бастионная даже вступила в дело, когда повольники (так они гордо именовали себя, будучи, конечно, по той же древней терминологии, самыми обык­новенными ворами) попытались захватить город. С тех пор батарея пустовала. Имперцы покончили с разбоем, немногих уцелевших пиратов отправили на Сва-арг, а Шестую бастионную разоружили. Казематы и капо­ниры стали меккой для новосевастопольской ребятни, несмотря ни на какие родительские запреты. Мы, маль­чишки, ни на миг не сомневались, что под самыми глубо­кими артиллерийскими погребами Шестой бастионной на десятки километров тянутся забытые всеми ходы, со­единяя в тайную сеть все старые укрепления Нового Се­вастополя, построенные в одно время с городом. Ходили слухи о счастливчиках, отыскавших заветные потайные двери в эту систему, по какой-то старой памяти именовавшуюся "Загадкой царей"; я долго не мог понять, отку­да это взялось и при чём тут какие-то цари. Разумеется, тайна рождала легенды. Даже в моё время среди двенадцатилеток шёпотом передавались жуткие рассказы о Чёрном Ракетчике, брошенном своими спут­никами и с тех пор регулярно появлявшемся здесь, пред­вещая чью-то безвременную гибель. И вот на это богатство наложила лапу госпожа Дариана. ...Я лежал в зарослях. Новый Крым богат пышной растительностью, ночь пропитана пряными запахами, волны ароматов покачивались над моей головой, круп­ные соцветия алоцвета потряхивали венчиками, и каза­лось - это крошечные гномы из детских сказок развязы­вают свои волшебные мешочки, выпуская на волю див­ные запахи. Впереди, в неярком звёздном свете смутно виднелся горб батарейного холма. Давно разоружённый, давно неопасный, любимое место мальчишеских игр - сейчас он казался мне чем-то наподобие той самой "мат­ки", ужаснейшего порождения бог весть какого разума, непрошеного гостя, вырванного из холода и тьмы Все­ленной. И точно так же, как я убивал этих тварей на Зете-пять, Омеге-восемь и на Иволге, - я буду убивать их здесь. Круг замыкается, я вернулся туда, откуда начал, и змея крепко вцепилась зубами в собственный хвост. Шло время, медленно поворачивались звёзды. Я ждал. Отец и его отряд должны сделать своё дело, прежде чем я пойду вглубь. На первый взгляд Шестая бастионная никак не охра­нялась. Но, само собой, только на первый взгляд. И пото­му, когда из мрака чёрными призраками возникли иду­щие с моря лодки, темнота на берегу взорвалась адом бьющих им навстречу пулемётных очередей. Пора. Дариана заглотила приманку. Лодки, само со­бой, были пустыми. Отец и его люди пойдут в атаку со­всем с другой стороны. Дарк должна быть уверена, что раскусила нашу хитрость. И точно - немного погодя стрельба послышалась уже совсем с другой стороны. Вдали от берега грохнул взрыв, оранжевая вспышка, тотчас же поглощённая дымом; за­тем ещё и ещё. Я пополз вперёд. Вот и знакомая груда камней. Здесь ничего не меняет­ся или меняется слишком медленно. Конечно, Дариана, если не дура и если у неё в свите есть наши, все мальчи­шеские крысиные ходы будут запечатаны. На этот случай я тащил с собой известное количество пластита, способ­ного пробурить шахту в самой прочной скале. Дробные очереди выстрелов становились всё ближе и громче. К безумному хору подключались всё новые и но­вые стволы. Создавалось впечатление, что на Шестую бастионную наступает целая армия. Ребята Дарианы Дарк не заставили ожидать их ответа. Амбразуры полыхнули огнём; судя по характерным хлоп­кам, интербригада не поленилась поставить туда всё вплоть до безоткатных орудий. Мне пришлось сделать над собой усилие, выбрасывая из головы мысли об отце и его товарищах, оказавшихся сейчас под перекрёстным огнём. Извиваясь и стелясь ужом по земле, я полз вперёд. Вот и приметная каменная горка, вот и узкая ниша - когда-то она казалась мне - мальчишке - настоящей пе­щерой; сейчас я едва втиснулся в неё, кое-как вывернув руки и ноги; заветный камень в глубине ниши послушно повернулся. Открылась зияющая горловина колодца. Я нащупал покрытые ржавчиной скобы, кое-как пролез внутри и стал спускаться. Крысиный лаз, конечно, не мог остаться незаделан­ным. Спустившись метра на три, я уткнулся в глухую се­рую переборку. Бетонная пробка. Чего и следовало ожи­дать. Пришлось повозиться. На то, чтобы разнести прегра­ду, у меня ушёл почти весь пластит. Детонацию приходи­лось подгадывать к особо громким разрывам наверху - не зря же мы согласовывали с отцом специальный график особо мощных и звучных "эффектов" на поверхности, чтобы хоть как-то скрыть мои пиротехнические упражне­ния. Я вылезал на поверхность, отползал прочь, смотрел на секундомер, в нужный миг жал кнопку детонатора, воз­вращался. .. и так далее. Наконец я пробился Пробка оказалась не так велика. Кто-то из строителей, на моё счастье, слегка схалтурил. Я спустился, прополз немного горизонтальным коллек­тором и вновь нырнул в круглое узкое жерло. ...