Представление

Михаилу Николаеву 

Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела! 
Эта местность мне знакома, как окраина Китая! 
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела. 
Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая. 
Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак деленья. 
Вот и вышел человечек, представитель населенья. 

Вот и вышел гражданин, 
достающий из штанин. 

"А почем та радиола?" 
"Кто такой Савонарола?" 
"Вероятно, сокращенье". 
"Где сортир, прошу прощенья?" 

Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса. 
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром. 
И нарезанные косо, как полтавская, колеса 
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром 
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки 
обдавая содержимым опрокинутой бутылки. 

Прячась в логово свое 
волки воют "е-мое". 

"Жизнь - она как лотерея". 
"Вышла замуж за еврея". 
"Довели страну до ручки". 
"Дай червонец до получки". 

Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано. 
В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы, бакалея. 
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана 
превращается в тирана на трибуне мавзолея. 
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован 
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован. 

Хорошо, утратив речь, 
встать с винтовкой гроб стеречь. 

"Не смотри в глаза мне, дева: 
все равно пойдешь налево". 
"У попа была собака". 
"Оба умерли от рака". 

Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна. 
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.) 
Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана, 
взад-вперед летают ядра над французским частоколом. 
Се - великий сын России, хоть и правящего класса! 
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо. 

Чудо-юдо: нежный граф 
превратился в книжный шкаф! 

"Приучил ее к минету". 
"Что за шум, а драки нету?" 
"Крыл последними словами". 
"Кто последний? Я за вами". 

Входит пара Александров под конвоем Николаши. 
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло". 
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши, 
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло. 
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора", 
чтобы выпалить в начале непрерывного террора. 

Ой ты, участь корабля: 
скажешь "пли!" - ответят "бля!" 

"Сочетался с нею браком". 
"Все равно поставлю раком". 
"Эх, Цусима-Хиросима! 
Жить совсем невыносимо". 

Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах. 
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины. 
Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик. 
Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя ложбины, 
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре. 
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре. 

Ветер свищет. Выпь кричит. 
Дятел ворону стучит. 

"Говорят, открылся Пленум". 
"Врезал ей меж глаз поленом". 
"Над арабской мирной хатой 
гордо реет жид пархатый". 

Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора. 
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку, 
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера, 
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку. 
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле. 
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули. 

Друг-кунак вонзает клык 
в недоеденный шашлык. 

"Ты смотрел Дерсу Узала?" 
"Я тебе не все сказала". 
"Раз чучмек, то верит в Будду". 
"Сукой будешь?" "Сукой буду". 

Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем 
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен. 
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем, 
придирается к закону, кипятится из-за пошлин, 
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти 
Рафаэль с Буонаротти - ни черта на обороте. 

Пролетарии всех стран 
Маршируют в ресторан. 

"В этих шкарах ты как янки". 
"Я сломал ее по пьянке". 
"Был всю жизнь простым рабочим". 
"Между прочим, все мы дрочим". 

Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки. 
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. 
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки! 
Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом". 
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны. 
В Министерстве Обороны громко каркают вороны. 

Входишь в спальню - вот те на: 
на подушке - ордена. 

"Где яйцо, там - сковородка". 
"Говорят, что скоро водка 
снова будет по рублю". 
"Мам, я папу не люблю". 

Входит некто православный, говорит: "Теперь я - главный. 
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю. 
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной. 
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю. 
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза. 
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза". 

И лобзают образа 
с плачем жертвы обреза... 

"Мне - бифштекс по-режиссерски". 
"Бурлаки в Североморске 
тянут крейсер бечевой, 
исхудав от лучевой". 

Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало, 
с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни 
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало, 
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни; 
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели. 
Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели, 

слыша "баюшки-баю", 
отвечает: "мать твою!" ". 

"Влез рукой в шахну, знакомясь". 
"Подмахну - и в Сочи". "Помесь 
лейкоцита с антрацитом 
называется Коцитом". 

Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры, 
кто - с написанным вручную содержательным доносом. 
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры 
одобрительно кивают им, задорным и курносым, 
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте 
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати. 

Что попишешь? Молодежь. 
Не задушишь, не убьешь. 

"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду". 
"Я с ним рядом срать не сяду". 
"А моя, как та мадонна, 
не желает без гондона". 

Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором 
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи. 
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером, 
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи. 
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая 
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая: 

"Инвалид, а инвалид. 
У меня внутри болит". 

"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!" 
"Это - сука или кобель?" 
"Склока следствия с причиной 
прекращается с кончиной". 

Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит. 
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме". 
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит, 
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами. 
И за смертною чертою, лунным блеском залитою, 
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою. 

Знать, надолго хватит жил 
тех, кто головы сложил. 

"Хата есть, да лень тащиться". 
"Я не блядь, а крановщица". 
"Жизнь возникла как привычка 
раньше куры и яичка". 

Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену! 
Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида! 
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену, 
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида. 
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе, 
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе? 

Эх, даешь простор степной 
без реакции цепной! 

"Дайте срок без приговора!" 
"Кто кричит: "Держите вора!"?" 
"Рисовала член в тетради". 
"Отпустите, Христа ради". 

Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках. 
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства. 
Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках - 
ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства. 
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер. 
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер, 

кто пророс густой травой. 
Впрочем, это не впервой. 

"От любви бывают дети. 
Ты теперь один на свете. 
Помнишь песню, что, бывало, 
я в потемках напевала? 

Это - кошка, это - мышка. 
Это - лагерь, это - вышка. 
Это - время тихой сапой 
убивает маму с папой". 

1986