Вертикальная шахта вела вниз, и навстречу мне тя­нуло теплом. Во всяком случае, вентиляторы внутри кре­пости работали исправно. Скобы под моими руками шатались и предательски скрипели Не похоже было, чтобы этим ходом часто поль­зовались - пыль лежала нетронутой. Это хорошо - есть надежда, что Дарк и ее присные на самом деле не знают об этой штольне. Спустившись метров на двадцать, я оказался в тесной камере. Здесь когда-то помещалось нечто вроде пульта управления задвижками на ещё добром десятке подобных горловин, служивших потайными путями отхода защит­никам батареи, если дело станет совсем плохо; к сожале­нию, почти все из них были подорваны имперцами. Как и почему уцелел именно этот выход, для меня оставалось загадкой. Из камеры вело три коридора, перекрытые тяжёлыми броневыми дверьми. Некогда начищенная до блеска бронза запорных штурвалов, достойных мостика "Славы" или "Наварина", позеленела, со спиц свисал какой-то не то мох, не то лишайник. Я осторожно осмотрелся - внутрь камеры, похоже, никто не входил уже долгие годы. Оно и понятно - если выход на поверхность залит бетоном, де­лать тут нечего. С дверей мне пришлось сбивать древние амбарные замки с имперскими инвентарными номерами. Когда на Шестую бастионную пришли новые хозяева, они прежде всего скрупулёзно позамыкали всё, что только могли. ...Сама дверь открылась уже легко, старые механизмы слажены были на совесть. Открылся длинный мрачный коридор, вдоль стен и потолка тянулись гирлянды кабелей, словно в подземке. Разумеется, ни одна из ламп не горела Я медленно шёл, машинально читая покрытые пати­ной таб шчки на стенах: "Складъ№ 1", "Провиантская" и так далее Время от времени мне попадались поперечные галереи - я находился в так называемой хозяйственной части батареи. Мальчишкой я не задумывался - а сейчас понимал, что эта паутина туннелей и переходов куда боль­ше, чем реально требовалось для небольшой батареи бе­реговом обороны, даже если прибавить необходимость содержать гарнизон прикрытия поверх обычных расчётов слежения, наведения, пускай перезарядки. В крошечном наушнике я по-прежнему слышал пере­стрелку. Интербригадовцев я увидел первым - когда тьма ко­ридоров кончилась и впереди замигала неяркая лампа. Я снял очки ночного видения. Двое мальчишек лет шест­надцати подпирали стену возле опущенной решетки и выглядели крайне несчастными, еще бы, там, наверху, шёл бой, их товарищи бились с какими-то имперскими наймитами - а они торчали здесь. Я не стал тратить на них пули В конце концов, они были просто запутавшимися и обманутыми мальчиками. Граната лопнула у них под ногами, выбрасывая густые клубы дурманного полицейского газа - не "сирень", а "ночной покой", как его прозывали Мальчишки повали­лись друг на друга, выронив винтовки. Хорошая штука "ночной покой", жаль только, что отключает он самое большее на полчаса - более высокая доза оказалась бы смертельной. Теперь у меня оставалось точно отмеренное время. Я должен найти Дарк. Отец предлагал просто занести в подземелья форта старую добрую бомбу объёмного взры­ва, так, чтобы выжечь даже сам воздух в галереях, но я не согласился Большинство ребят на Шестой бастионной не заслужили подобной участи. ...Порой можно лишь удивляться, сколь многое, ока­зывается, способна удержать в себе мальчишеская па­мять. Я помнил эти повороты и коридоры. Но древние распределительные щиты оказались заменены самоно­вейшими интегрированными панелями, всюду перемиги­вались алые злые глазки светодиодов, вдоль потолка про­тянуты аккуратные гирлянды новых ламп. Было пустын­но. Большая часть охраны сейчас наверху, сражается с "имперским десантом" - отец позаботился забить эфир сответствующими шифровками на соответствующих час­тотах; можно было не сомневаться, служба радиоэлек­тронной разведки у Дарианы поставлена превосходно. Я остановился у очередного шлюза. Обострившиеся чувства говорили, что там, в непроглядной тьме, скопи­лись сейчас мои родичи. И я сгорал от нетерпения, желая как можно скорее нанести им визит. ...Последние часы я как-то не думал о том, кто я та­кой. Не всё в родительских словах казалось мне правдой; надо будет самому при случае взять у себя кровь на ана­лиз. И вот что интересно - имперские военные медики, они-то составляли на меня полное досье, генные карты, HLA-типирование и всё такое прочее; они что же, про­пустили чужое во мне? Опять же, я не верю в мистику; если биоморфы настолько отличны от нас, то изменений просто не могло не быть. Ладно, об этом подумать у меня ещё будет время... ...Первый раз выстрелить мне пришлось на третьем уровне, возле самых артиллерийских погребов. Здесь ока­залось слишком много людей. Гранаты не положили бы их всех достаточно быстро. Стрелять пришлось самому. Одиночными. Навинченный на ствол глушитель подарил мне ещё две секунды, две бесценные секунды - ни один из охранников не успел нажать "тревожную" кнопку, не успел подать весть остальным Шестеро. Пять мальчишек и девчонка. Я старался не смотреть на убитых, когда пробирался мимо. Страшная плата за то, чтобы жили другие. Несмываемый и непро­щаемый грех на моей совести. Я слишком привык нажи­мать на курок... Ещё одна броневая дверь На сей раз наглухо запер­тая. Кодовый замок. Время взламывать электронной от­мычкой у меня нет, и в ход пошёл пластит. Глухой удар, и в стальной плите, под которой скрывались замки, воз­никло рдяное пятно. Я потянул на себя тяжёлую створ­ку... и оказался глаза в глаза с самой госпожой Дарианой Дарк. Мои предчувствия не обманывали. Здесь, в самом нижнем ярусе подземного форта, когда-то хранились за­пасы питьевой воды, была пробурена скважина, стояли покрытые ржавчиной цистерны. А громадный бетониро­ванный резервуар занимала до боли знакомая мне корич­невая живая масса. В ней скользили какие-то серые сгуст­ки, на миг соединяясь тонкими нитями, так что возника­ло какое-то подобие сети. Я ощутил словно удар по лбу. Голова взорвалась от боли, миллиарды бесплотных голосов закричали что-то непонятное, мир поплыл перед глазами - и я разобрал нечто вроде кошмарного, неодолимого приказа - бро­ситься вниз, в эту ждущую массу, стать её частью, слиться с ней... Дариана Дарк, похоже, удивилась куда больше моего. Глаза её расширились, в буквальном смысле полезли из орбит, зубы некрасиво ощерились; она сейчас напомина­ла загнанную в тупик волчицу, не имеющую более путей отступления. Непонятно только с чего. Мне в лицо смотрели не только глаза Дарианы. Но и три чёрных дула - в руках самой неистовой предводи­тельницы и двух её приближённых; в одном я тотчас уз­нал незабвенного господина Егора Фёдоровича Криво-шеева. Третьего - он стоял дальше других, лицо терялось в полутьме - я не разглядел. Мне, конечно, здорово повезло. Трое хорошо воору­жённых людей - хоть одна пуля бы меня достала. Но Кривошеее оказался, скажем так, не на высоте, Дариа­на - растерялась, на краткий миг, но всё-таки, и таким образом против меня выступил только один противник. Егор Фёдорович при виде меня тоненько, по-бабьи вскрикнул и поспешно, мелко закрестился. Очевидно, принял меня за призрака. Третий оказался расторопнее всех. Он не растерялся и не испугался. Он выстрелил сразу и не медля. Собственно говоря, именно этого я от него и ожидал. Однако частич­но меня прикрывала Дариана, частично - Кривошеев; и потому, несмотря на ломающую голову боль, я успел прыгнуть, сбивая с ног Дариану, и в свою очередь нажать на спуск. Парень носил под курткой бронежилет, однако мои пули, ударившие в грудь, отбросили его на низкое ограж­дение резервуара, он нелепо взмахнул руками - и рухнул вниз, не успев даже закричать. Кривошеев поспешно бросил пистолет и сел на пол, всхлипывая и обхватив голову руками. Я от души угостил пытающуюся подняться Дарк прикладом и пинком ноги отправил оба их пистолета в резервуар. Пара мягких негромких всплесков. - А теперь - поговорим, - задыхаясь, выдавил я. Казалось, голова сейчас разлетится на мелкие куски, лоп­нет, словно перезревшая дыня. Я достал две пары наручников, сковал Дарк и её при­хлебателя. - Поговорим. - Ру-рус... Руслан... Христом-Богом прошу тебя - помилуй... не бери грех на душу... не убивай безоружного, связанного... - Я могу тебя расковать. Попытаем силы в рукопаш­ной? - предложил я. - Да господь с тобой, Рус, я ж тебе в отцы гожусь, куда ж мне на кулачках биться... помилуй, прошу тебя, вот те крест, сам во всём покаюсь и детям своим, и вну­кам-правнукам накажу... Он попытался ползти ко мне, кажется, с намерением обнять мои колени или облобызать покрытые пылью и грязью ботинки. - Не унижайся, Егор, - прошипела Дарк. Акцент почти не слышался. - Прикажите своим людям сдаться, Дарк. Они все будут разоружены и отпущены. Никто не пострадает. Эти несчастные мне не нужны. Только то, что вызревает в этом уютном бассейне. Дарк презрительно усмехнулась. Для пленницы со скованными за спиной руками она держалась очень даже неплохо. - Я такого приказа не отдам, вернувшийся с того света. Они солдаты свободы. Они знают свой долг. - Но как же дело свободы обойдётся без великой фурии, легендарной Дарианы Дарк? - спросил я. - На место погибших мальчиков и девочек... - Которых ты наверняка успел немало убить сегодня... Я проигнорировал её. - Встанут новые. Весь вопрос лишь в качестве и ско­рости промывки мозгов. Но если нелепая пуля вернувше­гося с того света живого мертвеца Руслана Фатеева обор­вёт славный революционный путь Дарианы Дарк, что будет с тем делом, которому она служит? - Можно подумать, ты отпустишь меня с миром, если я отвечу на твои вопросы! - Мне претят убийства, - сказал я. - Тебя ждёт суд. Но не имперский. Наш суд, суд Нового Крыма. А у нас ещё не отменена смертная казнь, разумеется, в тех случа­ях, когда дело находится под юрисдикцией нашей адми­нистрации, согласно закону о разграничении полномо­чий. Я вас вытащу обоих отсюда. Обоих. Немедленно и, более того, сейчас же. Там станем разбираться. - Спасибо, дорогой, - она всё ещё храбрилась. - Только я всё равно подлежу только имперскому суду. Я не совершала никаких преступлений против Нового Кры­ма - если, конечно, не считать того, что я подарила сво­боду народу этой планеты, - высокопарно закончила она, верно, воображая себя на сцене в роли Ифигении или Антигоны. - А имперский суд... скорее всего, просто не состоит­ся, - сказал я. - Точнее, это ты так думаешь, что не со­стоится. Конечно, может случиться неожиданный побег из-под стражи, нападение террористов на тюремный кон­вой... такие вещи иногда ещё имеют место. Только в та­ком случае всем станет ясно, что Дариана Дарк на самом деле работала на секретные имперские службы. Интербри­гады - разве не контролировались они охранкой? Слухи давно ходили - а теперь вот и подтверждение... - Говори-говори, - прошипела Дарк. - Сюда скоро придут мои мальчики... - Не так чтобы сразу, - сказал я. - Они пока слиш­ком заняты наверху. Сказал так - и сразу же пожалел. Потому что на пуль­те возле стены замигало сразу несколько лампочек. Взволнованный голос из небольшого рупора принялся выкликать "госпожу командира" для срочного доклада. - Скажи им, что очень занята, - прошипел я. - Всенепременно, - усмехнулась она. - Мне придётся сделать тебе больно, - предупре­дил я. - Немного потерплю. А я нужна тебе только живой, и потому убить ты меня не сможешь! - Последние слова она почти что выкрикнула. Это правда. Она на самом деле нужна мне только жи­вой. Я решил плюнуть на Кривошеева и вытаскивать толь­ко её. Не ровен час, сейчас найдут уложенных мной ох­ранников... Крики за дверью подтвердили мою ошибку. Их уже нашли. Я успел подпереть дверь двумя обрезками двутавро­вых балок. Намертво заклинил лом в спицах открываю­щего штурвала. Теперь эту дверь можно только взорвать. На что штурмующие решатся явно не сразу. - Ну, и что же ты станешь делать теперь? - В издева­тельском голосе Дарк сквозило ликование. - Мои ребята уже здесь. Предлагаю тебе сдаться, Фатеев. - Я знаю, что я стану делать теперь, - отрезал я. - Пока что постараюсь воспользоваться вот этим замеча­тельным резервуаром. Я сделаю вот что. Зачерпну немно­го жижи оттуда. И аккуратно вылью вам на живот, госпо­жа Дарк. После чего, полагаю, нас будет ожидать прелю­бопытное зрелище. Глаза Дарк сузились. - Не знаю, как ты выжил в котле, бес, но ты выжил - значит, у меня тоже есть надежда. Да, в смелости и твёрдости ей было не отказать. За броневой дверью звучали крики, то и дело раздавались выстрелы - дверь дрожала, но двутавровые распо­рки поддались бы только гидравлическим домкратам. А взрывать... Я рывком притянул Дарк к себе. Взглянул в ждущие глаза - и поволок прямо к выходу, ничуть не думая о га­лантности по отношению к прекрасной даме. Я приковал её к стопорящему штурвалыду. И гром­ко крикнул, обращаясь прямо в выбитый моим взрывом проём: - Ваша командирша вот тут, прикованная прямо к двери. Потому не советую использовать взрывчатку - превратите её в запечённое рагу. Скажите им, госпожа Дарк, а то ваши мальчики могут перестараться... Она подчинилась, задыхаясь от ненависти. Крики за дверью чуть поутихли. - Что ж, нам придётся разговаривать прямо здесь, - пожал я плечами. - Мне придётся применить специаль­ные меры. И давайте попробуем вот на этом, - я указал на корчащегося Кривошеева. Тот немедленно взвыл так, что затряслись стены. Я подошёл ближе к краю. Поискал глазами черпак - и на самом деле увидел, ржавый, почти что разваливающийся от старости почтенный инструмент пенсионного вида на длинной рукояти. Коричневая поверхность упруго пружинила, словно не пуская в себя чужое железо. Однако я всё-таки прода­вил, прорвал чуть ссохшуюся сверху плёнку, вонзил - словно меч во плоть дракона. Хорош, однако, меч - ржавый черпак на полусгнив­шей рукоятке... Обратно я шёл медленно, в упор глядя на Кривошее­ва. А тот захлёбывался истерическим, закатывающимся криком, дёргал ногами, каблуки отчаянно скребли бетон, глаза округлились, вспухли, лицо налилось кровью, из разваленного, перекосившегося рта текла на грудь стыд­ная струйка слюны. Я опустил взгляд - так и есть, штаны у него тоже потемнели. Впрочем, и смотреть не надо бы­ло - миг сп>о я докатившийся запах всё сказал сам. Наверное, мне стало бы его жалко. И будь он каким-нибудь командиром интербригады, что честно бился с имперцами, а вот перед лицом необоримого ужаса спасо­вал в последний миг - остановился бы я и сдержался бы, понимая, что передо мной именно человек, может, и с пути сбившийся, может, и на самом деле не ведающий, что творит, и которого должно запугать, никак не убивая до смерти. Но тут - знал я, что передо мной визжащее тело всё про всех отлично знало, ведало нечеловеческий замысел, понимало, как именно натаскиваются "матки" и их содержимое, что нужна им свежая человеческая кровь, подобно тому, как злющим конвойным псам обязательно надо разорвать на самом деле кого-нибудь в клочья, упиться его кровью, почувствовать его плоть на зубах. Я оттащил Кривошеева в сторону. К самому краю бе­тонного рва, но так, чтобы Дарк видела бы всё во всех де­талях. Он распростёрся на серой плите, всё ещё вопя, брызгая слюной и о чём-то умоляя. Полагаю, он уже ли­шался рассудка от ужаса. Речь стала совершенно нераз­борчивой, глаза вращались в орбитах - не думаю, что он даже мог меня как следует разглядеть. Дариана на всё это взирала мрачно, но спокойно. Не­вольно я почувствовал уважение к её мужеству. Стойкая баба, хоть и сволочь и садистка. - Я всё-о-у-о!!! Скааааажу!! - из последних сил вере­щал Кривошеее - очевидно, он-то прекрасно понимал, что с ним сотворят даже несколько малых капель зародыша. Я достал диктофон. Нажал на "запись". - Говори, Егор. А я послушаю. Черпак с коричневой жижей я демонстративно держал на виду. Ох, и чего только он не рассказал! ...План был прост и понятен. Создать биологическое оружие, против которого окажется бессильна вся челове­ческая техника. Основа была - биоморфы. Податливую, как воск, живую массу мучили и так, и эдак, пока в один прекрасный день в одной лаборатории не додумались применить направленное высокоэнергетическое излуче­ние. Не знаю уж, что они там хотели добиться, но эффект получился поразительный: подопытный образец начал морфировать в то, что после получило название "матки". Дальнейшее было только вопросом времени: потребова­лось немало лет, прежде чем были поняты законы транс­морфы. Никто не создавал "маток", никто не просчиты­вал систему атаки: попавшая в руки людям активная про­топлазма всё сделала сама и за них. Оставалось только составить грамотный план и реализовать его. (Правда, я так и не понял, куда же все эти годы смот­рела имперская охранка. Или там настолько привыкли к мысли, что интербригады - прикормленный отстойник для сбора "человеческих отходов", потенциальных инсургентов и повстанцев; или же - второй слой - кто-то в самых верхних кругах Империи прикрывал это, надеясь в один прекрасный день использовать и интербригады, и биоморфов в своих собственных целях. Теоретически та­ковым человеком мог являться господин рейсхфюрер, глава СС - он что, задумал дворцовый переворот? Нет, слишком сложно, хотя - кто знает?..) - Зета-пять, - медленно и внушительно сказал я Кривошееву. - Расскажи мне про Зету-пять. Мне не давали покоя те самые дети, которых мы уби­ли. Которых нам пришлось убить - не то трансформиро­ванные человеческие дети, не то - самые настоящие биоморфы, до поры до времени закамуфлированные. - Это .. это... - дрожал Кривошеев, - это мы пыта­лись... создать новые формы... не монстров, не чудовищ... слить биоморфов с человеческими яйцеклетками... не по­лучилось... чего-то не хватило... Я вздрогнул. Значит, не только мой отец с мамой за­нимались такими вещами! - Не получилось, - продолжал выдавливать из себя несчастный, распластанный передо мной на бетоне чело­вечек. Он очень торопился сделать взнос, боясь не успеть выкупить до конца свой пай в этой жизни. - Зато полу­чилось другое. Пытались создать Управляющих... способ­ных контролировать психику... Я разом вспомнил тварь с антеннами. - На Зете-пять мы пытались., справиться сами. С тем, что было создано нами... именно нами, без "ма­ток" и всего прочего... - А когда не получилось, - перебил я, - вы погнали на убой несчастных лемуров. - Да, - признался Кривошеев. - Твари, которых мы создали... оказались малоэффективны. Мы стремились... к идеальному солдату. Мы хотели... миллионы бойцов. Лю­дей. А получили... пшик. Госпожа Дарк... сама расстреля­ла нескольких главных виновников провала. - Значит, на Зете... - Вы имели дело с лемурами под нашим контролем... - Нет, дурак. Дети! Они... - Самые удачные попытки слияния человека и био­морфа... ничего лучшего мы не достигли... тканевая со­вместимость оставляла желать много лучшего... мы пыта­лись также подсаживать биоморфов вместо удалённых органов... тут добились некоторого успеха, хотя тоже нельзя сказать, что получились эффективные модели... - И потом вам не осталось ничего другого, как идти проторённой дорожкой? Использовать подсунутые вам "матки"? Трясясь, Кривошеев кивнул. - А как они могуг перемещаться с планеты на плане­ту? Ну хорошо, ваши люди могли развести зародыши обычными рейсовыми кораблями. Досмотр зачастую бы­вает формален. Но как "матки" могли взлетать с планеты? Как могли преодолевать космос? Как могли отыскивать свои крысиные ходы в подпространстве? Кривошеев задрожал ещё сильнее. По лицу и шее обильно струился пот. Килограмм пять он сегодня точно скинет, как пить дать. - Э-эт-то... не от нас... не от нас... - Верю, - сказал я. - Если б было от вас, нас бы уже не существовало. С такими технологиями вы стёрли бы Империю в порошок без всяких биоморфов. Так откуда же тогда... Кривошеев в панике бросил взгляд на прикованную к двери Дарк. Похоже, он оказался в ловушке. Если он от­ветит и я оставлю ему жизнь, его потом прикончит сама Дариана. Если он не ответит - его прикончу я, причём самым мучительным образом, какой только он, Егор Фёдорович Кривошеев, мог себе вообразить. Победил, конечно же, страх перед непосредственной опасностью. Несмотря на зловещее шипение Дарианы: "Молчи, гад, не то такое с тобой сделаю - реактор раем покажется!" - Каждой "матке" полагался генератор... - Какой генератор? Откуда? - Н-не знаю. Г-генераторы... антигравитации. Боль­шие такие, мощные... - Ещё бы - поднять в небо такую махину! Ну, так от­куда ж дровишки-то? Где тот лесок? - П-получил и... - Где? Когда? От кого?.. Это, видимо, было для Кривошеева самым страшным. Страшным настолько, что пересилило его ужас даже перед Дарианой или передо мной. - Я их... не видел. Они... они... она - только она... . была с ними... - КТО?!!! - заорал я. - Ы... ы... - Кривошеев силился вытолкнуть слова сквозь против его воли сжимающиеся губы. Лицо сперва побагровело, потом посинело. За бронированной дверью меж тем продолжалась возня; судя по звукам, ребята притащили автоген и соби­рались вскрывать дверь, так сказать, хирургически. ...И всё-таки он сказал. Но совсем не то, что я ожидал. В конце концов внутренне я уже приготовился услышать о каких-нибудь злобных Чужих, только и мечтающих о том, чтобы стереть человечество с лица земли - Был... контакт. После того, как... как мы сумели по­лучить "маток". В лабораторию... прямо и прилетели И я услышал преудивительную историю. Историю о том, как странный аппарат - или не аппарат, может, жи-s вое существо - спустилось с небес ночью к той лаборато­рии, где до этого появилась первая "матка". Больше всего это напоминало громадное уродливое яйцо, покрытое толстой морщинистой не то кожей, не то чешуёй. Ника­ких "маленьких зелёных человечков" из него не показывалось. Да и сам "аппарат" к утру почти совершенно сгнил, и всё, что от него осталось, - это пять здоровенных ко­ричневых же "яиц", или "коконов". Когда люди Дарианы осторожно приблизились к "объекту", им преподали на­глядную демонстрацию - показали что-то вроде куколь­ного представления с живыми фигурками: о том, что надо делать с этими яйцами и как закладывать их в те места, на которых предстоит вырастить "маток". И те "яйца", в от­личие от всего остального, были отнюдь не из плоти. Под руками людей оказался сплошной металл. Так Дариана Дарк получила антигравитаторы. Един­ственную деталь "маток", что не могла быть выращена или синтезирована. За первой посылкой последовали другие. Вскоре Сопротивление уже имело почти сотню антигравов. Правда, все попытки использовать их самими провалились - неведомая технология поддавалась только одной управляющей воле. Попытались один из антигравитаторов вскрыть - и чудовищный взрыв разнёс половину корпусов универси­тета. С трудом удалось направить официальное расследо­вание по ложному следу: на расположенный тут же Хими­ческий факультет, где параллельно в это время велись разработки новейших усиленных взрывчатых смесей. После этого ещё немало времени ушло на конечную отработку технологии войны. Но выступить повстанцы решили всё-таки с тем, что было создано самими. Видно, какие-то барьеры всё-таки оставались. Инстинкт самосо­хранения расы - нельзя принимать смертельно опасные подарки от чужаков. Но в то же время - казалось, кон­троль интербригад над "матками" полный; твари развора­чивались в считавшуюся непобедимой армию вторжения, уничтожали всех врагов и в свой черёд тоже погибали, не­способные к размножению, к нормальной жизни живых существ; это было, как я и полагал, именно биологическое оружие, созданное с одной-единственной целью - уби­вать всех, кто от них отличался. Несмотря на все усилия, работавшие на Дариану Дарк учёные так и не нашли способа защиты от "маток" и их тварей. Выход был только один - дождаться самоуничтожения новосозданных адовых полчищ, после чего уже без помех занять "освобождённую территорию". После провала операции на Зете-пять руководство глубоко законспирированного Центра решило, что ждать дальше бесполезно: им казалось, что Империя усиливает­ся день ото дня, в подкупленных относительной безопас­ностью и комфортом людях пропадает жажда борьбы и сопротивления. Была задумана и спланирована операция "Биоморф"... Я молчал, потрясённый услышанным. Шипела и пле­валась Дарк, за броневой дверью сосредоточенно труди­лись её ребятки, а мне... мне настала пора уходить. Ухо­дить тем единственным способом, который мне остался. Я не преувеличивал своих сил: сквозь несколько десятков ожесточённых и готовых к бою автоматчиков мне не про­биться, даже прикрывайся я госпожой Дарк. Ранение в ногу не смертельно, а этого будет достаточно, чтобы я оказался в их полной власти. У меня оставалась только одна дорога. Т - Спасибо за интересный и содержательный рас­сказ, - сказал я Кривошееву, выплёскивая в ров содержимое черпака. - Я с удовольствием взял бы тебя с собой... но, боюсь, на этот путь ты со мной встать не захо­чешь. - Погоди... - захрипел Кривошеев еле слышно. - Погоди... застрели... её. Убей её. Иначе она сделает со мной такое... Это было разумно. Пусть трус и негодяй, он рассказал . мне не хватающее для завершения мозаики. Он заслужил жизнь. Я поднял пистолет и повернулся к Дарк. Она уже не билась, она просто обвисала на цепи, приковавшей ей к позеленевшему медному ободу. Сейчас она смотрела на меня исподлобья, с яростью смертельно раненной вол­чицы. - Стреляй, щенок, - выхаркнула она. - Стреляй, падаль. Жаль, что я... Она не договорила. Я нажал на спуск - и понял, что промахнулся. Пуля вошла Дариане в правое плечо, пониже ключицы; обильно брызнуло кровью, тело женщины мотнуло, с хряском ударив о броню. Голова её бессильно мотнулась, падая на грудь. Теперь оставалось только сделать контрольный вы­стрел. То есть подойти вплотную, приставить ствол к за­тылку и спустить курок. Мне предстояло хладнокровно пристрелить - вернее, дострелить бесчувственную, без­оружную и беспомощную женщину. По моему мнению, эта женщина - буйнопомешанная, угрожающая жизням сотен тысяч и миллионов людей; её даже нельзя уподо­бить бешеной собаке, потому что собачье бешенство - это беда, а не вина, болезнь, а не сознательное действие. Нажать на курок - спасти десятки, если не сотни тысяч жизней, которые бросит в костёр войны эта психопатка, даже одержимая изначально самыми высокими идеалами и намерениями. Именно одержимая. Бешенство тоже может рядиться не в свои одежды. Однако доселе я если и убивал - так только в бою. Палачом быть не приходилось. Дариана Дарк получила священный дар жизни от Бога, и мне ли отбирать его, раз уж Божья воля отвела от Дарианы первую пулю? Тем не менее я шёл И, наверное, я всё-таки разнёс бы ей затылок, если бы в этот момент дверь наконец не под­далась автогену и верные последователи госпожи Дариа­ны Дарк не разразились восторженными воплями Я выстрелил почти в упор и бросился обратно, к ог­раждению резервуара. Моя пуля не попала в голову. Она попала в грудь, и я надеялся, что эта рана окажется смер­тельной. А последние секунды я потратил не на третий кон­трольный выстрел, а на то, чтобы сказать пару слов так ничего и не понявшему Кривошееву. Он даже стал впол­голоса благодарить меня. - Выметайтесь все отсюда, быстро! - заорал я, пры­гая через перила. - У меня вакуум-бомба! Сейчас тут бу­дет ад! Кривошеев позеленел. А я, не тратя больше слов, одним движением махнул через низкие перильца - прямо в объятия тёплой массы грядущего "биоморфа". Я не мог рисковать. Зараза долж­на быть уничтожена в зародыше. Честно говоря, втайне я надеялся, что госпожа Дарк тихо и мирно скончается от потери крови, прежде чем её успеют откачать, - или что бомба взорвётся прежде, чем её освободят от наручников. Коричневая упругая масса сомкнулась над моей голо­вой, и человеческое моё сознание тотчас померкло. В мозг хлынул поток видений, настолько ярких и сильных, что я едва не закричал от боли - даже сохранять в себе способ­ность мыслить по-человечески оказалось настоящей му­кой. Я видел Вселенную. Миллиарды миллиардов миров, звёзд, галактик. Я видел непонятные картины планеты, от полюса до полюса покрытой чёрной жижей, на поверхности которой плавали громадные живые острова; видел бесчисленные скопища "маток", медленно поднимающиеся над планетами, и чёрная вода стекала по их бокам, точно кровь матери с рождающегося младенца. Я видел армады в глубине космоса, ждущие в глубоком сне, вращаясь, словно пояса астероидов, вокруг равнодушных звёзд; я видел многое, чего не мог понять. Я видел силы вторжения, но не видел, что ими движет. Видел громад­ные живые корабли, в сотни, в тысячи раз громаднее "ма­ток", медленно и величественно выныривающие из "кро­товых нор" и опускающиеся на поверхности планет; я не видел лишь одного - тех, кто руководил и направлял эти бессчётные орды. Но в тот миг я не сомневался, что они есть. Они есть, "маленькие зелёные человечки", и они объявили нам бес­пощадную войну. Войну без всяких причин; войну на уничтожение. Было в этом что-то от той равнодушной мощи, с какой иммунная система нашего тела атакует случайно оказавшихся в крови "агентов вторжения", чу­жеродные бактерии и вирусы. Организм тоже не ведёт переговоров с врагами и не проводит демаркационных линий. Он просто борется до конца - и либо побеждает, либо погибает в неравной борьбе, сдавшись под натиском местастаз. Я подчинился инстинкту. Я не то плыл, не то брёл в коричневой жиже, то погружаясь на дно, то вновь всплы­вая наверх. Я знал, что у этого резервуара есть выход. Есть фильтры, заглушки, тому подобное - и что я пробьюсь к свету. Непременно пробьюсь. Я не имею права не про­биться. Потому что теперь я знаю точно - Империи пред­стоит война. Наверное, самая страшная из войн, которые знало человечество. Мне не хватало воздуха, я задыхался. Давно уже я ос­тавил позади бомбу с тикающим часовым механизмом, и сейчас шло состязание - между мной и бездушным се­кундомером. Я должен найти выход. Я обязан. Его просто не может не быть.... ...И когда я, обессиленный, выполз наконец наружу из смрадной трубы, темнота за моей спиной взорвалась, словно тысяча тысяч солнц. Я искренне надеялся, что погибли не все мальчишки и девчонки Шестой интернациональной. А теперь мне следовало отыскать отца. Потому что черепу, что на моём рукаве, предстояло отправиться теперь в самую дальнюю из всех возможных дорог - в небеса. Конец Даллас, 2000 - 2001. Окончание дилогии "Империя превыше всего" - в книге вто­рой, "Череп в Небесах".